Физрук-10: назад в СССР (СИ) - Гуров Валерий Александрович

Физрук-10: назад в СССР

Глава 1

— Идите на мельтешение луча! — повторяет Тельма, размахивая фонариком.

— Иду! — откликается неизвестный.

Из тумана и впрямь появляется фигура мужчины, одетого по городскому, но с головы до ног заляпанного грязью и промокшего. Даже на лице у него ошметки грязи. Лишь по фигуре Философ узнает в незнакомце Каспара Лаара, которого до этого видел только в парке, да и то — в туманной мгле. Другие тоже его узнают, поэтому кидаются наперебой расспрашивать — как он здесь оказалось и что с ним стряслось? Заведующий отдела спорта в райкоме комсомола лишь отмахивается от них, пристально глядя на Философа.

— Вот у него спросите! — говорит Лаар.

Вся группа самозваных лазутчиков поворачивается к Философу.

— Его принес сюда Жнец! — громко произносит тот.

Воцаряется тишина, если не считать отдаленного гудения — словно сотни вертолетов кружатся высоко в небе.

— Какие еще Жнецы? — удивляется официант.

— Все объяснения потом, — отмахивается девушка и обращается к Лаару. — Вы сможете идти с нами или подождете возле машины?

— Я уже находился, подожду у машины, — отвечает тот.

— Слышь, мужик! — обращается к нему Михаил. — Ты там детишек не видел?

— Смотря — чьих, — хмыкает тот.

— Ты что, издеваешься⁈ Сыночка моего, Игорька, и дочь вон его, Илгу!

— Не видал. Ничего я там не видал. Плюхнули меня в болото вонючее, еле выбрался, — бурчит тот и удаляется в сторону пролома.

— Зря ты его к машине отправила, — говорит Философ Тельме. — Это же тот самый Лаар, фашист. Он хотел меня пристрелить на Болотном острове, но Жнец его схватил и унес. Оказывается — сюда… Я думал, ему крандец, ан нет…

— Никуда он не денется, — отвечает она. — Машина заперта, ключи у меня. Уйдет пешком, ему же хуже. А здесь он нам будет только обузой… Та-ак, товарищи, хватит вдоль заборчика красться, идем в туман!

И они углубляются в молочное месиво. Здесь фонарик помогает мало. Разве что если светить под ноги, под которыми отчетливо чавкает. Философ почти сразу набирает воды в туфли и остро сожалеет, что не надел сапоги. Остальным приходится не лучше. Мужчины молчат только потому, что девушка не жалуется. Хуже сырости то, что впереди полная неизвестность. Из тумана едва проступают стены, сложенные из бетонных блоков. Судя по ощущениям — под ногами тоже бетон, если бы не глубокие лужи в его выбоинах, передвигаться можно было бы вполне комфортно.

— Нет, я больше так не могу… — вдруг хрипит художник.

— Чего ты не можешь? — нетерпеливо спрашивает его Философ.

— Двигаться на сухую… — угрюмо отвечает тот. — Трубы горят, понимаешь?

— Не знал, что ты такой же алкаш, как…

— Тише вы! — гаркает официант. — Опять кто-то идет…

Лазутчики замирают, прислушиваясь. И верно, сквозь шорох тумана снова пробиваются звуки, которые они слышали каких-то полчаса назад, будто кто-то пробирается по болоту, чавкая в жиже увязшими ногами.

— Кто там, отзовись⁈ — снова спрашивает Болотников-старший.

Становится тихо, потом чавкающие звуки возобновляются.

— Стой, тебе говорят! — требует официант и вдруг выхватывает из-по полы своего плаща обрез — кроме Философа, этого никто не видит, он стоит ближе всех к ветерану. — Стрелять буду!

— Отставить стрельбу! — наконец отзывается идущий, смутно знакомым Философу голосом.

— Это что еще за командир такой выискался? — интересуется Михаил.

— Полоротов я, — откликается кто-то. — Опусти обрез!

Возле лазутчиков появляется Юркая Личность. Вот уж чего Философ точно не ожидал. Вид у Юркой Личности столь же дикий, как и у завотделом райкома комсомола по спорту. Назвавшийся Полоротовым, тоже весь в грязи, вдобавок многодневная щетина покрывает его щеки. В руке он сжимает черный пистолет марки «ТТ». Философ всматривается в него и его мучает какое-то несоответствие в облике человека — то ли каймана, то ли гэбэшника — которому он на днях сдал фашистского недобитка Пауля Соммера.

— Проверяли состояние отхожих мест, товарищ санитарный врач? — злорадно интересуется Головкин. — Что скажете о здешнем уровне санитарии?

«Он еще и санврач, — думает Философ, — а что — подходящее прикрытие как для каймана, так и для сотрудника Конторы…»

— Дерьмо… — устало отмахивается тот. — Выпить у вас не найдется?

— Нет! — скоропалительно отвечает художник, чем выдает себя с головой.

— Значит — найдется, — с презрительной усмешкой отвечает Полоротов и протягивает руку.

— Обойдешься, бацилла!

— Будь человеком, — произносит Философ. — Дай ему глотнуть… И мне, кстати, тоже…

С сердитым сопением, Головкин лезет за пазуху и достает вместительную солдатскую фляжку. Юркая Личность мгновенно выхватывает ее, открывает, почти запрокидывает над запекшимся ртом, но передумывает и наливает себе в колпачок.

— Подумать только — «Наполеон»… — сделав глоток, стонет он. — Боже, какая благодать… Трое суток ничего, кроме тухлой дождевой воды…

— Вы бредите, санврач, — позабыв об осторожности, произносит Философ. — Какие «трое суток»? Мы же с вами расстались только вчера! Или позавчера…

— Может быть, и брежу, — бормочет тот, — но стрелки моих часов успели сделать шесть полных оборотов… Ну, почти шесть… Хотя в этом проклятом тумане что день, что ночь…

«А ведь щетина у него и впрямь трехдневная! — осеняет Философа. — Что за чертовщина?..»

— И охрана вас ни разу не обнаруживала? — спрашивает он, отнимая у Полоротова фляжку.

— Какая охрана⁈ — удивляется санитарный врач. — Здесь же сплошное болото!

— Разве на бывших военных объектах сторожей не бывает? — удивляется художник. — Они-то куда подевались⁈

— Дьявольское место… — вдруг начинает отстранено бормотать Юркая Личность. — Туман, болото, дождь кромешный, пополам с градом и вдруг огни, музыка нечеловеческая, и какой-то голос все говорит и говорит, говорит и говорит, а что говорит — не понять ни слова… Страшно, господи…

Тельма решительно шагает к Полоротову, не забыв окатить презрением Болотникова-старшего, который все еще держит в опущенной руке обрез, прикладывает ладонь ко лбу, бормочущего словно в трансе санврача.

— У него жар, — говорит она. — Надо бы его отсюда вывести…

— Как это — вывести? — вскидывается официант. — А — дети? Сынок мой, опять же дочка его…

— Какие дети? — накидывается на него Головкин, который при всем своем богатырском сложении оказывается трусоват. — Где ты видишь здесь детей⁈ Хочешь вот как он, трое суток по болоту шляться! Пойдемте отсюда, а! Обратно в гостиницу. А еще лучше ко мне на хутор. У меня жратвы и выпивки — хоть залейся!

— Эх ты, зятек-пропойца… — разочарованно вздыхает Михаил.

— Почему — зятек? — удивляется Философ.

— Ну-так! — хмыкает Болотников-старший. — Он же на сеструхе моей, младшей, женат… Так я не понял… Как мы уйдем? Игорька моего бросим здесь, в болоте!

— Все, пошли! — решительно произносит Тельма. — У меня ноги окоченели. Чтобы продолжить поиск, нужно экипироваться по-человечески.

Философ подходит к ней, хватает на руки, чувствует, что ноги девушки в нейлоновых чулках и впрямь как две ледышки. Она обнимает его за шею двумя руками и целует у всех на виду. Художник берет у девушки фонарик, обхватывает могучими руками за плечи санврача, который явно намыливается куда-то смыться и поворачивает его в нужном направлении. Полоротов не сопротивляется, кажется он даже рад. Хотя трудно понять, что чувствует насквозь простуженный человек.

Философу хоть и страшновато оставлять в неведомом болоте дочь, но сам себе не отдавая отчета, он с готовностью устремляется за ними. Некоторое время всей компанией они дружно шлепают по лужам и вдруг выходят к ограде, и уже дальше бредут вдоль нее, касаясь еле различимой во мгле шершавой бетонной поверхности. Как вдруг Головкин останавливается и оборачивается к остальным. Его глаза бессмысленно шарят окрест. Философ тоже начинает оглядываться и сразу понимает, что в их группе кого-то не хватает.