Юрий Гулин - Кодекс звезды
— Насколько нам известно, Энвер-паша, в настоящий момент, ни о каком азиатском вояже не помышляет. Этот господин пребывает в глубокой депрессии, и даже, со слов знающих его людей, помышляет о суициде.
— Да поможет Господь осуществиться его намерениям, — цинично произнёс лорд Кёрзон.
Начали с Турции. Почему-то англичан этот вопрос волновал больше всего. Впрочем, может, и вы с ними согласитесь, если узнаете, что речь шла, ни много ни мало, о проливах Босфор и Дарданеллы, о передаче контроля над ними от Турции к России. Скажу сразу: ничего подобного на самом деле не было! А что было? Была большая политическая игра, или большой блеф, если вам так больше нравится. И затеяли эту игру я и Виноградов. А началось всё с маленького мозгового штурма. Когда Чичерин дословно передал содержание разговора с английским дипломатом, мы с Пашей долго ломали голову над одной фразой, смысл которой нам был не до конца ясен. Помните, англичанин сказал: «Только после того, как вы положили на сукно «карту турецкую». Сначала мы решили, что тот имел в виду установление дружеских отношений между Россией и Турецкой республикой. Но потом засомневались: где тут крупные козыри? Так, десятка-валет. Потом Павла осенило:
— А если англичане всерьёз решили, что мы склоняем турок отдать нам проливы?
Надо сказать, что такие слухи периодически печатались то одной, то другой европейской газетой. Мне казалось, чисто ради на денёк-другой поднять тираж.
— Да ну, — отмахнулся я. — Кто в такую чухню всерьёз поверит?
Паша тогда промолчал. Но дал указание Чичерину провентилировать вопрос, не в лоб, конечно, а ка к бы вскользь. И что вы думаете? Англичане действительно полагали, что мы (русские) буквально одержимы этой идеей. Вот тогда у нас с Павлом и возникло желание запастись к грядущим переговорам джокером.
Послушать нашу идею собрались: Ленин, Сталин, Шеф, Васич, Александрович, Бокий, кажется, тоже присутствовал. Слушания прошли при гробовом молчании. Потом Сталин достал изо рта трубку и произнёс:
— Чушь, конечно, полнейшая, но почему бы и не попробовать? Затрат-то почти никаких.
На том и порешили. Васич, отведя меня после заседания в сторонку, с присущей ему прямотой сказал:
— Ну, этот ладно, мальчишка, — кивок в сторону беседующего о чём-то с Александровичем Виноградова, — но ты-то? — После чего мой друг в отчаянии махнул рукой, и, трагически покачивая головой, удалился. А мы с Пашей на следующий день пустили в прессу большую утку. В интервью одной из центральных российских газет наркоминдел на вопрос о проливах загадочно улыбнулся (про улыбку было в газете) и сказал буквально следующее: «Если я сейчас скажу «нет», то вы, чего доброго, назовёте меня плохим дипломатом. Поэтому я просто промолчу». На следующий день это интервью перепечатали все крупные европейские газеты — и понеслось! А тут я со стороны НГБ эту утку печёным яблочком сдобрил. Если не забыли, немалую роль в улучшении турецко-российских отношений сыграл в конце Первой мировой войны Симон Аршакович Тер-Петросян, легендарный Камо. В память о заслугах был он на турецкой земле гостем желанным, правда, до сего времени так этим и не воспользовался. А тут, в самый разгар газетной шумихи, прикатил на один из турецких курортов (они тогда хоть и не в таком виде и количестве, что к концу века, но были) якобы на отдых, а для пущей убедительности и своё семейство прихватил: жену и двоих детей. Ага! На отдых! Так ему и поверили. А когда выяснилось, что была у него на курорте встреча с высокопоставленным турецким чиновником, то шум поднялся уже и в меджлисе. Пришлось депутатов самому Ататюрку успокаивать.
Но сначала вызвал он оскандалившегося чиновника. Посмотрел строго, спросил:
— Было чего?
Тот разве что на колени не пал.
— Ничего не было, мамой клянусь! Шашлык кушали, о погоде разговаривали, ничего не было!
— Ладно, иди, — отпустил чиновника Мустафа Кемаль и добавил со значением: — пока…
Чиновник уполз за дверь, а отец пошёл детей успокаивать («Ататюрк» в переводе с турецкого означает «отец народа»). И что? Успокоил! Но осадок остался.
В общем, прибыли мы в Стокгольм с джокером в рукаве, который на самом деле больше чем на десятку не тянул, правда, десятку козырную.
Погодите, — скажет дотошный читатель. У вас там сейчас что? Октябрь 1920 года? А Севрский мирный договор, по которому зона черноморских проливов объявлялась демилитаризованной, был подписан, если мне не изменяет память, в августе 1920 года? Так о каком козыре вы тут говорите? Дорогой друг! Память тебе не изменяет. Просто отношение она имеет к другой истории, в нашей реальности не существующей. У вас там было как? Россия, заключив позорный Брестский мир, после окончания Первой мировой войны в числе победителей не числилась, и к раздаче слонов, понятно, допущена не была. На Парижской мирной конференции она (Россия) отсутствовала и никаких мирных договоров не подписывала. Другое дело тут, у нас. Россия вышла из Первой мировой войны в числе стран-победительниц. На Парижской конференции сидела с гордо поднятой головой и участвовала в подготовке и подписании всех мирных договоров. Так вот, дотошный ты наш, на октябрь 1920 года мирный договор с Турцией ещё подписан не был, а значит, вопрос о проливах был открыт. Другое дело, Ататюрк выразился достаточно откровенно: ради союза с Россией мы готовы пойти на уступки, но только в одном вопросе. Решайте, что для вас важнее: Западная Армения или проливы? Дружеские отношения с Турцией плюс демаркация границы в Западной Армении против каких-то паршивых проливов? Мы и минуты не колебались! Только договорились с турками по-тихому, не посвящая союзников по Антанте в свои семейные дела. Так что козырь у нас был, правда, как мы и предупреждали, паршивенький.
Но Кёрзон сотоварищи про то не знали, перестраховались, и выставили против нашей десятки более крупную карту, в виде уступок в Центральной Азии и Польше. Проливы мы, конечно сдали. — Если, разумеется, можно сдать то, чего не имеешь. — И даже не без выгоды для себя. Договорились, что станут они (проливы) демилитаризованной зоной системы ниппель. То есть страны Черноморского бассейна могут гонять через них свои военные корабли туда-сюда сколько угодно, а все остальные государства имеют право держать в Чёрном море не более двух военных кораблей одновременно, но и не более состава самого большого военно-морского флота, принадлежащего Черноморской державе, по совокупности.
Вторым вопросом повестки дня стал Туркестан. Виноградов сразу насел на Кёрзона. Мы, мол, под вас в вопросе о черноморских проливах прогнулись, теперь, господа, ваш черёд! Англичане поморщились, и стали жутко торговаться, хуже чем на восточном базаре. Но выторговали они себе немного. В главном мы настояли на своём. В пределах границ государства Российского подданные иностранных государств могут находиться лишь с согласия и под контролем нашим компетентных органов. То же касается Бухары и Хивы. «Как Бухары и Хивы? — попытались изобразить изумление англичане. Они ведь вроде как независимые государства…» — «Господа, — урезонил их Виноградов, — оставьте это «вроде как» на наше усмотрение». Лучше и не скажешь. Даже лорд Кёрзон это оценил, усмехнулся мрачно и закрыл вопрос в нашу пользу. И тут же открыл вопрос о Гиляне. «Теперь уж вы побойтесь бога, — сказал. — Поддерживая сепаратистов, вы нарушаете статус-кво в Персии». — «В Гиляне нет регулярных российских войск», — возразил Виноградов. «Зато полно азербайджанских добровольцев», — парировал Кёрзон. После недолгих препирательств сошлись на том, что российские власти надавят на закавказских товарищей, чтобы они отозвали добровольцев из Гиляни. «Ну и, наконец, «Красный ислам»… — начал Кёрзон. Но Виноградов перебил его самым решительным образом. «Простите, — сказал он, — но данный вопрос мы обсуждать категорически отказываемся. Церковь в России от государства отделена. Церковь не вмешивается в дела государства — государство не вмешивается в дела церкви. А ислам, в какие бы цвета он не был выкрашен — это церковь и есть. Так что давайте так: мы решаем вопросы взаимоотношения церкви и государства на своей территории, а на своей аналогичные вопросы решаете вы!» Англичане принялись скандалить, мол, «Красный ислам» может перекинуться из Туркестана в Персию и Афганистан, мол, пожар легче потушить, пока он не разгорелся. Ничего не знаем, стояли на своём мы. Это дела веры, и мы в них лезть не хотим. Короче — не договорились. Англичане надулись и попытались наказать нас при обсуждении польского вопроса, но мы им показали фронтовые сводки, и польский вопрос был урегулирован за считанные минуты. Расходились, в целом довольные друг другом, передав черновики соглашений в секретариат — им, бедолагам, всю ночь трудиться.
Перед тем, как отойти ко сну, собрались в номере Виноградова — я, Шеф и Павел — обсудить итоги дня. В какой-то момент Павел заметил:
