Валерий Елманов - Правдивый ложью
Но том и разбрелись спать-почивать.
Глава 11
Алеха, гитара и… сэр Бэкон
Первым делом поутру, проводив представителей «Золотого колеса» и напоив их напоследок чаем – понравилось только Емеле, который заметил, что он «изрядно бодрит», я засобирался в Посольский приказ.
Коли Дорофей стал у царевича печатником – пусть организует прием английского посла, о котором сообщил Барух, как должно.
Но сразу не получилось – Яхонтов уже сидел внизу, близ небольшого флигелька с дровяным запасом, и терпеливо ожидал на лавке моего пробуждения, скромненько поджав ноги так, что сапоги вообще скрылись под травяной порослью.
Пришлось послать гонца с весточкой – бумага бывшего подьячего была куда важнее.
После беглого просмотра, исходя из фамилий, число потенциальных отравителей сократилось всего до пяти человек, включая «смотревших в стол» стольников.
Вот бы узнать, как пропал первоначальный экземпляр, который Витовтов подклеивал. Сдается мне, связано его исчезновение с отравлением – уж очень логично все. Кто-то явно заметал следы. И если я узнаю, куда делся лист со сказкой, то…
Кажется, последнюю фразу я произнес вслух, потому что Еловик встрепенулся и неосторожно ляпнул:
– Да ты о нем не думай, княже. Что сгорело – того не вернуть.
Даже так. Любопытно.
– И ты сам видел, что лист сгорел? – осведомился я.
Тот вздохнул:
– А ты, Федор Константиныч, Витовтову не обскажешь?
Я молча кивнул.
Яхонтов почесал в затылке и выпалил:
– Случайно оно вышло, потому на худой умысел не помышляй… – И принялся рассказывать.
Оказывается, не далее как три дня назад подьячему Казаринову старший брат прислал изрядное количество гостинцев, часть которых тот приволок в приказ. Витовтова нет, остальные дьяки тоже кто где, вот они и гульнули.
Тот же Казаринов и запалил болтавшийся кусок катушки. Произошло это совершенно случайно – отходил он куда-то со свечой горящей, а потом, когда его позвали за стол, поставил ее поблизости от бумаг, а она возьми да упади.
Хорошо хоть тот не растерялся – скинул с себя кафтан и принялся немедленно тушить, так что до самой катушки огонь не дошел, а вот последние из подклеенных документов сгорели напрочь, пока Казаринов раздевался.
– Нечаянно, говоришь. – Я почесал в затылке. – А это какой из тех, что я видел, – черноволосый или…
– Не-э, его ты видать не мог, – перебил меня Еловик. – Он опосля того приболел малость – перепужался, поди, что пожар мог учинить, потому в приказе его ни позавчера, ни вчера не было вовсе.
Во как. Запалил и сразу приболел. Совсем интересно. Нет, скорее всего, и впрямь перепужался, а если нет? Если тут что-то иное?
– Значит, так. Сейчас ты отправишься к Казаринову и, если он только не при смерти, приведешь его ко мне. Все понял? Сам не пойдет – силком приволоки. – И предложил: – Если надо, могу дать двух ратников.
– Да я управлюсь, – кивнул Яхонтов, но выполнять не кинулся, переступая с ноги на ногу и комкая в руках свою шапчонку.
– Ну? Давай, что там еще у тебя? – поторопил я его.
– Нешто я не понимаю, что службу так начинать негоже, – уныло произнес Еловик.
– Так это как? – не понял я.
Тот в ответ принялся интенсивно лепить из своей шапки какую-то замысловатую фигуру. Я молчал, ожидая.
– Нипочем бы просить не стал, – выдавил он наконец, – да у меня тут обувка вовсе худая. С дядькой Кондратом думал урядить, а он ныне поутру на них токмо глянул, да рукой махнул. Мол, выкидывай их, не годятся они уже для починки.
Ах вот оно в чем дело. Теперь все ясно.
Я еще раз критически оглядел его щуплую фигурку.
Впечатление не ахти.
Кафтан с заплатами, штаны тоже, а про сапоги, которые он маскировал в траве, и вовсе доброго слова не скажешь – только по относительно целым голенищам и можно определить, как их некогда именовали…
Словом, сбегал я к себе наверх, взломал тяжелые печати – Баруха и Емели – на одном из сундуков, открыл его, быстренько прикинул на вес зачерпнутое серебро – двадцать рублей это примерно килограмм и триста граммов – и вручил донельзя сконфуженному Еловику.
– Брал наспех, – пояснил я, высыпая в его шапку принесенное, – так что сам посчитай, но, думается, что двадцать рублей тут должно быть.
– А ежели поболе? – удивился он.
– Если недочет – я добавлю, а перебор – ты лишнее вернешь, – пожал плечами я.
– Как же можно без счету-то?
– Потому и сказал – посчитай. Я тебе верю. – И, хлопнув его по плечу, заметил: – Ладно уж, подождет часок этот Казаринов. Вначале прикупи сапоги, а то и впрямь смотреть не хочется. Что ж ты так, целых одиннадцать рублев получал в приказе, а сапог себе не справил?
– Батюшка помер о позапрошлое лето, – глухо произнес он. – Матушка хворает часто, а еще мальцов трое, мал мала меньше – поди накорми. Опять же и в приказе токмо сказывали про деньгу, а ее еще дождаться надобно, ежели вообче теперь дадут.
– То есть как? – удивился я. – Могут не дать?
– Витовтов осерчал больно на мой уход. Сказывал, что раз так, то за полгода ентих вовсе ничего не уплатят. А каких полгода, когда до конца два месяца с половинкой осталось. Вот и не ведаю, можа, опосля сменит гнев на милость, а можа… – И он шмыгнул носом.
– Вот оно как… – несколько сконфуженно – парень жилы рвет, а я тут с подколками – протянул я. – Ну ладно, там поглядим. Но к Витовтову ходить и просить не смей – у меня на службе попрошаек нет! Говоришь, два месяца до конца года осталось… Ладно, считай, что я весь его долг взял на себя.
Одиннадцать рублей на двенадцать месяцев упорно не делилось, и я отмахнулся, округлив сумму и объявив, что ему причитается еще десять рублей, которые на днях непременно выдам, а если забуду, то приказываю напомнить самому, не чинясь и не стесняясь, ибо мне оборванцы не нужны и голодные тоже.
А напоследок посоветовал:
– Да и кафтаном новым со штанами тоже обзаведись. Считай, что и это мое повеление.
Тот благодарно поклонился и… кинулся целовать руку.
– И этого я тоже не люблю, – наставительно заметил я, смущенно выдергивая ее. – Ишь чего удумал. Поклона вполне хватит. Да и вообще, ты почему до сих пор здесь?! А ну, бегом… за сапогами!
Со двора Еловик припустился со всех ног, аж пятки засверкали, хотя…
Я пригляделся повнимательнее. А ведь и впрямь левая пятка видна – никак совсем на заднике подошва прохудилась. Вовремя я ему деньжат подкинул.
А мне теперь сразу к престолоблюстителю – предупредить и…
Я схватился за голову. Ведь сегодня же перезахоронение. Помимо того что весь день, считай, прахом, так ведь еще и неудобно-то как – давно должен быть близ Федора, чтоб поддержать, успокоить, да мало ли что понадобится.
В такой день и с более крепкими нервами люди иной раз с катушек съезжают, а тут…
Хорошо хоть, что это не настоящие похороны. Все-таки человек умер аж два месяца назад, так что скорбь скорбью, но есть надежда, что время немного припорошило рану пеплом…
Впрочем, перезахоронение все равно если и отличалось от настоящих похорон, то немного. И был плач, и была скорбь, и заливались слезами вдова и дочь.
В подробностях описывать не стану – процедура неприятная, да и ничем особым она не отличалась от обычных похорон двадцать первого века. Разве что народу было куда больше – собралась чуть ли не вся Москва, да вместо моцартовского «Реквиема» погребальный звон колоколов.
На удивление, Федор почти не плакал. Имеется в виду, что слезы лились, но парень не рыдал – лицо суровое, с окаменевшими скулами и почерневшими от гнева глазами.
По времени, кстати, процедура длилась тоже не столь долго – как раз до обедни, а если бы перед тем, как положить Бориса Федоровича обратно на свое «законное» место в Архангельском соборе, не стали служить молебен или как он там называется, уложились бы и еще быстрее.
За трапезой я, улучив момент, еще раз напомнил Федору о предстоящем визите английского посла, который, впрочем, уже прислал человека в Посольский приказ, чтобы согласовать время.
Единственное, что я посоветовал царевичу, – ни в чем впрямую не отказывать, тем более что при нынешних обстоятельствах он не вправе ничего предпринимать самостоятельно.
Так что вполне можно пообещать, что он будет ходатайствовать перед государем о предоставлении всего, что просит посол, а уж там как решит Дмитрий Иоаннович.
Далее вновь по прежнему маршруту, то есть на старое подворье Годуновых, в хату Малюты, как я про себя ее называл. Предстояло узнать, как сегодня обстоят дела у Квентина, и отдать кое-какие распоряжения Зомме.
Ехал я в задумчивости, прикидывая, что еще надлежит сделать, так что конем не правил – умный Гнедко, которого я первым делом разыскал на царских конюшнях, и сам прекрасно знал дорогу.
Однако сегодня он сплоховал и вывернул направо чуть пораньше, то есть не на ту улицу – не иначе как смутила едущая впереди подвода с душистым сеном.
