Физрук-10: назад в СССР (СИ) - Гуров Валерий Александрович
Граф затянулся сигаретным дымом и сквозь это серое облако блеснули его глаза.
— Я не собираюсь перед тобой оправдываться, — сказал он. — И тем более — доказывать, что не верблюд. Цель моя осталась прежней. Я хочу, чтобы у будущей России было неоспоримое преимущество перед ее врагами, которые на протяжении столетий не меняются. Это преимущество могут создать те, кто сейчас пока ходит в школу. Ты же понимаешь, что я не могу сказать твоим пацанам об этом прямо. Для них сейчас интереснее «сказки», чем тусклая правда жизни.
— Ну допустим, — кивнул я. — Мне-то зачем ты это всю ночь рассказывал?.. Такое наплел, что я уже и не знаю, чему верить.
— А кто тебе открыл глаза?
— Твоя родная дочь.
— Понятно… — вздохнул лжеклассик. — Сначала отреклась от отцовского имени, потом предала самого отца.
— Это ваши семейные дела! — отмахнулся я. — Меня они не касаются. Сами разбирайтесь. Я жду ответа на свой вопрос.
— Да, я несколько преувеличил масштаб трагедии, постигший в конце шестидесятых один прибалтийский городок. Не скрою, дал волю фантазии… Кстати, если помнишь, я предупредил тебя, что не ко всему в моем рассказе следует относиться всерьез…
— Помню, но ты и до этого наплел достаточно…
— Я лишь хотел, чтобы ты проникся всей серьезностью ситуации.
— Да ситуация и впрямь серьезная. Запудрил мозги пацанам, в результате они и впрямь верят, что смогут однажды собраться и уйти в Новый Мир. А на самом деле — сбежать из дому. Как это сделали девчонки из девятнадцатой школы пять лет назад. Да-да, я докопался до истины. Мне рассказала об этом сама Таня Савватеева, которой сейчас восемнадцать лет. Она живет здесь, в Литейске, и работает на швейной фабрике. Так что нет никакого Интерната. Есть просто дети, обладающие необыкновенными способностями и богатым воображением. И когда придуманный мир не выдерживает столкновения с реальностью, детишки — что пацаны, что девчонки — могут совершать непредсказуемые поступки. И массовый побег — это еще не самое худшее. А если кто-нибудь из них покончит с собой? Что ты тогда скажешь?.. Не знаешь⁈ А я — знаю! И не то, что — скажу, а что — сделаю!
— Ты меня застрелишь или изжаришь мозги или вгонишь в депрессию, из которой только один путь — в петлю.
— По крайней мере — в этом мы нашли взаимопонимание.
— Не стану тебя уверять, что такая перспектива меня устраивает.
— Вот и думай, как теперь вытаскивать детишек из этого дерьма.
— Теперь я понимаю, к чему ты затеял весь этот разговор, — проговорил Третьяковский. — А то я уже успел подумать, что тобою движет личная обида…
— Не дождетесь… Ты не отвлекайся, говори по существу…
— Думаешь, это так просто?
— Сумел нагадить, сумей и убрать.
— Пытаешься вывести меня из равновесия нарочито хамским тоном, щенок? — с угрозой произнес Граф. — Думаешь, если ты каратист, то можешь меня запугать?
— Запугать — нет, а вот рыло начистить — вполне. Невзирая на твое ушу, — спокойно сказал я. — Давай обойдемся без взаимных угроз и оскорблений. Лучше подумаем, как нам быть. И для начала, расскажи мне ту версию событий, которая соответствует реальности.
Глава 16
— Это было в сорок девятом, когда меня арестовали во второй раз, — начал Третьяковский. — Откровенно говоря, было за что. Убежденный в своей неприкосновенности ветерана войны, я всюду совал свой нос. Мне были интересны разные разработки, не секретные, но на грани секретности. И вот однажды мне достался один документ. Как ты знаешь, я интересуюсь возможностями человеческого разума, считаю, что как животное человек почти не эволюционирует, но мозг его продолжает развиваться. Собственно, на основе этих размышлений я и написал позже свой «Процесс» и «Процесс-2». И вот документ, который я попросту спер со стола одного профессора, подтвердил мои размышления. Оказалось, что в СССР тоже активно занимаются этой темой.
И вот представь. Стою я на балконе, всматриваюсь в ночной пейзаж, а в послевоенной Москве было довольно темновато, в ту ночь столица и вовсе исчезла за завесой дождя. И редкие огоньки в дождящей мгле пробудили в моем воображении странное видение. Все тот же город, но над ним, выступая то ли из облака, то ли из тумана торчит некая башня. Похожая на телевышку, правда, тогда их еще не было и сравнение это пришло мне в голову позже. На верхушке этой башни торчали какие-то антенны. И я начал догадываться, для чего они предназначены. Нет, я не верил еще, что из затеи Переведенского, тогда еще просто профессора, что-нибудь выгорит. Да, у него была теория, как изменить человеческое общество к лучшему и какие-то начатки методики, но не могло быть элементарных технических возможностей. Во всяком случае, мне очень хотелось верить в это.
Нет, я понимал, что где-то в этом огромном городе кто-то уже работает и над соответствующей аппаратурой, хотя и представлял весьма туманно, как должна выглядеть такая аппаратура. И поразмыслив, я решил, что нечто похожее я однажды уже видел. Еще до войны биофизик Аполлон Рюмин, мой дружок, с которым мы вместе воевали в Гражданскую, разработал забавный приборчик, который заставлял подопытных крыс совершать странные, совсем не крысиные поступки. Я собственными глазами видел, как один такой грызун принес в зубах одуванчик и подарил его молоденькой помощнице Рюмина. Самое интересное, что прибор воздействовал на мозг крысы дистанционно. Команды отдавались с помощью радиопередатчика. Аполлон сумел подобрать соответствующие частоты, которые резонировали с мозговыми волнами крыс. К сожалению, во время Великой Отечественной дружок мой пал смертью храбрых. А в его лабораторию в Ленинграде угодила фугасная бомба.
Вспомнив об этом, я представил такой же излучатель, только более мощный и поднятый на большую высоту, например, с помощью башни. Да, во время войны ученые искали разные, порой даже самые фантастические способы победить врага. Могли вспомнить и об излучателе Рюмина. Даже скорее всего так и было. Проект товарища Переведенского, в сочетании с изобретением моего друга должен был заинтересовать органы. Не для войны, которая уже кончилась и даже — не для войны будущего, а для обеспечения тотального контроля на умами советских граждан. Легко представить, как на Башне, воздвигнутой посреди большого промышленного центра, вращаются излучатели Рюмина, заставляя рабочих трудиться до полного изнеможения и петь от счастья труда.
Утром, когда за мной пришли, я уже понимал, что похищенный мною с профессорского стола набросок, мог быть намеренно оставлен Переведенским, чтобы я клюнул. Такие как я нужны были будущему академику, даже если весь его проект чистый блеф, вроде процветавшей тогда лысенковщины. Как бы то ни было, создание этой Башни невозможно без соблюдения строжайшей секретности, без забора и проволоки под током, без охраны с овчарками, ну и без группы высоколобых заключенных, которые, несмотря на свое унизительное положение, все же одержимы научным любопытством и готовы за пайку землю носом рыть, лишь бы придумать, как с помощью радиоизлучения воздействовать на подкорку человеческого мозга.
Услышав шум в столовой, я накинул халат и вышел из кабинета. Открывая дверь, я понимал, что увижу, и не слишком удивился, хотя и ёкнуло сердечко, когда навстречу мне шагнул человек в кожаном пальто. Еще на нем была широкополая, по довоенной моде, шляпа. Правую руку незнакомец в кармане.
— Евграф Евграфович Третьяковский? — осведомился тот суконным казенным голосом.
Позади него появилась моя тогдашняя сожительница, испуганно на меня таращась.
— Да, я Евграф Третьяковский, — сказал я.
— Капитан государственной безопасности Ярыжкин, — представился он и добавил сакраментальное. — Вы арестованы!
— Причина? — спросил я, гулко сглотнув слюну.
— Вы подозреваетесь в государственной измене!
Сожительница ахнула, зажав рот ладонью, потом глаза ее закатились и она рухнула на ковер. Все в этой квартире принадлежало ей, даже бухарский халат, что был на мне. И неизвестно чего она больше испугалась в тот момент — моего ареста или возможной конфискации имущества? Я машинально рванулся к сожительнице, но в столовой вдруг возникли еще двое, которые были в форме сержантов МГБ, подняли и переложили потерявшую сознание хозяйку квартиры на диван.
