Николай Берг - Лёха
Леха усмехнулся этой своей мысли, глядя на сброшенную в кювет длинноствольную противотанковую пушку, сильно помятую весом прошедшего по ней танка, на полусгоревший щеголеватый штабной автомобиль – спереди уже ржавый, а сзади совсем целый, причем на слегка запыленном никелированном бампере остро сверкал солнечный лучик. Под ногами шелестели какие-то рваные бумаги, хрустело что-то непонятно. А пахло опять тем же мерзким сладковатым запашком – хотя в поле видны были аккуратные березовые кресты с немецкими касками на них. «Наших, видно, не похоронили», – подумал Леха.
Прошли это побоище – и тут же в поле увидел ткнувшийся в землю немецкий самолет, сгоревший до состояния алюминевой мятой фольги – и опять же могилку. Украшенную как-то затейливо. Пока шаркали ногами мимо, Леха понял – в виде оградки использовали ленты от крупнокалиберного пулемета. Потом на другой стороне заметил вроде как наших похоронку – свежую земляную насыпь, в которую было воткнуто с десяток наших винтовок, и на них висели уже советские каски. И дальше – какое-то чудовищно огромное немецкое орудие на разбитом скособочившемся гусеничном транспортере. И опять могилы неподалеку.
«Видно, то самое «ахт-кома-ахт»[43], – уважительно прикинул Леха. И совсем не удивился, увидев вскоре на поле стоящие недвижимо зеленые советские танки. Они даже до дороги не доехали. Как шли рядком по полю, так и встали навсегда. Нет, пара доехала – с другой стороны стояли. И опять могилы, могилы. Могилы. И просто трупы – и беженцев, и наших военнослужащих. И опять битая техника – и наша, и немецкая. И опять могилы. Скоро Леха перестал даже смотреть – усталость брала свое. Разве что еще хватило сил обратить внимание на уделанный просто вдрызг немецкий танк, вокруг которого было щедро накидано отвалившегося от него металлического хлама, вроде как «четверку»[44] даже – и особенно на то, что весь экипаж был аккуратно похоронен рядом – за оригинальной оградкой из танковой гусеницы. И опять трупы в разных позах, и техника – битая и почти целая.
Колонна еле волочилась по дороге, один из конвойных даже взял палку и попытался подгонять уставших пленных, что-то при этом покрикивая. Но остальные конвоиры это не поддержали: видно, им было влом делать лишние движения. Потом и весельчак плюнул на свою забаву. Тем более что и дрын его поломался об спину какого-то бедолаги. Да и конвоира чуть не сбил встречный грузовик, когда забавник шагнул назад для хорошего размаха; еле разминулись, и шофер так знакомо облаял неуклюжего пешехода, а тот так же узнаваемо ответил, разве что на чужом языке брань была. Вообще, к фронту перли и перли немцы – и танки, и грузовики, и мотоциклисты, и даже куча велосипедистов попалась, чему Леха сильно удивился – вид у этих байкеров был какой-то нелепый. А вообще то, что ехало к фронту, было настолько разнообразным и удивительным, что не будь Леха в таком уставшем состоянии – только бы и цокал языком. Очень много было самой разной малокалиберной артиллерии, такое впечатление, что немцы ставили крупнокалиберные пулеметы и мелкие пушки на все подряд. Особенно удивил автомобиль в виде корытца – у него, к слову, сзади тоже был винт. Как у покинутого Т-38. И даже в этом корытце стояла зенитка. Посреди всякой разношерстной техники тем не менее было и до черта гужевого транспорта – и мощные здоровенные лошадищи, которых Леха видал в передаче про рыцарей – першероны вроде, и явно взятые у здешнего населения местные кобылешки, и пешие немецкие подразделения попадались, причем не только марширующие колонной, но и сидящие, например, на обочине, составив свои винтовки в козлы и явно наслаждаясь отдыхом.
Впрочем, чем дольше шла колонна, тем больше было Лехе наплевать на все эти виды и агрегаты. И ноги уже гудели, и устал он сильно. А горелым железом и трупниной пахло так часто, что и внимание обращать прекратил. Потому он не сразу понял, что толкает его в бок Семенов, и, удивленно глянув на дояра, Леха совсем не врубился в сказанное вполголоса:
– Вишь, дорвался этот, как его, Козлевич, до своей мечты.
Посмотрел туда, куда глядел его спутник, потом дошло. Сдвинутый, даже скорее оттащенный с дороги на обочину к подступившему тут вплотную лесу, потому как остались борозды от колес на земле, стоял маленький танк. И не то коза, не то корова на башне была видна. На изрешеченной вдрызг башне. Даже в корове этой, которая символизировала собой некую антилопу гну, и то зияла дыра парой сантиметров в диаметре. И в воздухе густо висел тяжелый запах – бензиновая вонь, гарь, смрад смерти и еще что-то паскудное. И тут же – совсем рядом от погибшего плавающего танка – было густо намешано по обочинам чего-то странного. Косматый от черной сажи громадный цилиндр, в который этот танчик мог бы вполне спрятаться, что-то еще знакомое, но изуродованное до непонятности, вздутые лошадиные трупы, кучи обгоревших тряпок и еще чего-то. И что странно – под ногами стала чвакать грязь, словно дорога была мокрой.
До Лехи наконец доперло, что этот странный жбан – цистерна и, наверное, от бензозаправщика, распоротая взрывом по швам. И кругляки металлические с неряшливо намотанной на них тонкой проволокой – это колеса без сгоревших начисто покрышек. Мотор, выброшенный в сторону. И корявая железяка – сплющенная кабина. И там – еще одна, но смятая иначе и потому не узнаваемая сразу. И с другой стороны – тоже явно грузовик – как раз за задранными в небо врастопыр лошадиными ногами. И бочки вздутые вокруг валяются. И ошметья от кожаной упряжи. И еще какой-то хлам, который не очень-то и распознаешь. Россыпь хрустящих под ногами аккуратных коричневых коробочек, из которых высыпался устлавший дорогу белый порошок.
– Жалко пацанов! – подавленно отозвался Леха.
– Это каких пацанов? – удивился дояр.
– Ну этого, Козлевича и второго, – пояснил, озираясь на этой свежесделанной помойке, потомок.
– Какие же они пацаны? Нормальные мужики. Вполне матерые. Ты себя пожалей лучше, недотепа. Решил, наверное, что сидят они оба дырявые в своей барабайке? – ехидно спросил Семенов. Сзади, услышав разговор, вплотную приблизились Жанаев с Середой, стараясь идти так, чтобы не наступать Лехе на просторные чуни.
– А то ж! Живого места нет, не уцелеть им было! – уверенно и печально сказал Леха. Ему действительно было неприятно видеть этот хоть и нелепый, но все-таки ставший своим танчик. И пацаны там были клевые, чего уж. А сейчас их нет больше, осталась вместо хороших людей смердящая трупнина.
– Городской!.. – с нескрываемым презрением выговорил дояр.
– Че городской-то? – ощетинился Леха. Вот еще не хватало, чтобы его деревенщина презирала… и так тошно.
– Пулмет угы![45] – негромко подсказал сзади Жанаев.
– Точно! – согласился Семенов с подсказкой и добавил: – И люки дырявые.
– Ну и что? Он весь дырявый как решето! – возразил потомок.
– То-то и оно, – кивнул боец и потом снизошел: – Смотреть, как человек смотришь, а ни черта не видишь. Пулемета в башне нет. Люки открыты и прострелены густо. Что получается?
– Слушай, Шерлок Холмс, ты давай, говори уже! – возмутился, но тихо Леха.
– Раз люки раскрыты до того, как танк расстреляли – значит, оттуда кто-то успел вылезти. И пулемет при этом снять. Вот и догадайся – кто б это был?
– Ну могли и немцы, – отозвался мрачно Леха.
– Ага. Только вот мы недавно прошли пяток наших танков побольше – несгоревших притом – и что-то пулеметы все на месте. И там, где танкистов хоронили, все пулеметы на месте. Не работали тут еще трофейные команды. А вот зато когда мы встренулись с этими двумя оглоедами – как раз у Козлевича «дегтярев» был в руках. Не в башне, повторю, а в руках. Потому как если танкист грамотный и танк покидает в опасном месте – он пулеметик-то с собой возьмет. Чтобы его, сиротинушку горемычного, залетные ухари не обидели.
– Так, по-твоему, что тут было? – поинтересовался потомок.
– Ручаться не буду головой, но по мне, если эти двое не дураки – а они вроде не таковские, – то, видно, разжиться горючкой им не вышло. Германцы-то вон колоннами какими шпарят. Укусить еще можно, а вот горючее переливать – не выйдет. Они и укусили. Выбрали колонну с бензовозом и вылезли на дорогу из леска. На все про все у них минут десять получалось самое большее. А потом им уже тут делать нечего было, только удирать. Думаю, что удрали все же.
– Почему это десять минут? – удивился Леха. Патронов-то у танкистов было хоть завались: стреляй да стреляй!
Шагавший рядом боец покосился на разбросанный по обочине хлам, на пару дохлых лошадей в поле, потом со скукой в голосе заявил:
– А ты сам посчитай. Из «дегтяря» этого танкового рабочая скорострельность – сто выстрелов в минуту. Ну, может, чуток другая, но ненамного, система-то та же. Я по-пехотному сужу, но говорили, что один черт, в общем, разве что у танкового диск немного побольше патронов берет. Не сорок семь, а шестьдесят три. Колонна, да еще если, как тут, с горки стрелять, – цель большая, никак не промажешь. Пока разбегаться не начнет. Разбегаться же под обстрелом эти тыловые чмошники будут, что твои тараканы. Значит, надо выпулить как можно больше, пока не разбегаются. Считай, каждая пуля куда-нибудь да попадет, в гущу-то. Значит, надо работать длинными очередями, на всю катушку. По сто выстрелов в минуту. А всего таким макаром «дегтярь» может выпустить три сотни патронов, потом – всё.
