Воин-Врач III (СИ) - Дмитриев Олег
— На пятую часть меньше к прошлому году, Государь!
— Слыхали⁈ Неполный месяц минул с тех пор, как мы отправили этого болвана Изяслава домой! Вы мне наперебой клялись тогда, что Киев будет есть у нас с руки́! Что Перемышль, Галич, Берестье, а то и Туров будут моими к весне! Куда глаза прячете, подлецы⁈ — распалялся король, шаря рукой по поясу, ища скипетр. — Чья кровь будет платой за этот обман, за предательство короля, твари⁈
Первым вылетел из залы архиепископ, помимо молитв вереща́ и что-то сугубо светское. Следом подорвались и торговцы. Через несколько минут за столом остались лишь Болеслав, воевода Стах и Ян, его тощий и молчаливый советник. Эти двое последних смотрели в стол с полным и искренним убеждением в том, что из этой залы их наверняка вытянут за ноги, мёртвыми. Чтобы об каменные ступени разбить головы так, чтоб и узнать невозможно будет, пока спустят с третьего поверха-этажа во двор.
— Что проку сидеть да кряхтеть⁈ От всего городского совета вас двое осталось. Русы говорят: одна голова — хорошо, а три… Лучше, чем одна, так как-то, — чуть тише, но так же раздражённо обратился к ним король. Титул которого пока так и не был подтверждён Императором Генрихом. Тянул германец, будто ждал чего-то. Дождался, похоже.
— Угостись, светлейший государь, — предложил старый Стах, отвязав от пояса странной формы сосуд, и круглый, и плоский одновременно.
Воевода встал, поклонился распятию на стене и проговорил твёрдо:
— Дайте совет, пан Езус и пани Мария!
Он неспешно покрутил пробку, но выдёргивать с ожидаемым хлопко́м не стал — она будто по волшебству спрыгнула легко с горлышка сама и повисла на хитрой верёвочке, покачиваясь, словно завораживая Болеслава. Стах отхлебнул из сосуда, скривившись, помотав головой, а затем глубоко втянул воздух через собственный рукав. А после повернулся, преодолел несколько шагов, что отделяли его то ли от короля, а то ли от смерти, поди знай. И с поклоном вручил ёмкость монарху.
Болеслав подождал немного, пока воевода с хрипами завалится на пол, исходя кровавой пеной, пу́ча глаза и суча́ ногами, но не дождался. Старый воин стоял ровно, и дух от него шёл какой-то странный, незнакомый. Пахло, кажется, хреном, жгучим перцем и чем-то ещё.
Решив, что хуже уже вряд ли будет, даже провались он сейчас же прямиком в гости к Сатане, самодержец выхватил странный сосуд, приложился и глотнул. За тем, чтобы выпучить глаза на лице, наливавшемся вполне здоровым, без синевы или прозелени, румянцем. Действуя по наитию, он склонился над не пошевелившимся воеводой, уткнулся носом ему в чуть редеющую сивую гриву на темени и глубоко вздохнул. И опустился на резное кресло, начав дышать.
— Что это было? — спросил он через некоторое время у воеводы.
— Питьё с Руси. Они там зовут «хреновуха». Или ещё «перцовка хреновая». Странный, сложный язык у них: «хреновая» может означать «плохая, негодная», — Стах говорил ровно, спокойно. Понимая, что гроза, кажется, миновала. Ну, по крайней мере, шансов на то, чтоб выйти на Солнышко своими ногами, становилось гораздо больше. Один — это, кто бы что ни говорил, несоизмеримо больше, чем ни одного.
— Они и сосуды эти, «фляги», специально под него выдумали. Говорят, сам Чародей и измыслил. Дорогие, правда, очень, — не удержавшись, посетовал воевода. В отличие от своего предшественника, он считался больше воином, чем политиком, поэтому и ел, и одевался, и жил не в пример проще. Отчасти и из-за этого призвал его, узнав о смерти Сецеха, король. Сложных в окружении ему хватало и раньше, и к чему это привело?
— Ещё есть? — прежняя хвалёная и завидная рассудительность возвращалась к Болеславу. Так, словно сморгнув выступившие после этой хренотени слёзы, он увидел мир заново. И начал решать вопросы, как умел: чётко, быстро, в порядке приоритета. Сейчас первым был этот.
— Найдём, Государь! — заметно оживился Стах. — Ян, пошли ко мне кого-нибудь, там под лавкой справа две фляги ещё, последние. И пусть еды захватят на рынке у ятвягов или волынян: мороженой капусты кислой с клюквой, да их мясного шпика, который там зовут са́лом! И пару жбанов напитка из ягоды-боровины, они называют его «брусничный морс», обязательно!
Невзрачный кивнул и пропал, так, что даже дверь не скрипнула. Королю подумалось, что хоть кто-то из оставшихся верных людей на что-то да способен. Пусть пока в чём-то малом. Он помнил книги и науку учителей: большой триумф непременно складывался из небольших, незаметных достижений, из маленьких побед. Оставалось только надеяться, что способность добыть еду и питьё можно было приравнять к ним.
Ян вернулся быстро и снова незаметно, будто сам собой появился за столом и вовсе никуда не уходил. И пить не стал, вежливо извинившись, сославшись на слабое здоровье и предположив, что начальству нужнее. И в целом не ошибся. Заказ воеводы доставили на диво быстро, хоть и в три приёма: сала не нашли на рынке, и пришлось едва ли не по домам ходить на том конце, где жили или останавливались торговцы с востока. Но и с этой непростой задачей войско польское справилось.
— И как же одолеть его, Стах? Если он, как ты говоришь, может ведро той хренотени выпить и потом ещё по льду летать с железом на ногах? — пытал старого воина король. Они уже сидели рядом, почти в обнимку.
— Хренову́хи. То не я говорю, Государь, — оправдывающимся тоном гудел воевода, — то люди с тех краёв говорят. А народишко-то, сам знаешь, и приврать может.
— Это — да, — тоскливо вздохнул монарх и потянулся за салом. — Никому веры нет. Каждая гнида обмануть норовит. Генрих крутит чего-то: то приглашает, то забывает, чего обещал. Папа епископов наприсылал, в каждом большом городе чуть ли не по два. Всякий раз напоминают о душе и о том, что выше власти Господа и крепче страха перед Ним ничего в жизни быть не может. Серому люду и чёрному, безземельным и бродягам. Эдак и до бунта недалеко. Тяжко, Стах! Эта ещё…
Болеслав сокрушённо качнул головой в сторону высоких дверей. Воевода выразил мужскую солидарность понимающим мычанием, но о ком шла речь выяснять не стал.
— А если он и впрямь по ведру в день выпивает, за три дня тысячи вёрст преодолевает, громом и молниями повелевает — не одолеем, — выдал Болеслав, прожевав капустку и сморщившись, перекосившись аж, когда лопнула на крепких зубах сочная и холодная красная ягода. Явно со льда сняли миску с закуской.
— Пожалуй, и не одолеем, — кивнул Стах, едва не упав, когда правый локоть его предательски съехал с края столешницы. — Нет, ты не думай! Отдашь приказ — мы все как один…
— Чего «как один»? Под лёд топорами уйдёте? — горько переспросил король, подняв на воеводу глаза.
— А мы после ледохода пойдём! — с пьяной хитростью громко прошептал Стах.
— А я и думать не хочу, чего у него на этот случай заготовлено, — замотал головой монарх. — Гляди: пара-тройка сотен воев, и за одно утро он занял крупный торговый город. Костёл ещё развалил зачем-то…
— Так то ж не он, — нахмурился воевода.
— А кто? — не понял Болеслав.
— Ангел Господень! — торжественно пояснил старый воин, задрав вверх указательный палец, верхнюю фалангу на котором отрубили когда-то давно, когда король не то, что под стол ходил, а вряд ли вовсе на свет народился.
— Ну да, ещё и ангелы у него на посылках, и ворота дубовые он словом Божьим с петель срывает, — Болеслав вздохнул долго, прерывисто. — Нет, биться с ним точно не с руки нам. Надо думать, как теперь к мирным переговорам подступиться. Союзниками стать.
— Сдаться⁈ — прорычал Стах. — Это ж позор!
Седой воевода врезал кулаком по столу так, что посуда подскочила, как и сидевший рядом Ян. Болеслав же и ухом не повёл.
— Позор для короля — это когда королевичи на него не похожи. Когда дочери со всякими голодранцами из замка убегают «от большой любви». А самый страшный позор — если земли свои и народ свой не сможет тот король от гибели спасти. Любой ценой. Сохранить корону, но потерять подданных и страну, остаться гордым изгнанником, что на чужбине другим властителям на жизнь тяжёлую жалуется, как Изяслав вон недавно — это, Стах, позор. А в том, чтоб границы и людей внутри них сберечь, пусть и склонив голову, срама нет. Вон, к Генриху с дорогими подарками сколько раз посольства направляли и мы, и чехи, и мадьяры?
