Анатолий Матвиенко - Эпоха героев и перегретого пара
И нет доверия между супругами. Видно, что случилось нечто серьёзное. С Фёдором? Князь молчит. Строганов всегда держался открыто, был понятен, даже не размыкая уста.
Но его не вернуть. На пороге ещё не старость — поздняя зрелость. С Паскевичем Юлия Осиповна не чувствует себя столь одинокой, и к Володе он относится хорошо, как и она к девочкам. Быть может, не стоит гневить Бога и просить в жизни большего. Только образ покойного графа слишком сильно стал преследовать по ночам. Она сходила в храм, поставила свечку за упокой его души — не помогло.
Всем хорош Гомель, однако расположен несколько на отшибе. Железной дороги нет, да и вряд ли протянут её к уездному городу. Поэтому путь в Европу кружной — сначала на пароходике до Киева, оттуда на поезде до Варшавы. Дальше к Па-де-Кале по-старинному, в экипаже. Невольно сравнивая Россию с другими странами, новоявленный мещанин Трошкин радовался за Родину. Быть может, на Альбионе рельсы можно встретить почаще, это оттого, что остров невелик. Общая протяжённость путей на российских просторах никак не меньше. В Пруссии и Франции строятся лишь первые линии, турки и не помышляли ещё.
А как выросла скорость! На смену компаундам, памятным по бронеходным экипажам, пришли машины тройного расширения, разгоняющие поезд до невероятных шестидесяти вёрст в час! «Птица тройка, кто тебя выдумал?» — спросил как-то Николай Васильевич Гоголь у Мирона Ефимовича Черепанова. Хотя, быть может, разговор был не о трёхцилиндровом механизме, но очень уж строки гоголевские в тему попадают: «Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, всё отстаёт и остаётся позади».
После русских железных путей Пруссия, которую столь почитал император Павел Первый, показались патриархальной. Вагон поменялся на дилижанс, двигающийся медленно и с долгими остановками, из-за чего часты ночёвки в трактирах, где царят тяжёлые запахи немецкой кухни.
Как-то германский стол был описан Иваном Сергеевичем Тургеневым, путешествовавшим по Пруссии. Его, как и Строганова кормили водянистым супом с шишковатыми клёцками и корицей, разварной говядиной, сухой как пробка, с приросшим белым жиром, ослизлым картофелем, пухлой свёклой и жёваным хреном. Пиршество скрашивал посинелый угорь с капорцами и уксусом, жареное с вареньем и неизбежная «mehlspeise», нечто вроде пудинга, с кисловатой красной подливкой.
Неудивительно, что Франция, предмет обожания нашего дворянства, после скудного германского гостеприимства показалась раем. Но тоже — конный экипаж и скорость движения, неизменная с неторопливого XVIII века. В современность граф вернулся, лишь переправившись через Канал и усевшись в лондонский поезд.
Дорога располагает к раздумьям. Русский путешественник, несколько опрометчиво обещавший поддержку Паскевичу, вновь пробовал разобраться в своих чувствах.
С точки зрения чистого разума князя не в чем упрекнуть. Более того, для Юлии Осиповны, оставшейся без мужа, но среди его родни, Иван Фёдорович — лучшая партия. Он порядочен, умён, заботлив. Наверное, нежен в опочивальне. При этой мысли кровь приливала к лицу. Представляя единственную и любимую женщину в объятиях другого, Александр Павлович каждый раз скрипел зубами и до крови впивался ногтями в ладони, сжимая кулаки. В такие минуты логика не владела им; он готов был убить и Юлию, и её нового супруга, и себя заодно, потому что с подобной тяжестью на сердце жить невозможно! В Гомеле в присутствии Паскевича держал себя в руках, не позволяя воображению разгуляться и получить власть над рассудком. Старался поменьше смотреть на князя, ему в глаза, которые видят её каждый день, на его руки, которые вправе к ней прикасаться… И теперь слово чести заставляет выручать единственного наследника человека, коего не за что упрекнуть и которого он ненавидит.
Ничего нового не узнав про Гладстона, о гардемарине Паскевиче он смог навести некоторые справки, наняв девицу полусвета, которая заявилась в Королевскую военно-морскую академию и представилась брошенной возлюбленной, на которой русский барчук обещал жениться, но сбежал. Узнав об отплытии, установить детали похода корабля не составило труда. Поэтому, прочитав объявление в «Ивнинг пост» о найме переводчика, он пришёл к мужу собственной жены не с пустыми руками.
— И так, господин наниматель, midshipman[16] Фёдор Паскевич убыл из Портсмута на учебном 38-пушечном фрегате Королевского Флота «Шеннон» под командованием капитана Броука. Корабль проследует до Южно-Африканской колонии и вернётся назад не ранее чем через три недели.
— Не понимаю! — поразился обеспокоенный отец. — Я три дня в Лондоне, угрожавшие мне личности молчат. Ежели я откажусь уступить их требованиям, как они смогут ему навредить на корабле, когда он в плаваньи?
Строганов качнул головой. В сером английском костюме, отличных ботинках, с цилиндром и тростью он ничем не походил на бродягу с паперти Петропавловского собора в круглой магометанской шапке. Появившись в отеле «Браунз» неподалёку от Пикадилли, где каждый швейцар выглядит величественнее дворецкого из лучших английских поместий, носитель простецкой фамилии Трошкин никак не мог скомпрометировать знатного постояльца.
Он чинно уселся в кресло, изящно опёрся шляпой о колено, бросив в неё тонкие шведские перчатки. Дорогая трость с набалдашником в форме головы льва небрежно прислонилась сбоку. Пышные волосы с проседью ухожены не домашним гребнем, а причёсаны дорогим куафёром, оттого укладка превосходна, и с её тщательностью соперничают лишь ногти, каждый из которых был в своём роде совершенством.
Густая и седая борода, аккуратно подстриженная, частью закрыла ужасный шрам-ожог, а тёмные стёклышки на глазах скрыли отсутствие одного из них. Граф напоминал дельца из Сити, пострадавшего за бизнес на очередной опиумной войне. Он, поблагодарив Паскевича, взял сигару и стакан с виски, управляясь с ними так, словно не было шестилетнего перерыва, а Аллах не возбраняет спиртное.
— Ждём-с, когда они объявятся. На шутку дурного вкуса то анонимное послание не похоже. — Строганов вдруг сменил тему. — Скажите, князь, вы полагаете, что на борту «Шеннона» мальчик в безопасности, насколько вообще безопасно скакать по реям в пятнадцати ярдах над палубой, рискуя упасть на неё или быть смытым за борт?
— Он грезил о море, я не мог его удержать.
— А Санкт-Петербургский Морской кадетский корпус не подошёл. Ладно, об этом поздно сожалеть. И так, некоторое время ни мы, ни наш невидимый противник не можем на что-то повлиять. Имея ковёр-самолёт и перехватив фрегат где-нибудь, скажем, у Канарских островов, мы не сможем уговорить капитана отпустить мидшипмана Паскевича в объятия батюшки. Кэп принял команду и обязан вернуть её в Портсмут-Харбор, кроме разве что представившихся в походе. Даже если капитан в сговоре со злоумышленниками, он никак не сможет получить от них весть, что делать с Фёдором.
— Стало быть, Александр Порфирьевич, самый опасный и тонкий момент — прибытия корабля в Портсмутскую гавань. Его могут не только похитить, но и пробовать убить на месте.
Голос Паскевича дрогнул. Он нервно поправил жёсткий галстук, удачно подобранный под синий сюртук. Впрочем, собственный внешний вид его интересовал сейчас в наименьшей мере.
— Да! — безжалостно подтвердил Строганов. — Можно заранее добиться аудиенции к одному из Лордов Адмиралтейства и получить приказ на списание гардемарина с корабля, после чего нанять какую-нибудь посудину на южном побережье и срочно двигаться навстречу «Шеннону». Полагаю, его не сложно перехватить. Однако даже если мы снимем Фёдора с борта фрегата, проблема не решена.
— Почему вы так считаете?
— Слишком хорошо знаю англичан. Они понимают язык силы и денег. Сбежав, мы покажем слабость. Пусть увезём Фёдора домой, разве они не смогут там его достать? Вас, девочек, Юлию Осиповну?
— Не могу поверить. Безумие какое-то. Первобытная дикость.
— Нет, князь. По мнению островитян, это business. Джентльмены соблюдают приличия только между собой. Мы, китайцы, османы — лишь расходный материал, и не слишком ценный, так как сам произрастает. Поэтому подставить другую щёку после удара по первой — это только одна сторона Божественного учения. На Востоке я узнал другую: убей неверного. В истинном смысле, а не в извращённом шахами, султанами и пишущими на заказ учёными-теологами, под неверным понимается безбожник. Угроза расправы над отпрыском ради получения выгоды от отца есть преступление против Бога. Давайте же объявим антихристам священную войну — газават.
Паскевич растерянно моргнул. Европейский вид Строганова никак не вязался с азиатской жестокостью его слов. Здорово, если циничным и не ведающим сантиментов бизнесменам встретился столь же беспринципный противник. Однако как бы Фёдор не стал первой жертвой этой войны, которую граф не прочь развязать. Уж не помутился ли у него разум за годы плена и лишений?
