Андрей Валентинов - Ангел Спартака
— Защищаю Закон, брат Мой Микаэль Архистратиг. Но ты пришел говорить не об этом, правда?
Антифон— Микаэль Тебя ненавидит? — спросила я Учителя. Ведь он тот, с кем Ты скрестил меч!
— Нет! — улыбнулся Он. — Микаэль — единственный любящий меня в сердце своем. Ненавидят другие — те, что клялись в верности Отцу, а потом струсили и не вышли на бой.
* * *— Ты ему дорого обходишься?
Вначале не поняла, не услыхала даже. Не до того было. Ясно стало — только сейчас главное началось. Вначале пристрелка, затем упреки Майкла Великолепного — вроде приступа пробного. А вот теперь, когда бой разгорелся, не услыхать ничего. Отошли братья подальше к дальней стойке, спросили по рюмке чего-то желтого...
Не чего-то. Коньяка, понятно. Быстро вспоминается!
А мы с Самой Марлен за столиком остались. Не извинились даже братья, не снизошли.
— Дорого? — спохватилась я. — Наверно.
— Это только аванс?
Длинная сигарета указывала на то, что белым огнем горело на моей шее. Пустым был ее голос, насмешливым даже, только научилась я уже слушать. «Самую мы уже почти победили». Да не «почти», Учитель!
— А, углерод! — усмехнулась я, за сверкающее чудо дергая (хлипкой застежка оказалась!) — Это даже не аванс, разве так с женщинами расплачиваются?
Мелькнул белый огонек, да и скрылся — прямо под ногами ближайшей парочки. Наступила подошва прямиком на углерод.
…Спокойно говорят братья, неспешно. Зрителей нет, незачем голос повышать. Обидно! О чем бы там речь ни шла, о главном — для меня главном! — обязательно обмолвиться должны. Недаром Майкл Великолепный сразу же войну помянул!
— Кидаться бриллиантами? — Черная сигарета еле заметно качнулась. — Или ты не голодала, девочка, — или голодала слишком много. Так чем он тебе заплатил?
Поглядела я в ее глаза...
Войной, Марлен. Моей войной!
Кивнула, задумалась.
— Каждому — свое. Кому — красивые тряпки гора фишек в казино. Кому — война... Я запросила больше, Папия Муцила: право быть с ним — пока я жива. Красивая женщина может продать свое тело за миллионы, может даже стать королевой — но кто на Земле сможет сравняться с подругой... такого, как Майкл?
Не стала спорить — и расспрашивать не стала. У каждого своя цена. Только вот мало попросила она. «Пока я жива...» Темноволосая Лилит получила Вечность.
Лилит... Лили... Стой!
— Тебя зовут Марлен? А я была знакома с... одной женщиной. Ее звали Лили, она пела песню...
— Это моя песня! — Самая наконец улыбнулась. — «Лили Марлен». Написала ее не я, но... Теперь уже никто не станет спорить. А ты где ее слышала?
Солгать? Отмолчаться? А зачем?
— Там, где каждое утро ждут автобусы, Марлен. Где похлебка бесплатная, а за выпивку платят собственным телом. Там, где к столику Хэмфри подходят лишь по приглашению. Там, где ничему не удивляешься и ничего не помнишь.
Поймет?
Загробный Дахау? Значит, ты уже там была, девочка?
Поняла — она поняла. А я? Да что тут понимать?
— Дахау? Это у вас? Место, куда людей привозят, чтобы убить, да? Там, где я слыхала твою песню, Марлен, тоже убивают — тех, кто уже убит.
— И там тоже...
Отвернулась, затушила нелокуренную сигарету.
— Знаешь, я не жалею, Папия Муцила. Все мои друзья, скажут, что я продала душу, что попаду в ад. Смешно, да? Стать женщиной Майкла — и попасть в ад? Но они правы, нам, смертным тварям, не все позволено. Я переступила запрет, значит, грешна, понимаю. А уж что скажут враги… Впрочем, они и так говорят, им рты не заткнешь, они даже на похороны придут, чтобы на могилу плюнуть. Пусть говорят, все равно. Женщина проклята, Папия Муцила, потому, что рожает детей, не потому, что глупее мужчины, или умнее. Она просто проклята. Для мужчины, самого близкого, она — прежде всего кусок мяса. Меня знают многие, девочка, сотни тысяч людей, может, даже миллионы. Вначале было очень приятно, голову кружило, я была счастлива, очень счастлива. А потом поняла… То есть мне объяснили. У меня красивые ноги... Даже не так, красивые они у многих — мои ноги возбуждают мужчин. А еще их возбуждает мой голос — и как я раздеваюсь. Меня снимают в кино. Знаешь, что это? Не важно, представь, что меня показывают на сцене — раз, другой, пятый, миллионный. Я пытаюсь сказать что-то важное, докричаться до людей, сделать их лучше. А они смотрят на мои ноги — смотрят, пускают слюни, представляют, как я буду им отдаваться. Те, кто побогаче, не только представляют — платят. Не за меня, Папия Муцила, с этим еще можно согласиться, а всего лишь за мое тело, за ноги, будь они прокляты. Для Майкла я игрушка, красивая игрушка, но это лучше, чем кусок мяса. Игрушки все-таки любят...
Братья все еще говорят. Нет, говорит Майкл, Майкл Великолепный, Микаэль Архистратиг. Учитель только слушает.
— Я просила бессмертия, но Майкл показал мне, что это такое на самом деле. Я просила силу — его силу, но он тоже... показал. Люди должны оставаться людьми. Красивая женщина продается богатому мужчине — богатому, могущественному. Назвать это можно как угодно, девочка, но слова лишь скроют правду.
Ее голос звучал хрипло — немного, чуть-чуть. Наверное, именно таким голосом мужчин сводят с ума. Только...
— Только ты ошибаешься. Я не девочка. Я — ангел. Ангелам незачем продаваться, Марлен!
— Вы тут не скучаете? Извините, что мы вас покинули, но бизнес, бизнес!..
Майкл Великолепный был уже рядом. Улыбался, щурил голубые глаза. Учитель стоял рядом с ним. Молчал.
— Извините, мадам, это в-ваше?
Растерянный мальчишка в белом пиджаке. В дрожащих руках — поднос, на подносе — белый огонь. В этом мире соединения углерода в чести.
Антифон— Не понимаю, Учитель!
— Обезьянка, обезьянка... Куда ты лезешь? Тебя интересует твой Рим?
— Он не мой!
— Продали твой Рим — с потрохами. Весь этот плач о замыслах Отца... Ну ты сама видела.
— Видела, Учитель. И слышала. И даже догадалась. Братья упрекают Тебя в нарушении воли Отца только для того, чтобы Ты им помог.
— Угу.
— Без Тебя они не могут, потому что... Потому что половина из них — предатели, а остальные — трусы!
— Знаешь, Папия Муцила, ты Мне надоела. Мы квиты — ты сделала то, о чем Я просил, остальное уже Мое дело. А ты живи, как хочешь. Сокрушай Рим, разводи волков на Капитолии. Все, считай, учение закончилось!
— Нет, Учитель. Сказавши «алеф», следует говорить «бейта». Я останусь с Тобой. И если это... искушение — так кажется? — то Тебе придется придумать что-нибудь получше.
— Получше... Хорошо! Ты уйдешь со своим парнем в мир, где даже не слыхали о Римской Волчице. Ты станешь царицей — или даже богиней, у тебя будет двадцать здоровых детей, ты проживешь сто лет, ничем не болея.
— Как доктор Андрюс Виеншаукис? Теряешь квалификацию, Хэмфри!
— А если... Если бы Я тебя сейчас убил, Папия Муцила.
— А сколько раз умирала Лилит?
* * *Эномай улыбался во сне. Стараясь не шуметь, я сбросила тунику, отшвырнула в угол пачку сигарет (не исчезла видать, потому что в руке держала!). Сейчас я обниму его — и забуду, все забуду, не хочу помнить такое! Забыта забыть, забыть!..
А это что?
Кольцо на безымянном пальце — огонек белый, огонек зеленый. Не сняла, забыла. Оставить? Или тоже — в угол?
Холодное золото впилось в кожу — не оторвать.
АнтифонЭто кольцо до сих пор на моем пальце. Те же огоньки — белый, зеленый. Только иногда сквозь них просвечивает Что-то красное, неровное, словно отсвет далекого пламени.
* * *Говорит Ганник-вождь:
— Уже год мы проливаем кровь за нашу Италию. Много крови, целые реки! Вчера зарезали трех овец, позавчера — еще двух. И козу — два дня назад. Мы по уши в крови, правда, Крикс? Это ты обещал, собирая нас на Везувии? Ах да, забыл, мы еще режем кур. И даже героически их похищаем у проклятых римлян. Отважное воинство курокрадов! Это и есть твоя борьба, Первый Консул Крикс?
Ганник... С ним я познакомилась уже здесь, на Везувии. Не из гладиаторов, не из рабов. Инсубр воевал где-то на севере за Падусом, от сенатской амнистии отказался, пришел к нам с небольшим отрядом. Помощник Крикса.
Говорит Ганник-вождь:
— Каждая украденная курица — удар по Римской Волчице, подрыв всей хозяйственной жизни Республики. Сулланские ветераны трепещут от страха, Сенат запирает двери Гостилиевой курии, Капитолий в трауре. Слава Италии!.. Что молчишь, Первый Консул Крикс?
Он не верит никому, Гай Ганник. В темных глазах — гнев и презрение. Не верит — и не молчит. За него многие, из гладиаторов, из рабов, из свободных. Устали — надоело.
Говорит Ганник-вождь:
— Хороша борьба за Италию — сидячая да лежачая! Пролежни косят нас, скука сбивает с ног. Скоро вообще впадем в спячку, как галльские медведи. Я вижу, ты уже заснул, Первый Консул Крикс, тогда пусть ответит мне Эномай, герой Эномай, отважный мститель. Кажется, вчера ты одержал победу, перед которой Канны — легкая прогулка? Сколько окороков твои парни приволокли в лагерь Целую дюжину? Неужели больше? Надеюсь, ты уже воздвиг трофей?
