Аннелиз - Гиллхэм Дэвид

— Это все, что ты хочешь? — спрашивает она. — Коснуться лица?

Выражение лица у парня меняется. Он поворачивает голову, не понимая, дразнят его или нет. По глазам видно, что он обижен. Ему больно. Он колеблется.

— Ну, тогда, — подсказывает Анна. — Я — вот она.

И тут он выпрямляется. Приободряется, но взгляд еще насторожен.

— Ты хочешь сказать… сейчас?

Колокольня Вестерторен бьет четверть часа. Парень озирается по сторонам, но спешащие по своим делам голландцы больше заняты собой, чем тем, насколько близко друг к другу они стоят. Он делает еще шаг вперед. Она смотрит, как поднимается его рука, видит грязь под ногтями, но потом переводит взгляд на лицо, а в это время его пальцы осторожно скользят по ее щеке. Совсем легонько, но она точно прирастает к земле. На мгновение из его глаз уходит боль.

— Можно я сделаю это еще раз? — спрашивает он, но, похоже, не собирается ждать ответа. Подняв руку, он вдруг с таким чувством близости гладит ее по щеке, что у Анны щемит сердце. Приоткрыв губы, она подается к нему и в следующий же миг хватает его и прижимается к его губам своими. Это не поцелуй, это нападение. Точно она хочет проглотить его целиком. Она вцепляется ему в волосы, словно желая их выдрать. Она хочет втянуть его в себя, как втягивают воздух. Теперь она хочет куда больше, чем мог предложить ей на чердаке Убежища влажный рот Петера. Хочет его дыхания. Его крови. И она пробует ее на вкус, кусая его губы.

Взвизгнув от боли, он отшатывается. Моргая от потрясения, он вытирает рот и в недоумении пялится на пятно крови, смешанной с помадой, на своих пальцах. Анна смотрит на него безумными полными слез глазами, прыгает на велосипед и спасается бегством.

Добравшись до ворот здания, в котором работает отец, она переводит дух и, все еще утирая слезы, оттаскивает велосипед на склад. Там царит кориандровый дух, в тяжелых солнечных лучах висят пылинки. Рабочие, слишком занятые, чтобы поздороваться, не обращают на нее внимания — и это приносит облегчение. Она осторожно поднимается по крутым ступеням, задерживаясь у дверей конторы, чтобы собраться и сделать лицо. Когда-то друзья знали ее как человека с вечно беззаботным лицом. Но теперь сердце в груди колотится как барабан, и внутри все гудит от гнева и голода. Тяжело дыша и крепко зажмурившись, она изо всех сил пытается подавить болезненный всплеск желания, вкус которого резок и горек, как вкус крови этого парня с соломенными волосами.

— Извините, я опоздала! — с деланой беззаботностью объявляет она, влетая в приемную. Мип смотрит на нее с некоторой тревогой.

— Опоздала? О! — и отмахивается. — Я и не заметила. Кажется, у Беп есть пачка корреспонденции, которую требуется разобрать.

Анна поднимает глаза, скидывает с плеча сумку с книгами. Беп нервно следит за ней из-за стола напротив, а потом сшивает степлером стопку бумаг.

— А где все? — интересуется Анна. Поднимаясь со склада, она заметила, что дверь кабинета отца закрыта, но это ничего не значило. У Пима вечно кто-нибудь торчал. Торговцы, рекламные агенты, поставщики специй и всякие муниципальные служащие, каждый со своей резиновой печатью, каждому нужно поставить оттиск. Но теперь Анна в недоумении. — А где господин Кюглер? А где господин Клейман?

Мип бросает на нее быстрый взгляд:

— В кабинете твоего папы.

Звучит это как-то странно. Мип позволила себе назвать его по-другому. У себя в квартире Мип зовет отца по имени, Отто, в конторе же он всегда господин Франк. Но вдруг — «в кабинете твоего папы».

Беп устало объясняет, что требуется от Анны, потом берет чашку и блюдце со своего стола и объявляет: «Схожу помою посуду», все еще стоя. Анна не успевает отрегировать, как Беп уже спешит прочь на кухню позади кабинета ее отца, остановившись лишь для того, чтобы забрать пустую чашку со стола господина Клеймана.

— О Беп, — Мип протягивает собственную чашку и блюдце, но Беп уже убежала. — Анна, прости, не могла бы ты отнести и это? — спрашивает она тусклым и растерянным голосом, каким скрывают переживания.

— Что случилось?

— Ничего.

— Но случилось ведь.

— Не знаю, о чем ты.

— Чего-то ты недоговариваешь.

— Анна, пожалуйста. Чашку.

Поджав губы, она повинуется. Проходя мимо отцовского кабинета, прислушивается к переплетениям голосов — но слов не разобрать. Скользнув на кухню, ставит чашку Мип в раковину.

— Еще чашка, Беп, — говорит она.

— Да. — Невидящий взгляд. — Спасибо, — со слабой улыбкой говорит Беп и принимается мыть чашку.

Анна садится на кухонный стол. Болтает ногами.

— А кто в кабинете отца? — как можно непринужденнее спрашивает она.

Взор Беп затуманен.

— Господин Кюглер, господин Клейман, — отвечает она. — И еще какие-то господа. Честно говоря, мне никто ничего не объясняет, — морщится Беп. — Ни господин Франк, ни господин Кюглер, ни господин Клейман. Даже Мип. — Ее поза и лицо напряжены, а закатное солнце делает стекла очков непрозрачными. И тут же: — Прости, — вешает полотенце на гусак крана и ставит чашку с блюдцем в буфет. — Мне пора работать. Еще много дел.

Анна быстро соскальзывает на пол. хватает Беп за руку.

— Беп, — шепчет она. — Постой.

— Мне пора.

— На секунду. Пожалуйста, хоть чуточку подожди, — умоляет Анна. Беп застывает на месте. — Тебе непросто, знаю, после моего возвращения, — говорит Анна. — И это еще потому, что я должна была еще раньше тебе кое-что сказать. Так позволь сделать это сейчас: спасибо! Спасибо тебе, Беп, за все, что ты для нас сделала. Пусть все закончилось печально — но ты и Мип так хорошо заботились о нас. Рисковали своей безопасностью ради нашей.

Беп все еще не двигается с места и пристально смотрит на Анну широко раскрытыми за стеклами очков глазами.

— Мне не нужно благодарности, — глухо говорит она. — Не хочу, чтобы кто-то чувствовал себя благодарным мне.

— Но я чувствую. Прошу, позволь мне быть благодарной, Беп. Это одно из немногих человеческих чувств, которые мне еще доступны. Быть благодарной тебе, Мип, господину Кюглеру и господину Клейману. Я не могу объяснить этого, но мне необходимо быть благодарной.

Беп закусывает нижнюю губу, качая головой.

— Нет. Ты не понимаешь.

— Я вообще мало что понимаю, — соглашается Анна. — Совсем ничего. Мне нужна какая-то цель, Беп. Мне что-то нужно совершить, чтобы найти себе оправдание. Почему я выжила? Мамы нет. Марго тоже. Почему повезло именно мне? Чем я это заслужила?

Мгновение Беп смотрит на Анну с неприкрытым ужасом:

— Это полиция, — вдруг признается она, точно слова слишком ужасны, чтобы сдерживать их еще на секунду.

— Полиция? — удивляется Анна.

— БНБ. В кабинете твоего отца.

Укол страха. Бюро национальной безопасности, вот как. И это означает лишь одно: арест. Ей сдавило горло.

— Откуда ты знаешь, что это они?

— А кто еще это может быть? Весь день тут сидят. Мип позвали. Час не выходила. А когда я спросила, что происходит, велела мне сохранять спокойствие и не терять головы. И вот настала моя очередь отвечать на их ужасные вопросы. Насколько хорошо я знала работников склада. Как часто с ними разговаривала. Как общалась с тем человеком, из франкфуртского офиса.

— С мофом?

— Сколько раз я говорила с ним по телефону. Как можно такое запомнить? — восклицает она. — Я отвечала на звонки по десять раз на дню! — Закусив губу, чтобы унять дрожь на подбородке, она шепчет про себя мрачный вывод: — Кажется, они подозревают меня.

Анна почувствовала, как стекает по загривку пот.

— Подозревают тебя?

Беп быстро моргает, точно забыв, что Анна здесь. На глазах слезы:

— В предательстве.

— Беп, — выдыхает Анна. — Ты меня пугаешь.

— Прости, но вдруг это правда? Вдруг меня посадят в тюрьму за сотрудничество с оккупантами?