Старые недобрые времена (СИ) - Панфилов Василий Сергеевич "Маленький Диванный Тигр"
Во время очередного заход в тоннель, Ванька, чувствуя, как его начинает настигать приступ клаустрофобии, дополз, и лёг в нишу, выдолбленную когда-то для хранения инструментов, воды и всего, что только может понадобиться сапёрам.
Прерывисто дыша, он попытался успокоиться, тщетно представляя себя то на поляне в лесу, то в горах, но выходит… да можно сказать, никак не выходит. Паника, сдерживаемая только усилием воли, да памятью о том, что альтернатива всему этому — жестокие побои, а потом бруствер, рвётся наружу.
' — Дышать, размеренно дышать, — мысленно повторяет он, как мантру, — я на поляне в лесу…'
Он услышал какие-то звуки впереди, но, и так-то с трудом удерживаясь в сознании, не обратил на них никакого внимания.
' — Дышать, дышать…'
— … чёртовы кротовьи норы, — услышал он сдавленное…
… не сразу поняв, что сказано это было на французском.
— Под самой батареей заложим, — и ещё несколько слов, которые, в контексте сказанного, можно понять о минировании… и французских сапёрах.
А потом его накрыл приступ клаустрофобии, и страх оказаться погребённым заживо, и ярость на поручика Левицкого, на Маркела Иваныча, на дядьку Сильвестра…
… и он, кусая до крови губы и не замечая того, вытащил из ножен узкий кинжал, змеёй заскользил вслед французским сапёрам.
Несколько мгновений… или часов, а может быть, и веков, и Ванька бесшумно, но очень быстро бросил себя вперёд, накрывая крайнего из французов своим телом и вонзая кинжал ему в затылок — так, как когда-то волкам.
Не теряя времени, он бросился, задевая плечом земляную стену, на следующего, почти успевшего повернуться, отреагировать… но почти — не считается, и узкое лезвие вонзилось в висок, ломая тонкую кость…
… а потом на него обрушилось тяжёлое тело, и Ванька успел, не увидев даже, а почувствовав, перехватить руку с ножом. Завязалась та схватка, которую невозможно описать хоть сколько-нибудь подробно, и можно говорить только об эмоциях, накале чувств и озверении.
Француз начал было брать вверх, его тяжёлое, нечистое дыхание явственно напомнило попаданцу Маркела Иваныча… что странным образом придало ему не сил, а скорее — озверения, и, рванувшись вперёд, он зубами вцепился врагу в лицо!
Короткий вскрик, секундная заминка… и Ванька, вырвав руку, заработал кинжалом со скоростью швейной машинки. А потом, скинув с себя тяжёлое тело, пополз к выходу, к воздуху, к свету…
— Ф-французы, — выдохнул он прерывисто в незнакомое офицерское лицо, — там…
Короткий взмах рукой.
— … взорвать хотели, — прерывистый сиплый выдох, — а я их… трое было.
Наградили его, вручив перед строем ружьё. Почти торжественно.
[i] Гомосексуализм в армии Российской Империи (о Европе отдельно) явление частое. В высших кругах Российской Империи гомосексуализм не считался большим грехом, скорее пикантной забавой. А оттуда, сверху, эта «забава» пробралась в Пажеский Корпус, Училище Правоведения, кадетские корпуса и далее вниз.
Часто бывало так, что если командир полка (дивизии, батальона, роты) имел гомосексуальные пристрастия, то голубела и часть. В Гвардии, к примеру, это было особенно заметно.
[ii] Автор не нагнетает, подобное наказание ШИРОКО (согласно воспоминаниям современников, в том числе и офицеров) применялось и в ПМВ, а в описываемое время отношение к солдатам было намного более жёстким, а скорее даже — жестоким.
[iii] Штабс — здесь штабс-капитан Александр Васильевич Мельников, руководивший сапёрными и земляными работами на Четвёртом Бастионе. В офицерской среде он получил прозвище «обер-крот».
[iv] Мнение автора не всегда совпадает с мнением Героя. Своего Героя за такие мысли я решительно осуждаю, а сам мыслю правильно, согласно законодательству РФ.
Глава 7
Дух товарищества
— Вот, угощайся Ванятка, старуха моя наготовила, — суетится дядька Лукич, потчуя подростка немудрёными яствами, — Как узнала, што я к тебе засобирался, так только руками всплеснула, и такую, скажу тебе, суету навела!
Он дробно засмеялся, но почти тут же смущённо замолк, и, крякнув, покашлял, дёрнув себя затем за изжелта-сивый, прокуренный ус.
— Да ты ешь, ешь! — спохватился он, — Не думай, не последнее! Лето чичас, небось не пропадём! Здеся тебе не Расея, всё из землицы так и прёт! А у нас жа со старухою садочек, и такое тама растёт, што иной из дворян в Расее, особливо кто победнее, так и позавидоват небось!
— На-кось вот… — старик протянул кусок хлеба, а потом, то и дело то кусая губу, то дёргая себя за ус, смотрел, как Ванька ест уху, придерживая на коленях укутанный в сто одёжек, чтоб не остыл, приземистый низкий горшок.
Открывая иногда рот, он, кажется, порывается что-то сказать, но замолкает, снова дёргая себя с досадой за ус, неприязненно поглядывая на солдат, отдыхающих чуть поодаль от вечных, непрекращающихся земляных работ.
— Ну ты как здеся? — поинтересовался он, — Не обижают?
— Всё хорошо, — растянул губы в улыбке попаданец, но старик почему-то только нахмурился сильней, снова дёргая себя за ус так, что ещё чуть, и вырвет с мясом.
— Н-да…- отвернувшись в сторону, еле слышно протянул отставной матрос, — хотели ведь с товарищами как лучше…
— На-кося вот узюмчику! — снова засуетился он, потчуя Ваньку, который ел, натужно улыбаясь в ответ, почти не чувствуя ни вкуса еды, ни собственно эмоций. Надо есть, когда угощают, и улыбаться, если улыбаются тебе, вот и…
За эти недели на Четвёртом Бастионе он выгорел, сгорел изнутри дотла, живя всё больше по инерции да по Уставу, по привычке. Стойкий оловянный солдатик. Механизм, к ружью приставленный, собственной воли не имеющий.
Эмоции от постоянной, непреходящей дикой усталости, от опасности, исходящей всё больше от тех, кого принято считать своими, от невозможности хотя бы выговориться, погасли, подёрнувшись усталостью и равнодушием, как угли слоем белого пепла.
— Ну… пойду я, — сказал дядька Лукич чуть погодя, и помедлил, будто выжидая чего-то.
— До свидания, — вежливо сказал попаданец, и, проводив старика глазами до угла, тут же забыл о нём.
В нескольких шагах от него солдаты из тех, что помоложе и побойчее травят байки разного рода, сбиваясь всё больше на скабрезности, а то и откровенную завиральную похабщину. Один из них, с волосами цвета прелой соломы и с нечистым, угристым, но живым и выразительным лицом, обильно гримасничая и жестикулируя, врёт о своих похождениях.
— … такая вот, — солдат повёл руками, изображая обводы скорее не женщины, а промыслового баркаса, и уголках его рта выступила едкая слюна, — идёт, и жопа тудой, сюдой…
Он плавно поводил руками, изображая, по-видимому, корму, и солдаты, как загипнотизированные, следили за его руками, как за реальной женской задницей, представляя себе… всякое, по уму, фантазии и жизненному опыту.
— Такая себе жопа… — сглотнул расказчик, — знатная! Ну я, значит, и обогнал, да глянул на лицо…
— Ну и⁈ — один из слушателей не выдержал драматической паузы.
— Да ничего себе, — с видом эстета покивал угрястый, почмокав губами, — краля! Не так, штоб королевишна, но хороша! Ну ей сразу глазами, значит, всё обсказал, што хотелося, так она аж раскраснелася вся, но ништо… не отвернулася!
— Да ну⁉ — восхитился один из слушателей.
— А то! — приосанился угрястый тёзка попаданца, — Я, брат, такой…
С другой стороны солдаты постарше разговаривают о более насущных вещах — приварке, выдаче формы и интендантах, которых всех бы, сволочей, вздёрнуть повыше, да и оставить там, в назидание!
— Ва-аньк, а Ваньк! — позвал его тёзка, — Ты по женскому полу как, охоч? Ась?
— Не замай мальца, — с деланной суровостью заступился за ополченца узколицый рыжеватый солдат, лежащий на рогожке, как римский патриций на пиру, — он из дворни, а тама ежели барин шалун, так и тово… не к женскому небось приучен, а совсем даже наоборот.
