Тренировочный день 3 (СИ) - Хонихоев Виталий
— Виктор Борисович! — раздается голос сзади, и он встречается взглядом с Альбиной Николаевной.
— А вообще это неправильно — взрослых пинать. — тут же исправляется он: — стыд и позор Терехова, а еще пионер!
— Правильно сделала, Оксаночка! — неожиданно заявляет Альбина Николаевна: — дайте мне, я его тоже разок пну!
— Вызовите кто-нибудь «скорую», пожалуйста. — вздыхает Виктор, оттаскивая Альбину от лежащего на полу «бежевого»: — а то он так у нас не выживет.
Глава 16
Глава 16
— Ну ты даешь, Витька… — качает головой Гоги Барамович: — ну я конечно подозревал что у тебя не все просто в личной жизни, но чтобы вот так. Это что же получается, товарищ Полищук, куда тебя не кинешь, там вокруг тебя сразу какие-то инсинуации получаются.
Виктор только вздыхает и головой качает. Подпирает подбородок ладонью и изучает вырезанное на деревянной поверхности неприличное слово.
— Нет, если не хочешь говорить, так и не говори. — покладисто соглашается Гоги Барамович, наливая ему в стакан из большой бутылки с надписью «Денатурат» красного вина. Пододвигает стакан к нему. Виктор молча берет стакан и поднимает его. Гоги поднимает свой и они соприкасаются краями стаканов, в воздухе повисает тонкий музыкальный звон, ласкающий душу каждого советского алкоголика. На этот музыкальный звон тут же оглядываются все во дворе, пожилые пенсионеры, играющие в домино, Лепольд Велемирович и Затопченко из третьей квартиры, а также деклассированные личности в виде алкоголика Женечки, который поднимает голову с явным интересом. Тут же откуда-то появляется грустный Батор, на лице которого расцветает темно-синий фингал с оттенками желтого по краям. Он молча садится с ними за стол и достает откуда-то из кармана складной жестяной стаканчик, также молча раскладывает его и ставит на стол.
— День сегодня… — говорит он: — на работе снова план провалили. А я ведь говорил им что мне карбюратор надо промыть. С бензином. А они — езжай, Кривогорницын, план давай. Даешь пятилетку в три года и все тут. А что у меня рана сердечная, так всем насрать. И это в эпоху развитого социализма, эх! — он машет рукой и поводит носом по воздуху, принюхиваясь: — а чего в бутылке, Гоги Барамович?
— Вино молодое. С родины привез. — говорит сосед-грузим и закручивает правый ус, подбочениваясь: — будешь?
— В моем положении не выпить было бы крайне немудрым поступком. Как говаривали классики марксизма, диалектика положения диктует мне выпить. Кто я такой, чтобы против диалектики идти? — Батор пододвигает свой складной стакан вперед: — а кроме того у меня вопрос. К тебе Гоги, а не к этому предателю, который меня в лапы этой злобной фурии толкнул!
— Вот как. — сосед-грузин поднимает бутыль и наливает красного вина в складной стаканчик Батора: — только с утра она была богиня Диана и вообще «вышла из мрака младая, с перстами пурпурными Светка!» — декламирует он: — а вечером уже злобная фурия. Сердце водителя склонно к измене и к перемене как ветер мая… — выдает Гоги либретто из оперы.
— Это все Витька виноват! — Батор разом заглатывает свою порцию вина.
— Эй! А тост? — огорчается Гоги: — мы же не алкоголики, чтобы без тоста… у нас скромное сообщество интеллектуалов и индивидов. Так сказать, клуб моральной взаимопомощи, а ты прямо стаканами глыкаешь! Если хочешь напиться, понимаешь, то это вон туда… — он кивает в сторону деклассированных элементов общества, откуда к ним уже выдвигается алкоголик Женечка.
— Да я чтобы на одной волне с вами быть. — оправдывается Батор: — а как мне еще быть⁈ Меня Светка знаешь как… — он осторожно прикасается к фингалу и морщится: — а все этот советчик, Витька! «Ступай к Светке, скажи ей что можешь и с Маринкой и с ней!» — передразнивает он.
— Не говорил я такого! — повышает голос Виктор: — я ж наоборот сказал, чтобы ты от нее отстал и дал мысли в порядок привести! А ты такой «пойду, поговорю!» Донжуан недоделанный. Какой девушке понравится, что ты такой «меня на всех хватит»⁈ Дурак совсем?
— Извините, джентльмены. — возле столика вырастает деклассированная личность алкоголика Женечки. Женечка держится достойно и только сглатывает при виде большой бутыли вина, его тощий кадык дрожит под бледной, словно куриной кожей.
— Прошу простить мое невольное вмешательство, однако хотел бы обратить ваше просвещенное внимание на тот факт, что данный индивид с утра совершенно никак не был замаран в суете бытия. — поясняет он: — ну нету ничего. А трубы горят. Даже одеколону в магазинах не продают. Да и денег на одеколон нету. А ведь ежели смешать одеколон «Тройной» и одеколон «Саша», то на выходе мы получим коктейль «Александр Третий»…
— Ладно, садись, болезный. — машет рукой Гоги: — но чтобы меру знал. Если будешь бузить, то лично тебе по голове настучу.
— Как можно! Как можно… бузить. Я и насилие — несовместимы по природе своей. Я интеллигент в третьем поколении, маман была учителем музыки, а дед — директором лицея. Только я вот… философ. А кому сейчас философы нужны? Не время философствовать, время строить социализм… — алкоголик Женечка достает из кармана граненный стакан и любовно дышит на него, протирает платочком, извлеченным на свет из внутреннего кармана замызганного пиджака. Платочек когда-то был белым, а сейчас имеет все пятьдесят оттенков от серого к темному.
— Давай по новой налью всем. Только без тоста чур не пить. — говорит Гоги и тянется за бутылкой: — и все-таки, Витька, что там у вас в школе произошло? Ты и Давид из-за училки этой подрались? Да ты не ссы, я тебя не сдам, Давид уже сказал, что заявление писать не будет, ему это в падлу. Говорит, что сам поскользнулся и упал. Да только так упал — мое почтение. — он качает головой: — переломался весь. Михал Борисыч говорит, что за всю свою жизнь такое вот падение только раз видел… и это с пяти метров на бетон. А тут в школе…
— Опять? — вяло интересуется Батор: — снова за этого негодяя девчонки дерутся? Сколько можно уже? Вот что в нем такого есть, чего во мне нет?
— Не знаю кто там и с кем дрался, знаю только что молодой парень из Саркисянов пострадал. Давид зовут. Ты бы с ними поосторожней, Вить. — обращается к нему Гоги: — они у нас год всего как, дороги строят, видел, наверное, на выезде заасфальтировали все. Так-то нормальные ребята, но этот Давид как бельмо на глазу. Заявление они писать не будут, но могут и подкараулить.
— Да и ладно. — пожимает плечами Виктор: — что уж поделать. Ситуация такая была, Гоги Барамович, пришлось пойти на обострение.
— Мне крайне неловко привлекать внимание просвещенной общественности, но трубы горят, джентльмены. — напоминает о себе алкоголик Женечка, держа стакан с вином в дрожащей руке: — давайте сперва вздрогнем, а уж потом я все объясню. У меня дар к объяснению, я же философ.
— Что же… философ. Давайте выпьем за нашего друга Батора, который с утра как кур в ощип угодил, а? — поднимает стакан Гоги: — всю ночь нам с Наташкой спать не давали, понимаешь! Сперва шу-шу-шу, потом как отбойный молоток — тум-тум-тум! Ты думаешь, если ты Светку на полу валяешь, то не слышно ничего, да? А потом — как давай орать как будто режут тебя! Устроили нам понимаешь драму в трех действиях и одной пощечине…
— Это не пощечина была. — мрачно буркает Батор и прикасается к фингалу: — у Светки удар поставленный… наверное на бокс ходила… кааак сожмет кулак и кааак даст мне! У меня аж искры из глаз! А чего я такого сказал-то⁈ Я в любви признавался! Что за бабы пошли!
— … я сейчас сдохну, если мы не выпьем. — честно признается алкоголик Женечка: — вот прямо тут сдохну. У меня и так муки танталовы как я вино вижу, а выпить не могу…
— Все. За друзей! Вздрогнули! — командует Гоги и они — выпивают. Некоторое время все молчат. Алкоголик Женечка и вовсе глаза прикрывает, прислушиваясь к своему организму и его реакции на молодое грузинское.
— Так я чего сказать хотел. — поворачивается Гоги к Виктору: — ты лучше с этими дорожниками не связывайся. Как увидишь — на другую сторону улицы переходи. И уж тем более драться не вздумай. У них понятия о чести нет совсем — могут и сразу накинуться со всех сторон, а могут и пырнуть. А у нас и так в этом полугодии пара ножевых есть по городу, нечего статистику портить. Хочешь себе нож в почку заполучить — лучше в следующем году, хорошо?
