Юрий Корчевский - Стрелецкая казна
А кстати — считать-то она умеет? Я задал ей несколько вопросов, оказалось — только до десяти. Хоть что-то. Надо и здесь ее подтянуть. В быту ей хватало и такого счета. Ну сколько рубашек ей надо — одну, две, три? Сколько ложек купить? Тоже не больше десятка. Да и в скромном кошеле тоже больше десяти монет не бывало.
Поскольку я еще и упрямый, то теперь каждый день по вечерам, при свете масляного светильника, мы занимались чтением, писали и считали угольком на отскобленной доске. Сначала получалось коряво, буквы были большие и неровные, но что можно спросить с человека, который только учится? Стиснув зубы, я повторял одно и то же, заставляя писать ровно, а из букв составлять короткие слова.
Чтение и писание шли лучше, чем арифметика, но через полгода упорных совместных занятий мне удалось добиться успехов — читала и писала она сама, считала в уме, складывая и вычитая до сотни. Конечно, про корень квадратный и число «пи» я молчу, по ей в этой жизни таких познаний и не надо. Елена вошла во вкус учебы, и по вечерам я, лежа в постели, рассказывал ей о явлениях природы, о человеческом теле, о болезнях, о других странах. Конечно, в доступной форме, на понятном ей языке.
Для жены вечерние беседы стали как для малышей сказка на ночь. Бывали дни, когда наваливалось много дел и, едва добравшись до постели, я мгновенно засыпал. Тогда утром Ленка ходила, надув губки — не укоряла, нет. Она понимала, что мужчина должен работать и обеспечивать семью: заработок — это святое, но… Посиделки стали сродни наркотику. И впрямь — телевизора нет, газет нет, компьютера с Интернетом нет, все развлечения — послушать на торгу городские новости да попеть-поплясать на церковных праздниках, вроде Масленицы да Пасхи. Это я потихоньку ввел дома празднование Дня рождения, Нового года. Хотелось как-то вспомнить дом, Друзей. Жизнь здесь была гораздо насыщенней и опаснее, чем в двадцать первом веке, но с друзьями — увы… То есть какие-то знакомые были, но кругозор их был узок, и поговорить за рюмкой чая было не о чем. К тому же приходилось себя постоянно контролировать, чтобы не сболтнуть лишнее.
Неделя прошла в работе и учебе — не моей, Ленкиной.
Надо проверить, как там мои заклятые друзья? Не выросла ли банда? Надев маскировочный костюм, я опоясался саблей и ножом, сунул компас в специальный большой карман, пришитый супругой. Постоял, подумал, перекинул через плечо мушкетон, отсыпал в мешочки пороха и картечи на пяток выстрелов и отправился на очередной осмотр местности.
Было уже темно, но маршрут знаком. По Волге — часа полтора, потом вправо по берегу еще полчаса пешком. Вот они, костерки; прибавилось их немного, навскидку — на сотню. Если учесть, что в воинском стане костер разводят и на нем варят похлебку на десять человек, то в итоге получаем полторы-две тысячи сабель. Нет, на Нижний они точно не пойдут, но по малым городам пройдутся.
Хорошо бы узнать, куда направятся, да людей упредить, хотя бы посадников. Тогда совесть моя чиста будет.
Я остановился на опушке леса, осмотрелся. До стана татарского полверсты, но место открытое. А чего долго думать? Надо дерево найти повыше, залезть, посветлу в трубу подзорную посмотреть — есть ли пушки, что за отряд. Если пушки есть — собираются город штурмовать, нет тяжелого вооружения — стало быть, налегке, быстрым рейдом пройтись хотят. Пограбят, пожгут, пленных захватят — и назад, в свою берлогу, пока русичи хвост не прищемили.
Ночи осталось часа два, можно и отдохнуть на дереве.
Я выбрал дерево — высокую сосну со странной верхушкой — раздвоенной, будто разрубленной мечом пополам. Взобрался туда и неплохо устроился на развилке. Привязал себя ремнем к стволу дерева, дабы не свалиться, и вздремнул.
Рассветало, когда я проснулся от качки. Открыв глаза, увидел, как надвигаются тучи и сильный ветер сгибает кроны деревьев. «Надо было домой убираться, — запоздало подумал я, — сейчас волна поднимется и ветер-то встречный. Ладно, посижу, посмотрю на татар».
Я достал подзорную трубу, тщательно осмотрел лагерь. К моей маленькой радости, пушек не было, однако татар посчитать невозможно — все находилось в броуновском движении, но думаю, прикидки мои были верны. Тысячи полторы-две, вооружены обычно — лук, сабля, щит, копье. Всадников в броне нет, хотя не факт — доспехи могли быть в переметных сумах.
Существовали у татар тяжеловооруженные всадники и не единицы — сотни. Они ставились на острие атаки. Вначале вперед вылетали лучники — обычная татарская тактика, осыпали врага стрелами, нанося урон и пытаясь деморализовать громкими воплями. Затем лучники разъезжались в стороны, и перед врагом представали закованные в броню всадники. Броня по европейскому образцу — панцири, шлемы, закрывающие всю голову, длинные и тяжелые копья для атаки конных на конных. Легкие копья обычной татарской конницы были хороши против пеших.
Я даже разглядел палатку мурзы ихнего или хана. Туда часто забегали начальники рангом поменьше — сотники, десятники, и выходили, пятясь и непрерывно кланяясь. А не захватить ли мне мурзу в плен ночью? Мысль неплохая, если все пойдет нормально — попробую ночью пощекотать ножом мурзу. Пусть расскажет, куда это он собрался, в какую такую сторону?
Начал накрапывать мелкий дождь, стемнело, будто вечером. На дереве становилось неуютно. На стекло подзорной трубы постоянно попадали капли дождя, и ничего не было видно.
Я сложил трубу, обтер ее рукой и сунул в карман. Дождь усиливался, раздались раскаты грома. Надо слезать с дерева — мало того, что дождь поливал меня на дереве со всех сторон, так и ствол дерева стал скользким.
Вдруг громыхнуло так, что заложило уши, и в ствол дерева ударила молния. Меня как парализовало, я онемел и ослеп от вспышки. Так вот почему ствол дерева на верхушке расщеплен! Оно самое высокое, и молния в него уже попадала. «Идиот!» — успела промелькнуть мысль, и я полетел вниз. Что меня спасло, так это то, что я ударялся о ветки, что-то хрустело — то ли ребра, то ли сучья, и я грохнулся на землю. Удар был силен, и я лишился чувств.
Когда я пришел в себя, на небе не было ни тучки. Светило солнце, чирикали птички, от мокрой одежды шел парок, е-мое, значит, я уже давненько лежу! Я посмотрел вверх. Одна из вершин дерева обуглилась и обгорела. Сначала — удар молнии, потом — падение. Как я только жив остался? Я попробовал пошевелить руками и ногами. Больно, но конечности двигаются. С трудом, рыча от боли сквозь зубы и держась за дерево, я встал, ощупал ребра — кажется, все цело, только болит все тело, как после мясорубки. Надо сматывать удочки. Татары рядом, я — на их земле. Хоть я и ненавидел татар, но как воинов уважать их было за что. Дисциплина у них в войске поддерживается жестко. Струсил в бою один — весь десяток казнят перед строем, побежал десяток — отрубят головы сотне. И любой лагерь всегда патрулируется конными разъездами. Наткнутся на меня — а какой из меня сейчас боец? ешкин кот, блин! Один в логове врага, их — тысячи, я — один, без еды, воды… Хуже не придумаешь. Надо хотя бы уйти в лес.
Я отошел от опушки, достал компас и выматерился. Стекло лопнуло, стрелка отлетела. С досадой отшвырнул его в заросли. Ну почему так? Когда вещь понадобилась, она оказалась сломанной! А труба? Лихорадочно достал подзорную трубу. Твою мать! Корпус помят, одно стекло выпало. Я закинул трубу вслед за компасом.
Утешало одно — груза меньше, идти будет легче. Мушкетон, слава богу, цел. Вот только после дождя порох на полке замка замочило. Убрав подмокший порох щепочкой, я подсыпал свежего, прикрыл крышкой. Вытянул из ножен саблю, осмотрел. Цела. Вдвинул саблю в ножны, осмотрел маскировочный костюм. Спереди разорван до пупа, на левой ноге — одни лохмотья. Костюм — ладно, ткань куплю, Лена сошьет. Вот компас и трубу жалко.
Я попробовал идти. Больно, все мышцы ноют, требуя покоя. Мысленно припомнил свою карту. Где-то впереди должна быть небольшая речушка, надо идти к ней, и потом — вниз по течению, она аккурат впадает в Волгу. Там уж не заблужусь.
Помаленьку я разошелся; болело по-прежнему, но я приноровился. Лес закончился, впереди — открытый луг, метров на триста, потом — снова лес. Встав на опушке, я огляделся. Никого. Огибать луг по лесу не хотелось, каждый шаг доставался усилием воли. Я пошел напрямик и только отошел от деревьев метров сто, как сбоку показались татары — человек пять верхами. Откуда они взялись на мою голову?
Я упал в траву — маскировка меня скрыла, но татары видели — только что шел человек. Раз прячется — чужой! Татары рассыпались цепью и стали прочесывать луг. Стянув с плеча мушкетон, я прицелился. Двое верховых очень удачно оказались рядом. Грянул выстрел. Обоих как ветром сдуло с седел. Зато звук выстрела и дым указали, где я нахожусь. Не приближаясь, татары стали метать стрелы.
Я закатился в небольшую ложбинку по соседству. Стрелы с чавканьем втыкались во влажную после ливня землю. А у меня щита нет, прикрыться нечем. Лежа на боку, я лихорадочно перезарядил мушкетон, похвалив свой выбор. Засыпать картечь в широкую воронку ствола было легко: с обычным мушкетом такой фокус в положении лежа не удался бы. Улучив момент, когда самый смелый подскакал поближе, выстрелил. На одного врага стало меньше. Остальные крутились вдалеке, что-то горячо обсуждая. Вот от них отделился верховой и умчался. «За подкреплением», — понял я. Сейчас обойдут лесом и, не приближаясь на картечный выстрел, начнут забрасывать стрелами. Как пить дать! Их излюбленная тактика.
