Константин Шильдкрет - Розмысл царя Иоанна Грозного
Довольный выгодным торгом, Грозный пожелал потешить английских гостей.
Дети боярские с людишками поскакали по окружным лесам добывать живых зайцев.
По пути они захватывали с собою на помощь холопей из примыкающих к Москве деревень.
За неделю было изловлено более восьми сороков зайцев.
Утомлённые охотой, дети боярские сделали привал у Можайска.
Среди ночи их неожиданно разбудили отчаянные вопли и набат.
— Горим! — решили охотники, вглядываясь в зарницы, прорезавшие кромешную тьму.
Село кипело рёвом, зловещим набатом и багряною кровью пылающих факелов.
Из-за леса вместе с визгом метели отчётливо донёсся протяжный вой!
— Волки! Волки идут!
Там и здесь, в чёрном пространстве, загорались колючие искорки, росли, множились, подбирались всё зловещей и ближе.
Взвалив на плечи кули с полузадушенными зайцами, утопая в сугробах, в сторону боярской усадьбы бежали холопи. Позабыв в сумятице пищали и стрелы, за ними мчались охотники.
Обезумевшие от голода волки уже метались по уличкам, прыгала в клети и, жутко пощёлкивая зубами, впивались в икры людей.
* * *
Настал день охоты.
Из Кремля на разукрашенном коне выехал Иоанн. Лихо развевались золотые перья на сияющей ожерельями шапке его. Точно полуденное солнце, резали глаза золотая паутина и жемчуга, прихотливыми узорами расшитые по енотовой шубе. Мягко побрякивая, болтались на малахитовом поясе два продолговатых ножа и кинжал. Через спину был перекинут кнут с медною булавою на краю ремня.
За царём скакали гости, ближние, дворовые и псари. По улицам, до заставы, суетливо сновали батожники, разгоняя народ.
— Царь скачет! Царь! — надрываясь, ревели дьяки, подьячие и ратные люди.
Как в глубокую полночь опустела Москва. С рынка исчезли торговцы, побросав на произвол судьбы товары; ребятишки забились под подолы матерей и сестёр, и насмерть перепуганные горожане вихрем промчались по улицам, пропали в снежных сугробах полей.
У Тюфтелевой рощи всадники осадили коней. Стрельцы, стоявшие на дозоре подле загона, по знаку Вяземского выпустили часть зайцев.
Точно хмельные, зашатались измученные зверки, сонно обнюхали воздух и, толкая друг друга, медленно разбрелись по кустам.
В землянках, искусно скрытых под снегом, у кулей, набитых зайцами, ждали сигнала жильцы. Грозный свысока оглядел англичан.
— У меня на Руси — что куницы, что белки, что зайца — великая тьма!
Толмач перевёл хвастливые слова царя. Гости сухо поклонились а ответили по-заученному:
— Мы всегда поражались богатствам его королевского величества, Иоанна Васильевича.
— Гуй! — крикнул, как было условлено, Грозный.
Свора псов бросилась в рощу. Зайцы сбились в кучи, ошалело уставились на псов и вдруг рассыпались в разные стороны. Загонщики встретили их пронзительным свистом. Рассвирепевшая свора разметала по воздуху клочья заячьей шерсти.
Иоанн прыгал с места на место, при каждой удачной хватке возбуждённо хлопал в ладоши и, казалось, готов был сам ринуться в бой.
— Гуй! Гуй! — непрестанно ревел он, весь передёргиваясь и по-звериному прищёлкивая зубами.
Из землянок выпустили свежую стайку зверков.
— Вот она, Русия наша! Токмо свистнешь, а добро само понабежит! — размахивал руками перед гостями увлёкшийся царь. — Показали бы нам такое где на Неметчине!
Англичане приятно щурились и изо всех сил старались не показать вида, что им известно, откуда набралось такое обилие зайцев.
Из-за кустов выпрыгнул Вяземский.
— Остатних повыпустили!
— Добыть! — капризно, тоном избалованного ребёнка, потребовал Иоанн, но, что-то поспешно сообразив, зашептался с князем и кликнул к себе толмача.
— А не пожаловали бы гости волком потешиться?
В ожидании новой забавы охотники ушли в шатры погреться и перекусить.
— Студня бы басурменам! — предложил Грозный, участливо поглядывая на продрогших иностранцев. — Да вина им боярского по ковшу!
Но гости не дожидались приглашения и, усевшись за стол, сами потянулись к блюдам.
Фуников в ужасе набросился на толмача.
— Недосуг тебе был вразумить басурменам почтение?!
Милостиво улыбнувшись, царь передал гостям через казначея подённую подачу.
— Бьют челом тебе иноземцы на великой твоей милости, государь! — поклонился до земли перепуганный насмерть толмач.
— То-то же, бьют! — передразнил Фуников, всё ещё не успокаиваясь.
Охотники пригоршнями брали со стола миндаль, орехи, сахар, капусту квашеную и холодное мясо, усердно потчевали друг друга и наперебой подливали вина иноземцам.
В шатёр скромненько протиснулся Вяземский и уселся у края стола. Грозный нетерпеливо скосил глаза на вошедшего. Князь подмигнул и таинственно улыбнулся.
Далеко, в обход Тюфтелевой рощи, дворовые везли огромную клетку с тремя волками, выращенными для потехи Ивана-царевича.
У опушки, перед загоном, работные людишки спешно ставили помост для царя и гостей. Когда все приготовления были сделаны, Грозный поднялся из-за стола и, перекрестившись, мечтательно зажмурился.
— Добро бы нам, для прохладу, волками потешиться. Аль в нашей вотчине волки поизвелись?
И первый направился к помосту.
Едва выпустили из клетки волков и натравили на них псов, на дороге показался бешено мчащийся всадник. У опушки он на полном ходу остановил коня.
— В стрелы!
— Убью! — заревел Грозный, узнав издали старшего сына.
Царевич, точно безумный, бросился на ловчих.
— В стрелы!
Людишки повалились в ноги Ивану, подавшему знак стрельцам.
— А не изловите тех волков, шкуру сдеру!
И, повернувшись к отцу:
— Девками своими тешил бы басурменов!
Грозный взмахнул посохом.
— Уйди, Ивашка! Бога для, не дразни!
Царевич вызывающе сложил руки на груди.
Чувствуя, что ссора может окончиться непоправимым несчастьем, англичане решительно встали между отцом и сыном.
— Не люб гостям ваш свар, — прерывающимся писком перевёл толмач.
Иоанн опомнился. Тяжело опершись на плечо Вяземского, он пошёл к колымаге.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Великое ликование стояло в вотчинах Щенятева и Прозоровского после отъезда опальных бояр в украйные земли.
Холопи зажили так, как никогда не живали. Во всём дана была им полная воля. Но больше всего радовало то, что приказные сами приехали из губы и, обмерив луга и пашни, поделили их нелицеприятно по душам.
— Наш нынче праздник… На себя нынче робим по воле царёвой… — с гордостью похвалялись людишки и с удесятерённой силою возились на отведённых участках.
Весной, когда сошёл снег и талая вода снесла на луга навоз, свезённый ещё по осени благоразумно к реке, в губу потянулись возы за семенной ссудой.
Никто не был обижен приказными. Щедрой рукой ссужали власти крестьян зерном на посев.
После Петрова дня[82] в опальные вотчины неожиданно приехали незнакомые служилые люди.
Дьяки согнали народ на луга и коротко объявили:
— В ноги падайте господарям!
На месте двух вотчин, Щенятева и Прозоровского, появились восемь мелких поместий.
Урожай с чёрной земли почти целиком ушёл в казну к новым господарям.
Обманутые крестьяне подали челобитную воеводе, в которой намекали на то, что собираются, как раскабаленные после боярской опалы, уйти с насиженных мест искать прокорма на новые земли.
Воевода пригрозил жестокой расправой и через дьяков огласил царскую грамоту, по которой людишкам Щенятева и Прозоровского запрещалось оставлять вотчины.
Служилые, заняв хоромы бояр, решили ни в чём не отставать от образа жизни высокородных и с княжеской расточительностью пропустили всё, что собрали с крестьян.
Наступила пора сбора податей с господарей.
Новые помещики заволновались.
— Ни денги у нас! Сам ведаешь — токмо починаем сколачиваться, — плакались они перед воеводой и отправили гонцов с челобитной в Москву.
* * *
Ряполовский совсем уже было собрался внести в казну подати, наложенные на него, как в вотчину неожиданно приехал державший его руку дьяк и прочёл царёву льготу:
— …А в те ему четыре урочные лета с того его поместья крестьянам его государевых всяких податей не давали до тех урочных лет, а как отсидит льготу, и ему с того поместья потянути во всякие государевы подати.
Симеон кичливо заложил руки в бока и хрюкающе засмеялся.
— В кои-то поры опамятовался! Сызнов к земщине с лаской пожаловал! А неспроста!
Дьяк собрал в комочек губы и распустил их до молочных зубов.
— Коли б опамятовался!
И упавшим голосом:
— Худородным те льготы, а не боярам.
