Старые недобрые времена (СИ) - Панфилов Василий Сергеевич "Маленький Диванный Тигр"

— И-эх, родимая… — и земля пересыпается на носилки, а потом — бегом, бегом… оттаскивается в сторону, куда-то к брустверу.

— Эй, малой! Эй… — он не сразу понимает, что окликают его, — Давай за водой, живо… одна нога здесь…

К обеду начали вытягивать тела погибших солдат. Ванька старался не глядеть на них, на их лица, страшные в своём мученичестве, искажённые, посинелые, с окровавленными ртами, которыми те, быть может, грызли завалившую их землю, пытаясь вдохнуть. По всем видно, что умирали они — страшно!

Послали за священником, а пока, кое-как умывшись, уселись обедать… и было очень стыдно перед самим собой за то, что несмотря на весь этот страх, на мертвецов, некоторых из которых он знал лично, аппетит не пропал. Есть… а вернее, жрать, ему хочется почти постоянно, и сейчас он, как никогда, жалеет об отобранных сухарях и изюме, которые были бы ох как кстати!

… жалеет как бы не больше, чем о погибших, которых толком и не успел узнать.

После, на отпевании, он машинально крестился, подпевал молитве и бубнил, не вдумываясь в знакомые слова, лишь прислушиваясь с тоской к урчащемую брюху, зовущего его в ретирадное место, на вдумчиво посидеть и подумать.

Но уйти сейчас, это… в общем, не стоит, и лучше бы крепиться… потому что полковой батюшка, он в зубы конечно не двинет, но промолчит, не заметив воспитательной унтерской зуботычина, а после ещё и епитимьей какой сверху припечатает, для исправления грешника, разумеется. К вящей пользе его, Ванькиной, души.

У него, у священника, всё как-то очень ловко выходит, когда и зуботычины, и муштра, и бруствер, и сухарный понос из-за воровства интендантов, и всё, что делает армейское начальство, всё солдатской душе на пользу! Да всё с цитатами, с отсылками, да с молитвою…

… и попробуй, оспорь!

Ванька, к слову, оспорить мог бы. Он и здесь, в холопской своей жизни, читывал не только азбуку и Вольтера, но и Евангелие, и в двадцать первом веке, благодаря воцерковлённой матушке, а потом и подростковому бунту против родительского диктата, знал о православии и Церкви много больше, чем хотелось бы.

Несуразицу в речах полкового батюшки, самую грубую и постыдную притянутость за уши, он видит постоянно, то и дело ловя себя на мысли, что мог бы, без сомнения, с куда как большим успехом выполнять роль полкового священника, даже оставаясь в казённых рамках. Хотя, по его мнению, христианство и вот это вот всё…

… впрочем, язык он держит за зубами. Учён. Поправлять, показывать сомнения? Нет уж, результат-то, чёрт подери, известен, и это тот случай, когда предположение не нуждается в доказательствах.

С-сукин сын… против Веры Православной идешь⁉ Варится тебе, грешнику, за такое в котле, и черти калёным железом язык твой будут прижигать!

А пока, в ожидании Суда Божьего, ждёт тебя Суд Человеческий, и…

… н-на, клеймо тебе, Иуде, на лоб, да ноздри рваные, да на каторгу. Ну или заточение вечное, «до исправления», в стенах монастырских, что, при здравом размышлении, ещё хуже.

С каторги хотя бы сбежать можно, да и живут там какие ни есть, а люди, в монастырях же…

… отцы святые!

— Шустрее давай! — без нужды торопит напарник, покуривая, пока Ванька набрасывает землю на деревянные носилки, выглядящие так убого, что аж слёзы от такого КПД наворачиваются. От КПД и от собственного участия во всём этом.

Такие или очень похожие он видел на старых фотографиях времён Великих Строек, Пятилеток и прочих свершений, где перековывающиеся з/к радостно улыбались, таская кадаврического вида деревянные тачки и носилки.

Так что, памятуя о технологических возможностяхбольшой, но отсталой Империи, помалкивает. Если уж десятилетия спустя не потянули более технологичные девайсы, то есть ли толк воздух сотрясать?

Как архитектор, пусть даже и недоучка, едва успевший окончить второй курс, он мог бы многое изменить к лучшему, но… учён. Собственной шкурой прочувствовал все прелести прогрессорства.

Каждый ведь раз буквально… каждый раз, стоило ему высунуться, как огребал так, что зарёкся высовываться. Хватит!

Да и его благородие Обер-Крот, он же штабс-капитан Мельников, при всех своих несомненных достоинствах, очень самолюбив и упёрт. Он и старших-то офицеров порой слушает, наклонив голову и катая желваки, явно полагая, что есть два мнения — его, и неправильное, и куда там ополченцу со своим соваться…

— Давай сюды сидай! — повелительно приказал дядька Сильвестр, и Ванька поспешил к нему, удерживая миску со щами полой грязной рубахи.

Присев рядышком, и поставив горячую миску на подрагивающие колени, он начал хлебать, от усталости почти не чувствуя вкуса. Всё ж таки тяжеловато подростку работать наравне со взрослыми, сформировавшимися мужиками.

— С каждым днём всё хужей, — недовольно бубнит по соседству один из солдат, — одна жижка в миске, крупинка за крупинкой гоняются с дубинкой! Ни мясинки, ни жиринки! Ни черта, ети, скоро не будет, акромя водички солёной!

— По весне, бывалоча, и похуже приходилось, но ето на печи сидеть и на губах играть, а не робить хужей, чем во время пахоты! — поддержал его товарищ, и солдатская беседа потекла по наезженному пути, с обсуждением воров-интендантов.

После еды добрая половина солдат прилегла подремать, похрапывая не в такт и выводя носом сопливые рулады. Остальные, подходя иногда к висящему над угольями котлу с кипятком, черпают кружкой и возвращаются к товарищам, обсуждать насущное и животрепещущее.

— Заели… — прерывая разговор, пробубнил Захар, скидывая с себя рубаху и начав с ожесточением давить платяных вшей ногтями, и его примеру последовали остальные.

Ванька, не завшивевший ещё толком, начал было давить их, по примеру солдат, ногтями, но быстро пришёл к выводу, что это занятие можно ускорить. Подумав чуть, он нашёл кусок жести, согнул его, пробив трофейным штыком, и, продев в отверстия шомпол, приспособил над лучиной.

— Эко… — недоверчиво протянул Захар, видя, как вошь, брошенная Ванькой на эту импровизированную адскую сковороду, лопается от жара, но вскоре и он, и все остальные последовали его примеру.

— Грамота, она завсегда пользительна,-глубокомысленно заметил Сильвестр Петрович, оценивший высокотехнологичный девайс.

— Глянь! — перебил его один из солдат, — Жир топится! Ей-ей, жир! На моей кровушке паскуда отъелась! Ну ужо… я опосля сапоги этим жиром смажу, штоб воду не пропускали!

— Небось на всех хватит! — хохотнул повеселевший Антип, у которого от сырости или от чего ещё развилась ногтееда, и давить вшей ему было куда как сложней, чем остальным.

— На-ка вот… — достав кисет, он щедро угостил ополченца, — покури!

— Не иначе, Конец Света скоро, — с деланным испугом перекрестился один из солдат, — Антип табачком поделился!

Начались подколки и подначки, с разной степенью солёности, смысл которых попаданец не всегда понимает.

— А-а… Маркел Иваныч! — дядька Сильвестр радостно, как любимому родственнику, заулыбался навстречу степенно подошедшему унтеру, — Присаживайтесь, покалякайте с нами! Может, кипяточку? Захар с травками заварил, самое то кишки прополоскать, кипяточком-то, с травками!

Унтер, кивнув благосклонно, присел, и дядька, выплеснув кипяток из своей кружки, сунул её Ваньке,

— Давай, живо… — совсем другим тоном приказал он. Впрочем, лакея, с его-то дрессурой, учить не надо… так что и сбегал он шустро, и подал как надо, ему не привыкать.

С приходом начальства беседа приняла несколько другие, более интеллектуальные обороты. Ну… для солдатской среды интеллектуальные.

Попаданец, помалкивая в силу возраста и статуса, со своим мнением не лезет, но разговоры отслеживает чётко. Он помнит, что Маркел Иваныч служит уже двадцать лет, и до скрипа зубовного, до сорванных жил хочет выслужить офицерское звание. Это, собственно, и не секрет.

Выслуга и заслуги позволяют, но уровень образования не тянет… и сильно. Экзаменаторы в подобных случаях, разумеется, лояльны, порой до анекдотичности, но случиться может всякое.