Андрей Валентинов - Мне не больно
Шли минуты. Постепенно буфет пустел, лишь возле стойки сгрудилась веселая компания, которую, похоже, совершенно не интересовало случившееся с пионером Морозовым. Наконец Афанасий Михайлович вложил письмо в конверт и грустно улыбнулся:
– Все это я должен, насколько я понимаю, сжечь?
– Как хотите, – немного растерялся Бен. – Вам виднее, Афанасий Михайлович. Меня просили отдать вам…
Письмо было прочитано, и Бен мог вручить вторую часть своеобразного пароля – небольшую цветную фотографию.
Его собеседник подержал снимок в руке, вновь улыбнулся и вздохнул:
– Но почему же так поздно, Александр? Впрочем, наверное, не вас об этом спрашивать.
– Я… Я вам объясню. – Бен сглотнул. – Понимаете, много лет всякие контакты с большевиками были вообще запрещены. Только в этом году…
– И она обо мне вспомнила… Спасибо… Я прочитаю письмо еще раз и уничтожу, можете не беспокоиться… Ну-с, насколько я понимаю, это ваши верительные грамоты, господин Бенкендорф?
– Так точно, господин Бертяев. – Бен едва удержался, чтобы не вскочить и не щелкнуть каблуками. – Сочту за честь знакомство с вами…
– Ну зачем же так! – Афанасий Михайлович покачал головой и вздохнул. Неужели слава о моем творчестве достигла владений господина Богораза?
– Я не видел и не читал ни одной вашей пьесы, – горячо зашептал Бен, – я даже не знал, что вы драматург. Но в девятнадцатом году под Армавиром вы спасли жизнь молодому поручику – моему отцу. Мне все равно, помните вы это или нет, но ваша фотография висит в нашем доме сколько я себя знаю!
– Это был лишь мой долг, Александр. Как там ваш отец?
– Он умер пять лет назад – последствия ранения. Но он всегда помнил вас и просил, если я вас встречу…
– Не надо. – Широкая ладонь поднялась в запретительном жесте. – Ваш отец сделал для России куда больше, чем такие, как я… Давайте о другом… Знаете, Александр, я еще тогда, в девятнадцатом, хотел спросить вашего отца, да все не решался… По поводу фамилии.
– А-а! – усмехнулся Бен. – Родственник и даже потомок. А что, здесь это многих смутит? Чекисты разыскивают потомков царских министров?
– Ну, им, пожалуй, это даже понравится. – Бертяев уже пришел в себя, лицо вновь приняло спокойный и чуть насмешливый вид. – А вот наша пишущая братия, того и гляди, вас испугается. Все переживают за Александра Сергеевича.
– Какого? – удивился Бен. – Кого-нибудь из декабристов? Но мой пращур не имел прямого отношения к следствию! Он сам был членом первой тайной организации…
Теперь удивился его собеседник:
– Я имею в виду Пушкина.
– Пушкина? – Бен пожал плечами. – Знаете, я его не очень-то читал. У нас можно было изучать русскую литературу факультативно, и я ею почти не интересовался.
Рука, лежащая на столе, дрогнула:
– Вы… на Тускуле… русские… не учите в школах Пушкина?
– Понимаете… – Бен, сообразив, что ляпнул что-то не то, поспешил внести ясность. – У нас можно выбирать программы. Можно учиться по русской программе, а можно по французской или английской. Я вначале был во французском классе, а потом закончил английский. Русская литература сейчас мало кому нравится. Правда, у нас есть русское отделение в университете… Не судите нас, Афанасий Михайлович! Мы ведь родились не на Земле. У нас уже есть своя литература…
– Да, – кивнул Бертяев. – Это я как-то забыл. «Иная жизнь и берег дальный…» Мне странно, что вы мало знаете Пушкина, а вы, наверное, находите несколько необычной нашу жизнь. Ведь так?
Бен кивнул:
– Так точно, Афанасий Михайлович. Мы будем очень признательны, если вы поможете нам в ней разобраться. Поверьте, нас не интересуют военные секреты Сталина, мы не собираемся подкладывать бомбы и вести пропаганду… Мы – исследователи.
– А мы – объекты исследования – Бертяев вздохнул. – Знаете, я совершенно чужд политики, но, честно говоря, представлял себе это немного по-другому. Неужели для русских на Тускуле мы уже стали какими-то марсианами?
Бен чувствовал себя явно не лучшим образом. Излагать программу «Генерации» можно перед стариками в Сент-Алексе, перед утопистом Чифом, начитавшимся марксистских сказок, но не перед теми, кто жил на этой планете.
– Афанасий Михайлович… Постарайтесь нас понять… Старшие, те, кто прибыл на Тускулу с Земли… ведь им не нашлось здесь места! На этой земле, на их родине, их убивали, травили, рвали на части! Они постарались забыть – и прижиться на Тускуле. А мы и не видели ничего другого. Наша родина – там! Среди нас есть не только русские, у нас вообще не обращают внимания на национальность…
– Вроде американцев, которые постарались забыть об Англии, – улыбнулся Бертяев. – Но, как известно, им это не удалось. Я не сужу вас, Александр. Просто я наглядно убедился, что не только марсиане господина Уэллса испытывают трудности при контакте с землянами… Ладно, это лирика… Как я понял, вам нужна моя помощь. Я готов…
– Спасибо…
– Наверно, я смогу ответить на некоторые ваши вопросы. Познакомить с любопытными людьми… Пожалуй, и все… Если вас это устраивает…
Те, кто направлял на Землю исследовательскую Группу, возлагали на этого человека куда более Серьезные надежды, но Бен, естественно, не стал Говорить об этом. Разговор и так дал куда больше, чем можно было рассчитывать. Об остальном можно побеседовать и позже.
– Скажите, Александр, – помолчав, заговорил Бертяев. – Насколько я понял, ваше руководство придерживается политики полного невмешательства в наши дела?
– Совершенно верно. Мы не вмешиваемся в политику.
– То есть если – вопрос чисто гипотетический – какой-то здешний безумец попросит у вас помощи против режима…
Бен помотал головой:
– Ни в коем случае! Ведь тогда товарищ Сталин будет иметь право заниматься тем же относительно Тускулы!
– Право!.. – На лице Афанасия Михайловича уже в который раз мелькнула невеселая улыбка. – Ну а если речь идет не о борцах, а о жертвах. Представим, что невинного человека будут арестовывать на ваших глазах.
Отвечать было трудно. Бертяеву, похоже, можно доверять, но форсировать разговор Бен не имел права.
– Я… Я не могу сейчас вам ответить. Пока, во всяком случае, нет. Мы можем оказывать лишь гуманитарную помощь.
– Например, спасти от голодной смерти? – Их глаза встретились, и молодому человеку стало не по себе.
– У вас… люди умирают от голода?
– Час назад я был в гостях у сына одного моего давнего знакомого. Его самого давно нет в живых, погиб еще в восемнадцатом. Сын его – талантливый художник, но ему очень не повезло. Неплохо начал, были персональные выставки, но год назад его фамилию упомянули в статье «Художники-пачкуны». Не читали?
– Нет, – удивился Бен. – Это что, фельетон? Бертяев вздохнул:
– Да, господин Бенкендорф, вам придется долго изучать нашу, так сказать, действительность… Ну, с поэмой Гатунского вы хоть ознакомились?
– Не успел… Но я понял, это – что-то из детской литературы. Жизнь ваших бойскаутов?
– Почитайте. – Афанасий Михайлович протянул Бену журнал. – Тогда вам станет немного понятнее. Так вот, этот молодой человек остался один. Картин у него уже не покупали, заказчики исчезли… Знакомые тоже, как это бывает, поспешили забыть. Ну, я и кое-кто еще немного помогаем, но он болен. На лечение нужны деньги – и очень большие.
– Понял, – прервал его Бен. – Где он живет?
– Вы ему действительно поможете? – Тон был настолько очевиден, что Бен даже обиделся.
– Ну, господин Бертяев! Зачем вы так? Мы поможем ему, конечно. Но нам надо разобраться. Для начала просто познакомиться с людьми…
– Приходите ко мне завтра, – улыбнулся Афанасий Михайлович. – В четыре часа. Будут люди интересные и не очень. Вид у вас нездешний, так что я намекну, что вы иностранец. Уточнять не буду, хватит и этого. Где я живу, вы, наверно, знаете?
– Да. Спасибо. – Бен встал, решив, что пора уходить. – Только скажите адрес этого художника…
Выслушав адрес, Бен распрощался и вышел в коридор. Идти на обсуждение поэмы о пионере Морозове расхотелось. Надо было побыть одному…
Уходить из теплого дома на промозглую улицу не хотелось, и молодой человек начал не спеша прогуливаться по коридорам, благо народ успел разойтись и ни в холле, ни поблизости почти никого не было. Бен с интересом разглядывал портреты совершенно неизвестных ему знаменитостей, читал нравоучительные высказывания вождей на стенах, а заодно ознакомился с вывешенным на самом видном месте списком очередников на жилплощадь. Странная, чужая жизнь… Бен быстро припомнил сказанное за столиком, сообразив, что Бертяев явно на что-то намекал… «Безумцы», которые могут попросить помощи… Невинные люди, которых арестовывают и которых еще можно спасти… Едва ли это сказано случайно. Странно, что Бертяев так, с ходу, поверил ему. Правда, он мог слыхать о Тускуле, да и письмо послужило надежной верительной грамотой. А может, известный драматург неплохо знал людей и сразу понял, что далекий потомок начальника Третьего Отделения не имеет к нынешним жандармам ни малейшего отношения.
