Валерий Елманов - Правдивый ложью
Но и совсем без ответа оставлять нельзя.
– Народ ему верит, а со всем народом, даже если он и неправ, все равно не поспоришь. Если б вы привезли эти бумаги пораньше – иное, а теперь, чтоб перетянуть людей на сторону Федора Борисовича, понадобится не один месяц.
– Так это что ж получается – из-за нас все? – растерянно спросил Емеля.
– Выходит, если б мы не припозднились, то все инако бы повернулось? – Это уже Жиляка.
Оскорд ничего не сказал, но сокрушенно крякнул.
– Себя не вините, – строго сказал я. – Вы сделали все, что могли.
– Проку с того, – уныло откликнулся мой крупье.
– И тут неправда. Прок немалый, – заверил я. – Теперь благодаря именно вам у меня есть чем его прижать, так что он из-за этих бумаг и пальцем не пошевелит ради латин, потому что побоится. И насчет трона тоже кручиниться ни к чему – как сядет на него, так и свалится, дайте только срок.
– А до того служить ему, коли он царь? – недовольно осведомился Оскорд.
– А он тебе что-то приказывал? – лукаво поинтересовался я.
– Не-эт, – удивленно протянул тот.
– Тогда и голову нечего ломать, выполнять или нет, – посоветовал я. – Пока все остается по-прежнему, включая воевод полка, в котором вы все состоите. А вам всем день на сборы, и возвращайтесь обратно в Речь Посполитую, да глядите там в оба, кто и как умышляет супротив Руси. В следующий раз приедете через полгода, зимой. А что касается бумаг – никому ни слова. И своих предупредите по приезде, чтоб молчали.
– Даже на исповеди? – нахмурился Емеля.
– Даже на исповеди, – подтвердил я, но для успокоения души парня тут же добавил: – На ней, помнится, о грехах говорят, а в том, чтоб выполнить приказ воеводы да исполнить ратный долг, в чем бы он ни заключался, греха нет. Все ли поняли? – спросил я, вставая с лавки.
– Все, княже, – закивали они, поднимаясь следом за мной.
– Кузьмичу тоже передай насчет молчания, – напомнил я Емеле. – Грозить не надо, но намекни, что ежели что, то наши руки еще длиннее, нежели у «сурьезного народца».
– А сурьезный народец – это кто? – поинтересовался любознательный Жиляка.
– Он знает, – улыбнулся я, – так что поймет. – И спохватился: – Да, совсем забыл. Передайте своим, что каждому государь жалует по сто рублей. – Но сразу поправился – показалось мало. – Это охранникам. Всем крупье по двести. И на одежу также – вам ведь надо выглядеть понаряднее. Ну и ежемесячная деньга тоже удваивается.
– За подарок благодарствуем, токмо помни, княже, мы не за-ради них на чужбине прозябаем! – строго заметил Емеля.
– Сам нас учил: дороже всего честь, ибо, коль утратил, ни за какие рубли не купишь, – добавил насупившийся Жиляка.
– А Федор Борисыч меня как-то на землю положил. – Даже у Оскорда прорезался голос.
Ух ты! Кажется, меня отчитали, причем втроем. Вот тебе раз.
Только почему-то от этого упрека только приятно на душе – правильные парни растут.
Но и игнорировать нельзя.
– Угомонитесь, орлы, – усмехнулся я. – Все это не награда, а лишь довесок к ней, но саму ее даже мне вручать не по чину. – И многозначительно добавил: – К тому ж она от имени истинного государя должна быть, а потому придется немного обождать. И еще раз напоминаю: молчок и никому ни слова.
Все трое понимающе кивнули.
А мне почему-то, глядя на них, припомнился дружный отказ от возвращения всех тех, кого в свое время посылал на учебу за границу Борис Годунов, и я поинтересовался:
– А напоследок, только честно, скажите мне, хочется обратно к ляхам или как?
Оскорд сразу мотнул головой, Жиляка тоже присоединился к товарищу, а вот Емеля с ответом замешкался.
Его я и оставил поговорить по душам. Время, конечно, позднее, ближе к полуночи, но уж очень хотелось узнать о причинах.
Поначалу тот всей правды не рассказывал. Как он впоследствии признался, из опасения, что раз так, то я его оставлю тут и никуда не пущу. Зато чуть позже все-таки разговорился и поведал о сокровенном.
– Там как-то вольготнее себя чуешь. Словно защита незримая, – тщательно подбирал он слова, пытаясь пояснить свои ощущения там и тут, на Руси.
Я особо не перебивал, лишь изредка задавая наводящие вопросы и домысливая то, что Емеля не мог объяснить словами.
Получалось – прав ему тут не хватает. Да и мудрено, если б хватило – их же здесь на Руси считай вовсе нет. Зато там их в достатке у каждого города. Любого его жителя нельзя, к примеру, походя безнаказанно взять и хлестануть плетью, нельзя…
Да что там говорить – много чего нельзя.
– Я тут третьего дня по Пожару прошелся, ну и зазевался немного, не уступил дорогу какому-то боярскому сынку, так он меня плетью ожег. Для ума, как он сказывал. Веришь ли, княже, настолько я отвык от таковского, что не утерпел и его в рожу… В Кракове тож всякого хватает, но эдакого не припомню. Шляхта и кичлива, и строптива, ан и над ними есть закон. И они оное ведают, потому воли себе не дают.
– У нас тоже Судебник имеется, – возразил я.
– Так-то оно так, да по жизни взять – вроде как его из набольших людишек и не боится никто, будто он и не про них писан, – не согласился он. – А уж что до царя… – И осекся.
– У нашего шкоцкого народа есть хорошая поговорка: «Сказал аз, договаривай и про буки», – медленно произнес я и попрекнул: – Вот уж не думал, будто мой ратник трусит.
– Я не трушу! – возмутился он и почти с вызовом заметил: – Хоть проку с того ждать не приходится, но все одно поведаю, а там… – И, бесшабашно махнув рукой, горячо выпалил: – Вот хорошо ли оно, что царь у нас самодержец?! Выходит, ему и вовсе ни Судебник не писан, ни Кормчая[36]. А ведь в народе верно сказывают: «Рыбка с головы гниет». И прочие, близ него стоящие, глядючи на государя…
– Выходит, хочешь, чтоб наш царь правил, как король в Речи Посполитой? – перебил я.
– Да нет, – сразу потух и растерялся он. – Там тоже как-то не того. Излиха ему урезали. И опять же в пользу кого – да шляхты всякой, магнатов. Это бояр, по-нашему ежели, – пояснил он. – Такое допущать – как бы хужее не вышло, потому боярское своеволие известно. Один большой царь завсегда лучше сотни малых.
– В целом все понятно, – кивнул я и одобрительно хлопнул парня по плечу, похвалив: – Молодец ты у меня, Емеля. Не только примечаешь, но и мыслить умеешь, вот только с выводами у тебя пока не ахти, но ничего, дело наживное. Главное – думаешь. Валяй и впредь тоже. Только надуманное, кроме меня, ни одной живой душе – могут не понять.
– А-а…
– А я пойму, – понял я его вопрос. – И более того, не просто пойму. Только сразу всего не сделаешь, как ни старайся. Перемены, если их, конечно, с умом внедрять, штука долгая, а захочешь быстрее – кровь лить придется. Мно-ого крови. То я тебе точно говорю.
Емеля понимающе кивнул.
– Токмо мне мнится, что все одно – вовсе без нее, как ни тщись, не выйдет, – сумрачно заметил он.
– Верно, – согласился я. – Совсем без нее никак не получится. Но если с умом, то малой можно обойтись. Вот мы и попробуем… малой. – И подытожил, вставая из-за стола: – Значит, понравилось тебе в Речи Посполитой.
– Многое – нет, – не согласился он со столь категоричным выводом. – Храмы латинские – мрачные, суровые, девки распущенные, позволяют себе изрядно такого, что и глядеть срамно, а ежели в деревеньку ихнюю заглянуть, так там и вовсе страх господень.
– Неужто?
– Сам видал, – подтвердил Емеля. – Бывал я в них как-то пару раз. Вроде недолго, а нагляделся досыта, и такого, что… – Он сокрушенно покрутил головой. – Каждый смерд навечно за своим господином закреплен, и тот что хочет с ним сотворить, то и учиняет невозбранно, а перечить ему не смей.
– Ишь ты, – удивился я. – Хуже чем у нас?
– Какое там, – махнул рукой он. – Гораздо хуже. Иной ясновельможный пан своих холопов вовсе за людей не считает. Хочет – замордует до смерти, хочет – продаст, яко скотину какую. У нас бог миловал, до таковского не дошли…
Слышать такое было несколько чудно.
Признаться, я сразу посчитал, что все эти права, которые в городах, автоматически распространяются и на деревню, пусть хотя бы отчасти. Получается же, что у них вроде как крепостное право, которого у нас пока нет…
Выходит, если шляхтич над ними полный хозяин, то…
– Значит, и продать может… – протянул я и задумчиво прошелся по горнице.
А что, если купить?..
Борис Федорович такую идею непременно бы одобрил. Жаль только со временем у меня пока завал, так что сейчас об этом думать рановато. Разве что на перспективу…
Я остановился, сурово посмотрел на орла, словно представлявшего сейчас собой особу усопшего царя, и твердо пообещал ему:
– Потом – обязательно, но не теперь. – И, повернувшись к Емеле, заверил своего крупье: – Не сразу, но обещаю, что и до этого руки у царевича дойдут. Пока же, увы, не до того. А ты, кстати, мне в том тоже поможешь. Прикупи там и пришли сюда все своды законов по городскому праву. Глядишь, кое-что со временем и применим на Руси…
