Степан Разин. 2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич

— Что? — спросил я.

— Ну как? — спросил он.

— Полная жопа, — сказал я. — Думаешь всё это примут?

— Хм! А куда они денутся? Ты же это предвидел?

— Это, государь!

— И про анафему ты угадал.

— Да? — «удивился» я. — Была анафема старообрядцев?

— Была, — вздохнул государь. — Другого пути не было. Упёрлись рогом и всё тут. Не примем, говорят, новые уставы. Ну, я и приказал Макарию. Не хотел, стервец. Пятьсотен рублей выторговал. Вот так вот, Стёпушка. Пятьсотрублей, и все враги преданны анафеме.

— Враги ли? — спросил я.

— Конечно враги.

— Заблудшие они.

Царь скривился и махнул рукой.

— Да брось ты!

— Они лаются так, что народ колеблется и возле соборов против меня кричат хульные слова. Против государя своего, Богом помазанного. Разве это не враги?

— Получается, что враги. Теперь, государь, или ты их или они тебя. Помнишь я тебе говорил?

Царь вздохнул.

— Помню, Стёпушка. Надо мне к тебе в Измайлово приехать. Устал я что-то.

Царь потёр кулаками воспалённые глаза. Было облачно и солнце где-то спряталось за серыми комьями, готовыми разродиться снегом.

— Кстати, — сказал я. — У нас с твоей дочерью, кажется, скоро будет ребёнок.

— Скоро? — удивился царь. — Как скоро?

— Э-э-э… Ну… Месяца через четыре. Кхе-кхе…

[1] 22 октября.

Глава 16

С именем жены мне, не повезло. Как я не рассматривал варианты «детских» имён Евдокии, ни одно из них не нравилось и слетая с моих губ, вызывало у меня гримасу отвращения. Все эти: Авдотья, Евдокея, Евдокиюшка, Евдя, Евдоня, Доня, Дона, Доняха, Доняша, Евдося, Дося, Евдоха, Евдоша, Доша, Евдуня, Дуня, Дуняра, Дунятка, Дуняха, Дуняша, Евдуша, Душа, Авдотьюшка, Авдотька, Авдоня, Авдоха, Авдоша, Авдуля, Авдуся, Дуся — воротило меня. Наконец, я выбрал формой обращения к жене «Душа моя», а в обиходе — Доня, Доняша. Тем паче, что имя реки «Дон», для меня значило много.

И с «помощницей» у меня не особо получалось. Во время нашего путешествия я попытался настроить супругу на «рабочую волну», но понимания не получил. Не понимала она, зачем ей заниматься хозяйством, когда есть управляющие и наложницы. Не интересовала её и политика, или даже простые встречи с посторонними мужчинами.

Доня откровенно зевала на моих «совещаниях», а мои голландцы смущались и сбивались с темы обсуждения. В конце концов, я перестал её мучить. и жена занялась обычным делом принцесс и царских жён — вышивкой и шитьём мне рубашек и штанов с трусами.

Она набрала себе во «двор» товарок и они отлично проводили время либо во дворце, либо в саду. Царь не съехал из дворца и продолжал занимать с семьёй правое крыло дворца. Более того, если раньше царица и дети переезжали вслед за государем из дворца в дворец, то теперь они сразу после нашего возвращения в Москву переехали в Измайлово и, суда по всему, никуда переезжать не собирались.

Во дворце было шумно, а я отвык от многолюдности и детского ора. Государь, видимо, тоже уставал от детской непосредственности своих отпрысков, коих было очень много, и при их отсутствии в Кремлёвском дворце, чувствовал себя превосходно.

У меня разом возникло восемь братьев и сестёр. Старшей Марфе было четырнадцать, а младшему Ивану — восемь месяцев. Плодовит, ха-ха, плодовит был Алексей Михайлович… Любил он это дело… Да-а-а…

Так вот, моей супруге было удобно, привычно, и весело, так как она получила от меня свободу действий и пользовалась ею в полной мере, а я в этом московском бедламе чувствовал себя тем самым управляющим Измайловской крепости, каким был двадцать лет назад. И это сильно раздражало.

К тому же Евдокия совсем не горела желанием куда-то переезжать, тем более на какую-то Ахтубу. Да-а-а… И я к июню пришёл к решению, что надо «рвать когти», пока не «повязали». Даже приближение рождения ребёнка меня не удержало и я, снарядив в Ярославле торговый караван, в июле отплыл вниз по Волге-реке.

— Всё-таки решил ехать? — Спросил он, когда я сообщил Алексею о своём решении.

— Если отпустишь, государь. Там столько дел… Всё развалится без меня. Я же знаю. Стоит только где-то задержаться чуть дольше, чем на три месяца, в противоположном месте начинаются разброд и шатания. Начинается с пьянок и кончается пожарами и погромами.

— Но ты ведь не поедешь в Персию?

— А что мне там делать? Шах Аббас передал власть сыну. Если только поздравить Сулеймана? Так, подарки нужно везти подобающие. Хоть ты уже послал, но так принято. Если едешь в гости, нужен подарок.

— Ну да, ну да…

Царь посмотрел на меня несколько иначе, чем прежде. Взгляд его вдруг резко потеплел.

— Наверное, правильно, что ты уезжаешь.

Я удивился, но ничего не сказал, ожидая продолжения. Я старался лишний раз не спрашивать и не забегать вперёд с разговорами.

— Мои холопы принялись, как ты любишь говорить, «дуть мне в уши», наговаривая на тебя. Да и я, честно говоря, ждал от тебя каких-то попыток навязать мне свою волю, но я приятно ошибся. В очередной раз убедился, что ты мудр. Что ты не имеешь амбиций, я уже давно не думаю. Все твои дела говорят о том, что ты хочешь править и с этим справляешься неплохо. Пока ты был здесь, у тебя на Ахтубе и на Кабарде работали проверяющие. Они нарушений и злоупотреблений не выявили. Я почему тебе это говорю? Ты всё равно, когда приедешь — узнаешь, а я не хочу, чтобы между нами возникло непонимание. Ты сам мне советовал так поступать. Контроль и учёт, помнишь?

— Конечно, помню, государь. И ни сколько на тебя я не в обиде. Это только работа. Служба — превыше всего. И подсудность.

— Ну да, ну да… Ты мне много помог. Одному бы мне было сложно пережить эту смуту, что после собора едва не началась. Твои казаки справились с усмирением московского восстания.

— Москва — это ерунда, — махнул я рукой. — Теперь надо ждать в другихгородах. Я почему и еду на Волгу, чтобы удержать там бунтовщиков, а если будет нужно, то ударить им в спину.

— Да-да… Я помню. Ты говорил.

Царь обнял меня.

— Помни, что я тебя люблю, как брата, — сказал государь.

— Не дай Бог, — подумал я, вспомнив «любовь» брата Ивана Васильевича Грозного к брату Владимиру Андреевичу Старицкому.

— Помню, государь, — смиренно проговорил я.

В Ярославле я немного задержался. Шла перестройка моей усадьбы. Часть моей земли оставалась не используемой. Здесь раньше жили три семьи и жили на широкую ногу, а у меня семейная жизнь пока не ладилась. Поэтому я приказал вместо отдельно стоящего терема Надеина Старшего, возвести церковь.

Надо сказать, что весь Надеиинский участок составлял более гектара. Это если считать с береговой линией, длинной в девяносто и шириной в пятнадцать метров. Плюс береговой откос, где я встроил холодные склады. В Ярославле мне удавалось жить наездами, и одному мне хватало бы маленького домишки, но приходилось содержать особняк, ибо «негоже» такому уважаемому человеку прозябать в убогой домине.

Почти всю территорию я использовал под склады и амбары. Торговля шла полным ходом уже даже не завися от меня. Товар транзитом шёл из Персии в Ярославль и далее в Голландию или в Англию. Я же выступал, по сути, перевозчиком, посредником и гарантом между иноземными купцами, а потому пошлину платил минимальную.

Иногда, когда я видел пришедший торговый караван по Волге-реке из Астрахани, или посуху из Архангельска, мне слышался звон падающих в мой сундук золотых монет. Управлялись с товаром голландские купцы, состоящие у меня на службе. Они заправляли моей торговлей и не «путали свою шерсть с государственной», вставляя в мой товарно-денежный оборот свои деньги и товары. Я позволял. Мне приходилось только сверять расходные книги, что я и делал два раза в год, катаясь по Волге и по Каспию «туда-обратно».

Расставание с женой прошло, как прощание Шурика с Ниной в «Кавказской пленнице», когда он её похищал.

— Прощайте-прощайте, — сказала мне жена, не открывая спросонок глаза. Я, по привычке, уезжал затемно.