Кирилл Еськов - Америkа (Reload Game)
Только вот война — это не совсем шахматы. В шахматах вы не рискуете, например, обнаружить, что у противника на доске вдвое больше фигур, чем было на предыдущем записанном ходу, в том числе — три ладьи… А именно это и случилось в то сентябрьское утро с генералом Евдокимовым: водрузив над главным офисом Ост-Индской компании Андреевский флаг, он вдруг осознал себя тем самым мужиком из сказки, что успешно «поймал медведя». По собственным его словам, «Предпринятый нами захват крепости Форт-Уильям оказалась на поверку не авантюрой, как полагали многие, а — совершенным безумием. И вот как Бог свят: знай я правду о составе тамошнего гарнизона, количественном и качественном, я в тот же миг свернул бы операцию и скомандовал отход — на любой стадии, хоть бы и с самого уже Калькуттского рейда!» — а такое признание постфактум из уст «Генерала-берсерка» дорогого стоит… (Кстати, то прилипшее к Евдокимову прозвище имеет не местное, а импортное происхождение: его пустила в ход, описывая Калькуттское сражение, одна из парижских газет: «Какой чин следует в армии Русской Америки за генерал-майором? — Генерал-берсерк!»)
Евдокимов пишет далее, что когда он осознал — во чтó они вляпались (численность гарнизона оказалась едва ли не вдвое больше, а доля англичан в нем — почти вдвое выше, чем значилось в предвоенной разведсводке), первой пришедшей ему в голову мыслью было: британская разведка просто-напросто заманила их в ловушку, подкинув через службу Володихиных дезу о слабой защищенности Калькутты — после чего добавляет пару-тройку крепких солдатских выражений по адресу компанейских разведслужб… Справедливость требует, однако, признать, что в этих своих претензиях калькуттский герой неправ: разведка Володихиных работала вполне качественно — просто ситуация в Бенгалии менялась слишком быстро (опасность мятежа стремительно росла — откуда и усиление столичного гарнизона), а собранные разведданные — как обычно, увы — доходили до адресата с опозданием.
На принятие решения генералу были отпущены минуты. Можно было, пользуясь ошеломлением противника, немедля уносить ноги — сделав вид, будто тот Андреевский флаг над Калькуттой и есть достигнутая цель похода; при посадке на корабли наверняка начался бы нарастающий бардак с мясорубкой, пришлось бы отрядить невозвратимый заслон, прикрывающий отход основных сил, etcetera — но бóльшую часть десанта, вероятно, все же удалось бы спасти. Или — опять же, пользуясь ошеломлением противника — блефовать: продолжать наступать, не давая британцам ни минуты передышки и не позволяя им осознать толком, насколько, в сущности, слабы атакующие; Евдокимов выбрал второе — и попал в итоге как образец для подражания на страницы сочинений об искусстве войны и в курсы военных академий.
Заметим, что амплуа, в коем Евдокимов фигурирует в тех сочинениях и курсах, вряд ли пришлось бы по вкусу ему самому. Он действительно был атакующий, агрессивный генерал, стремительный в решениях и действиях — но главной, фирменной, чертой боевого почерка этого несравненного мастера маневренной войны была общеизвестная его неприязнь к лобовым атакам. В войсках всем была памятна история времен Никарагуанской кампании, когда некий юный лейтенант проявил инициативу и героически захватил важную высоту, невзирая на собственное ранение и потерю бóльшей части личного состава, и услыхал вместо благодарности: «В следующий раз за такой штурм я вас расстреляю за сараем. Зарубите себе на носу, лейтенант: пехоту нельзя гнать в лоб, без артподдержки, на укрепленные позиции — она от этого портится!» В Калькуттском же сражении генерал, будучи лишен свободы маневра (как в переносном, так и в прямом смысле) принужден был добывать победу именно в непрерывных фронтальных атаках со столь ненавистными ему разменами фигур. Тот умиляющий публику эпизод, когда в критический момент сражения Евдокимов лично водил своих морпехов в штыковые (не получив при этом ни единой царапины — что, впрочем, неудивительно, ведь берсерков не берет железо…) сам он оценивает совершенно иначе: «Не генеральское это дело — в чужих солдат штыком тыкать! Профнепригодность, вообще-то…»
Главные события развернулись вокруг захваченного спецназом здания арсенала. Принявший командование гарнизоном майор Хейтон приказал «отбить арсенал немедля, любой ценой» — и приказ этот, похоже, стал для англичан роковым: начатый второпях, без должной подготовки, безрезультатный штурм, в котором полегло почти две сотни солдат и полтора десятка офицеров, подорвал общий боевой дух настолько, что идти на повторный приступ отказались не только сипаи Компании, но и Йоркширский полк Королевских вооруженных сил. Пытаясь вдохнуть в йоркширцев утраченную отвагу, Хейтон сам пошел в атаку в первых рядах — и был буквально разорван на куски одной из флегмитовых ручных гранат, которыми щедро осыпали врага обороняющиеся. (В ближнем бою гранаты те оказались поистине ужасающим оружием. То же можно сказать и о револьверах — ими у калифорнийцев, в отличие от англичан, был вооружен не только офицерский, но и рядовой состав: пятизарядные «калашниковы» со съемным барабаном и 220-миллиметровым стволом обеспечивали на пятидесятиметровой дистанции небывалую интенсивность огня при вполне приемлемой точности — а бóльшая дальность в уличном бою и не требуется…) Именно в этот момент и последовала отчаянная контратака прорвавшихся на выручку к спецназовцам О’Хары морпехов под командой самогО Евдокимова; не выдержав штыковой, лишившиеся командира британцы дрогнули и начали беспорядочный отход в направлении казарм.
Тщетно пытаясь прикрыть то отступление, возглавивший оборону (да-да, именно — оборону!..) капитан Кроуфорд выложил на стол свой туз-из-рукава: батальон гуркхов. Маленькие неустрашимые горцы пошли вперед со своим кличем «Jai Mahakali, Ayo Gorkhali!» («Слава Великой Кали, гуркхи идут!») — но путь им заступил тлинкитский батальон капитана Риттельмейера. Бог его знает, каким нюхом они почуяли друг друга, но что почуяли — факт. Огнестрельным оружием не воспользовались ни те ни другие (вроде как — неспортивно…), и сразу сошлись в рукопашной. Европейского образца мундиры никого не могли тут ввести в заблуждение: это бой между древними племенами, по правилам вполне палеолитическим, когда войны велись на уничтожение — и никак иначе… Гуркхи полегли там все до единого, не отступив ни на шаг; тлинкитов уцелела горстка — они сейчас громкими криками «Gwi! Gwi!» благодарили за дарованную победу своего божественного прародителя, Ворона Йэла.
Почему-то именно поражение гуркхов в том поединке психологически добило англичан. Плюс к тому — из-за потери арсенала начал уже сказываться вполне реальный недостаток боеприпасов, а продолжающие падать на расположение бриттов ракеты, запускаемые с переносных станков, тоже не добавляли бодрости. Когда же блефующий напропалую Евдокимов бросил в бой последний-распоследний свой резерв (три десятка выклянченных у Максудова морячков, которые, просочившись вдоль крепостной стены, обозначили атаку на дальние от реки, находящиеся в тылу у англичан, ворота Святого Георга), и кто-то там, как водится в таких случаях, в панике заорал «Отрезали!! Окружают!!!», у Кроуфорда вдруг сдали нервы и он отдал вполне абсурдный приказ: идти на прорыв, пробиваясь из крепости — «этой мышеловки» — наружу. Сие и было им успешно исполнено — ибо никому, конечно, и в голову не пришло ему в том препятствовать…
А если кто скажет «бегство с поля боя» — никак нет: это действительно был «прорыв из окружения»! Во всяком случае, британский трибунал, разбиравшийся позже в причинах того калькуттского позорища, конкретно Кроуфорда счел именно дураком, а не трусом или изменником — и, надо думать, имел к тому основания.
16
«Тогда считать мы стали раны» — а посчитать там было чего…
Евдокимов лишь зубами скрипнул, получив сводку: полегла треть десанта — 167 убитых, 312 раненых, почти сотня из них безнадежны; то, что англичане, даже обороняясь, умудрились потерять почти вдвое больше, служило довольно слабым утешением. Ни в одной из прошлых своих операций (и, добавим, ни в одной из будущих) он и близко не допускал такого процента потерь личного состава; если бы ему сейчас сказали, что вот, «По достоверной информации, извлеченной из хрустального шара, в войсках его отныне станут величать исключительно „Калькуттским мясником“» — воспринял бы как должное. Всё-таки партизанские командиры и офицеры коммандос (как он начинал в Никарагуа — таким по сути и остался) органически не способны относиться к своим бойцам как к расходному материалу — и это, при любых их талантах, напрочь закрывает им путь к вершинам военной карьеры…
