Ольга Чигиринская - Ваше благородие
Он первым вышел в ярко освещенную гостиную, в запах хвои, в новогодний смех и в песню:
— Что же за всем этим будет? — А будет апрель…
— Будет апрель, вы уверены? — Да, я уверен…
У княжны Багратиони-Мухрани прекрасный голос, отметил Востоков, присоединяясь за роббером к компании полковника Константина Берлиани.
* * *— Хорош грустить, ковбой, — сказал майор Лебедь. — Труба зовет.
— Что случилось?
— Да пес его знает. Велят брать батальон и двигаться к телецентру Роман-Кош. Ты знаешь, где это?
Глеб представления не имел.
— Иди, собирай роту, — майор расстелил на витрине карту. — Ага, вот! За десять минут доехать можно.
— А что случилось-то?
— Да ничего не случилось. Нужно занять телецентр и перевал Гурзуфское Седло. — Майор загнал сигарету в угол рта. — Черт их поймет.
Через полчаса Глеб стоял перед строем мрачных сержантов. Группка рядовых толкалась неподалеку, но в целом было собрано не более 30% личного состава.
— Или через 15 минут тут будут все, — ярился Глеб, — Или я с кого-то своими руками оборву нашивки. Бардак, а не рота! Нас зачем сюда послали — водку пить? Есть в строю хоть один трезвый?
Трезвых не было.
— Ладно, цвет советской армии, — оскалился капитан. — Я вам еще устрою кабацкую всенощную. Кваснов, что у тебя торчит из кармана?
Потянув за белый краешек, он извлек на свет кружевной лифчик.
— Не маловат? Кваснов, я тебя спрашиваю!
— Я… сестре, товарищ капитан.
Глеб скомкал лифчик и швырнул его в ближайшую урну.
— Чтобы через полчаса мне тут была собрана рота!
— Ничего, — утешал себя Кваснов, шагая по улице к бару, где он рассчитывал найти свое отделение, — у меня в запасе еще два есть.
Ефрейтор Шерстилов сочувственно вздохнул. Пока офицерский состав хозяйничал в оружейном салоне, сержанты и ефрейторы растащили магазин «Виктория’с Секрет». У всех дома были сестры, матери, возлюбленные или даже жены, поэтому никто не пренебрег заграничными трусами и лифчиками. Кроме того, что-то можно будет сдать в комиссионку по приезде домой и поднакопить таким образом, скажем, на магнитофон или модную куртку… Впрочем, магнитофон или модную куртку можно было бы достать и здесь — но не факт, что дадут вывезти. Дед рассказывал, что в сорок пятом солдатам разрешали отправить домой посылку весом в пять килограммов, а офицерам — десять.
Шерстилов, в полном соответствии с лозунгом, висевшим в актовом зале части, продолжал славные боевые традиции своего деда. В программе у него стояли еще джинсовый костюм, модные «лунные» сапоги из болоньи, плейер, о котором по их городу ходили легенды, что вот есть в Москве такие крохотные магнитофончики с наушниками, которые можно слушать прямо на ходу, кассеты к нему, потому что обычные бобины тут не годились, замшевый пиджак, сапоги «гармошкой» для мамы, часы «Сейко», сигареты «Кэмел», пяток бразильского кофе — на продажу, фотоаппарат «Поляроид» и к нему пластины, для брата — кроссовки «Адидас», спортивный костюмчик «Адидас», да и вообще побольше всякого «Адидаса», рубашку с отливом, или даже две — одну себе, другую — на продажу. Нет, три: одну — себе, другую — бате, хоть он и сука, и бросил мать, но пусть знает, что Шерстилов — добрый и не злопамятный, третью — на продажу…
А тут капитан, гад, велит собирать народ и двигать на какую-то гору. Где, может статься, будут стрелять. И даже, вполне вероятно, в него. Гады, пока он будет там кровь проливать, они же все тут растащат!
Удрученный столь горькими мыслями, ефрейтор Шерстилов шел по улице и не смотрел по сторонам. Возможно, тот старшина, который вел БМД по той же улице, был удручен еще более тяжкими мыслями… Во всяком случае, он тоже не смотрел по сторонам. В результате Шерстилов ощутил жестокий удар в спину, и раньше, чем успел почувствовать боль, увидел стремительно приближающуюся разбитую витрину, острые осколки которой, торча из прочных пазов, придавали ей сходство с акульей пастью. Если бы не эта чертова витрина, Шерстилов отделался бы только переломом лопатки. А так — он влетел в нее со всей скоростью, которую способен развить восьмидесятикилограммовый парень, ударенный и отброшенный восьмитонной машиной. Один из осколков резанул его через внутреннюю сторону бедра -глубоко и быстро, как сабля. Шерстилов истек кровью раньше, чем прибыла санитарная машина.
БМД, ведомый задумчивым старшиной, остановился в конце улицы, упершись в бетонную стену одного из зданий. Старшина находился в таком состоянии, что своими ногами из машины выйти не мог.
7. Сентиментальный марш
— Павел Андреевич, вы шпион?
— Видишь ли, Юрий…
Фильм «Адъютант его превосходительства»Господи, помоги мне написать хороший диалог!
— Капитан Асмоловский, — представился Глеб.
— Старший лейтенант Верещагин.
— Знаменитая фамилия, — улыбнулся Глеб.
— Черт бы ее подрал! — с чувством сказал старлей.
Глеб его понимал. Шуточка на тему «Уходи с баркаса» сама просилась на язык, и такие шуточки должны были уже изрядно поднадоесть обладателю знаменитой неудобной фамилии.
— Значит, что у нас тут? Определимся, — Глеб прошел за ним по коридору
в святая святых — аппаратную телепередающего центра.
— Сколько вас здесь остается? — спросил старлей.
— Два взвода. Третий будет находиться на перевале Гурзуфское Седло, — сообщил Глеб.
— Разумно. Как долго вы здесь будете?
— Неизвестно. Сутки — точно.
— Мнда… — Верещагин побарабанил пальцами по спинке стула, на котором сидел «верхом».
— А что, будем мешать?
— Скажем так: на вас рассчитано не было. Мы тут уже настроились приятно провести время… Короче, нужно как-то устраиваться. Поскольку мы пришли раньше, административный корпус остается за нами, мы там ночуем. Яки?
Глеб не наблюдал специально за здоровенным светло-русым очкариком, который сидел за пультом. Если бы он за ним наблюдал, то заметил бы, как у того напряглась спина.
— Яки — это что такое? — спросил Асмоловский.
— Яки — это здесь так говорят. Как в Америке — «О-Кэй».
Он проследил вопросительную паузу и пояснил:
— Давно тут сидим… Знаете, на чем горит разведчик? На мелочах. Так что мы еще какое-то время будем больше похожи на крымцев, чем на наших. Вы не удивляйтесь, если что-то будет не так. Спрашивайте прямо — я или прямо отвечу, или честно скажу, что не имею права отвечать или не знаю.
— Административный корпус… — напомнил Глеб. — Что еще?
— Я хотел сказать, что там смогут ночевать ваши офицеры, места хватит. В комнате отдыха будем отдыхать все вместе, опять-таки веселее… Но вот куда я категорически не должен никого пускать — это генераторная, — он показал прямоугольничек на плане, — И сама вышка. Не взыщите, приказ звучал именно так.
И тут Глеб мельком обратил внимание на небольшой экран, который передавал новости «ТВ-Миг».
Он на секунду оторопел, а потом оглянулся на старлея.
— Передаете? — потрясенно спросил он.
— Нет, зачем? — отозвался технарь. По всем каналам идет Москва. А это мы только смотрим… — он усмехнулся и добавил: — И пишем.
— Орел наш, благородный дон Рэба, озабочен знать, что говорят и думают новые подданные короля… — весело и зло откомментировал старлей.
Щелк! Протянулась ниточка — нет, еще не симпатии — узнавания. Словно два волка, оказавшись в одном лесу, еще не знают, как относиться друг к другу, но определяют в воздухе запах брата по крови.
По голосу старлея было слышно, что к «орлу нашему» он относится без всякого пиетета. Глеб почуял родственную душу. Кто думает, что цитата — это всего лишь пижонство, бравирование читанными премудростями, тот ошибается. Это пароль, по которому отличают своих.
— Пойдем покурим? — предложил он старлею.
— Спасибо, я не курю, — ответил тот. — Но все равно выйдем.
— Вас тут, я смотрю, мало, — сказал Глеб.
— Хватит, — отозвался спецназовец. — Здесь очень разумно все устроено. Надо будет — остановим на дороге хоть роту.
Глеб оценил лично его возможности. Старлей не выглядел человеком, способным остановить роту. Он вообще не выглядел военным человеком. В камуфляже он смотрелся так же нелепо, как и сам Асмоловский.
После короткого молчания старлей добавил:
— Ваши люди пьют…
Это было нечто среднее между вопросом и утверждением. Глеб промолчал.
— Многие, — голос старшего лейтенанта таил некоторое осуждение. — Это может создать проблему. Мне, конечно, все равно… Я только хочу предупредить: у меня и моих ребят приказ стрелять на поражение, если кто-то попытается приблизиться к телевышке, войти в аппаратную или генераторную.
