Андрей Посняков - Воевода заморских земель
Сверху по лестнице вдруг прогремели чьи-то шаги. Пронеслись, словно кто скатился кубарем. Распахнулась дверь – чуть не в лоб Олегу Иванычу, – вот и помечтай тут, повспоминай стихи – пришибут!
Словно бы не замечая никого вокруг, сбежал с лестницы во двор купеческий переводчик Тламак. Обернулся на миг и скрылся в воротах. В глазах юноши Олег Иваныч заметил страх.
Интересно. Кто б его мог так напугать? Индейцы вообще не склонны к излишним эмоциям.
Олег Иваныч пожал плечами, задумчиво протянул руку к двери… И получил-таки! Хорошо – по руке, не по лбу, объясняй потом Софье, что не по пьяни.
– Ой, Олег Иваныч… – затормозил на крыльце Ваня, в красной шелковой рубахе, без шапки, с взъерошенными темно-русыми волосами. Светлые глаза смотрели прямо.
– Спасибо, что не зашиб, – усмехнулся адмирал-воевода. – Носитесь тут, на пожар будто.
– Да не на пожар, батюшка! – Ваня был явно взволнован. – Ведь ты ж, Олег Иваныч, самолично мне указал Тламаку божка золоченого показать!
– Ну, показал? – Олег Иваныч начал кое-что припоминать.
– Показал, – кивнул Ваня. – Он, Тламак-то, ровно сам не свой сделался. Прошептал что-то – и ну бежать.
– А что именно прошептал.
– Да не запомнил я. – Ваня махнул рукой. – Ицила… Уцила…
– Уицилапочтли?
– Вот! Так и прошептал. А ты, Олег Иваныч, откуда знаешь?
– Уицилапочтли. – Не отвечая на вопрос, тихо повторил адмирал-воевода. – Уицилапочтли. Это ведь вовсе не божество отоми. Откуда его знает Тламак? Сталкивался раньше? Вполне возможно. А может… Может, этот Тламак вовсе не из отоми? А тогда кто купцы?
Дул ветер, нес по улице коричневую песчаную пыль, еще вчера плотно прибитую дождями. С утра уже проглядывало солнце, высушивая напоенную дождями землю и поднимая пыль, так же как и летом.
Порыв налетевшего ветра качнул плетенную из агавы циновку, закрывавшую узкий вход в глинобитную хижину, маленькую, с плоской тростниковой крышей. Она стояла на самой окраине посада, почти у стены, скрытой колючим кустарником. Сразу же за стеной располагались предгорья, начинались дикие места, с доносившимися по ночам рычаньями оцелота и пумы. Распахнув циновку, ветер швырнул в хижину пыль, разбудив спящих там мужчин – Матоню и Олельку Гнуса.
Проснувшись с чиханьем, Матоня высморкался, выругался, потянулся. Протерев глаза от закиси, ткнул пяткой Олельку. Тот недовольно засопел, пробурчал что-то.
– Вставай, вставай. Хватит спать. На рынок пора!
– Да ну, дядько Матоня, – заныл Олелька. – Завтра сходим.
– Вставай, говорю! Некогда завтра, – сурово прикрикнул Матоня. – Нам краску покупать, забыл, что ли? Краска кончилась.
– Так сам-то…
– Я те дам – сам! – всерьез рассердился Матоня. – Ужо как огрею веткой!
Убоявшись угрозы, Олелька вскочил на ноги.
Ново-Михайловский рынок располагался на главной площади посада, у храма Михаила Архангела. Небольшой – ясно дело, не чета новгородскому Торгу – но все же довольно людный и шумный – индейцы народ сдержанный, но шуму добавляли новгородцы, которых среди рыночных торговцев было примерно половина. Поначалу, лет пятьдесят назад, пришельцы и местные различались по предмету торговли: новгородцы в основном торговали кузнечными изделиями, горшками и сукном, а индейцы – маисом, плодами и красивыми плащами с мозаикой из разноцветных птичьих перьев. С течением времени ситуация изменилась, и теперь в этом смысле царила подлинная демократия – кто чего промыслил, тот тем и торговал. Было совсем неудивительно увидеть на лотке бородатого новгородского купца бирюзовые подвески с пером кецаля, а на циновке перед босоногим индейцем были беспорядочно разложены замки и подковы тихвинской работы. Как они попали к индейцу и на кой черт ему подковы – за неимением лошадей – одному Богу известно.
Пройдя мимо мясного ряда, где продавали тушки индюков и кроликов, Матоня с Олелькой свернули ближе к церкви, где в тени деревьев притулилась небольшая открытая с фасада лавка Онисима. Сам хозяин, новгородец Онисим, иногда промышлял настенной росписью, потому и в лавке его, наряду с расписными глиняными корчагами и деревянными мисками, можно было за сходную цену приобрести растительные и минеральные краски, олифу, кисти и прочие принадлежности художественной богемы.
Подойдя к лавке, Матоня с Олелькой оглянулись – все в порядке, любопытных поблизости нет – и поздоровались.
– И вам доброго здравия, господа богомазы! – улыбнулся им Онисим – длинный лошадинолицый мужик, похожий на высохшую жердь. – Снова охру брать будете?
– Ее, – кивнул Матоня.
– А кистей не надобно ль?
– А на фига нам твои… – начал было Олелька, но тут же умолк, получив хорошего тумака.
– Возьмем и кисти, друже Онисим, – фальшиво улыбнулся Матоня. – Старые-то совсем истрепались. Ну, пока красочки заверни.
– И куда ж вы столько охры изводите? – взвешивая на ржавых весах краску, поинтересовался Онисим. – Что, в Ново-Михайловском новый храм расписывают?
– Не, не в Ново-Михайловском, – отмахнулся Олелька. – В этом… ну, который рядом…
– В Масатлане?
– В Мас… В нем.
– Ну, Бог вам в помощь, работнички.
Ближе к ночи – уж кончилась вечерняя служба – Олег Иваныч с супругой, благостные, вышли из церкви Михаила Архангела. Хорошо вел службу бывший пономарь отец Меркуш – хоть сам на вид и неказист будто, незаметный такой, серенький – а выйдет к алтарю, так словно плечи расправятся! Очи пылают, голос звучит торжественно, чинно:
Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа…
А хор как поет! Слезу вышибает. Сразу видно – от души славят Господа. Федот, псаломщик, нет-нет, да и глянет на паству – как, мол, хористы? Да чего глядеть – и так все ясно – замечательные хористы, хоть и непрофессионалы, так, самодеятельность. Почитай все из местных индейцев, ну, есть, конечно, и русские, к примеру во-он тот тощий мужик, что стоит у колонны – ну и морда у него, прямо лошадиная! А голос громкий, приятный – бас, кажется. Рядом молодой парень из местных, Николай Акатль. Олег Иваныч его сразу с подачи рядом стоящего Гришани заприметил. Николай видом приятен, черноволос, ликом смугл, одет по-православному – в порты с онучами и белую подпоясанную рубаху с вышивкой.
– Я чертеж-то составил, что ты просил, – шепнул Гриша. – После вечерни принесу.
– Ладно тебе, – махнул рукой Олег Иваныч. – С утра давай.
Софья неодобрительно посмотрела на них – начиналась служба, а они, ишь, шепчутся! Ох уж и должность у Олега Иваныча хлопотная – даже в храме Божьем покоя нет.
К ночи вызвездило. Из-за облака выплыл месяц – золотистый, рогатый, подобрался неспешно к звездам, видно, завел беседу. На площади перед храмом зажгли светильники. Народ не расходился – завтра было воскресенье – радовался погожему дню – а похоже, именно такой и будет завтра, распогодилось. Надоели уж дожди, правда, многие новгородцы, что зимовали в Гусиной губе, считали – теплый-то дождичек куда как лучше мороза.
Олег Иваныч посмотрел на небо, приобнял жену, да сам же сконфузился – уж больно большая вольность, по нынешним временам, на людях вот этак вот. Софья повела плечами, оглянувшись украдкой – улыбнулась. Видно, понравилось.
– А пойдем-ка, жена, погуляем, – неожиданно предложил Олег Иваныч. – От охраны сбежим да, как в детстве, попровожаемся. У моря-то ночного давно ль была-то?
– Сто лет не была, – усмехнулась боярыня. Снова оглянулась. Засмеялась чему-то. Да вдруг схватила супруга за руку, оттащила в тень и ну давай целовать!
– Ну, ты даешь, супружница! – отдышавшись после жаркого поцелуя, прошептал Олег Иваныч. – Так пойдем, прибой послушаем. Заодно корабельную стражу проверим.
– Ну, вот! – шутливо обиделась Софья. – А я-то думала… Опять дела!
– Все успеем,– многообещающе улыбнулся адмирал-воевода.
Они прошли небольшим переулком, свернув на людную улицу – народ возвращался с вечерни. Многие узнавали отца-воеводу, кланялись. Откуда-то быстро нарисовалась охрана – четверо дюжих молодцов в кольчугах и с копьями.
– Куда идем, господин воевода? – поинтересовался старший охранник.
– В гавань. Посты проверим.
Стражник молча кивнул и ретировался. Знал – не любит адмирал-воевода слишком навязчивой охраны. Ближе к городской стене улица стала сужаться, кое-где в лунном свете блестели лужи. Олег Иваныч поддержал супругу под локоть. Вот и ворота – мощные, хорошо укрепленные, с четырьмя пушками, недавно снятыми с какого-то судна.
Ночная стража не спала:
– Кто идет?
– Руса.
– Тихвин. Проходи.
Тихо, без всякого скрипа, отворились ворота – хоть и не проверял никто специально: а смазаны ль петли? Стражникам платили не худо – те и старались, дорожа службой.
Шумел близкий прибой, дул ветер, растрепывая волосы и запутывая складки плаща. Где-то далеко в горах слышался затихающий вой койота. Впереди, в гавани, виднелись дрожащие огоньки. Черные громады судов покачивались у причалов, чуть слышно скрипя снастями. Слева, у масатланской дороги, шумела дубовая рощица.
