Надежда Попова - По делам их
Стало вдруг жарко; снова стало душно, горячо, как в тот день, когда на слякотной кельнской улице вдруг ожила весна, как в ту ночь, когда он проснулся неведомо отчего, не сумев больше уйти в забытье, снова ушло ощущение тела, оставив внутри лишь что-то невесомое, и вместе с тем каждая частица этого тела ощущалась явственно до дрожи и смятения…
Курт понял вдруг, что забыл следующий вопрос, который всего минуту назад крутился на языке. Просто выпало из памяти все, что было важным лишь только что, словно и важным стало нечто другое…
— Только, — продолжал меж тем Фельсбау, собирая слова через силу, и Курту вдруг пришло в голову, что, позволь он себе заговорить сейчас, и он мало будет отличаться от хмельного и слабо собою владеющего студента, — только графиня — это не ваш след, майстер инквизитор. Она, конечно, дамочка простая, что касательно пообщаться или там… Но не более. Подружкой его она уж точно не была, в этом можете не сомневаться.
— Глупо и подозревать даже, уж простите, — подтвердил голос от дальнего стола, видно, расценив окаменелое молчание следователя по-своему; Курт же все пытался собраться, выбить из разума некстати рисующиеся картины и мысли. — Кто-то, бывало, пытался клинья подбить, однако же бесплодно. Не нашего полета птичка.
— А ты б, я думаю, много б отдал, чтобы… клин подбить, а?
От язвительного голоса Бруно за левым плечом он словно очнулся и вздрогнул, вспыхнув, тут же ощутив, что бледнеет; горя от чувства, что все смотрят в его сторону с издевкой и насмешкой, развернулся, намереваясь дать отпор, прикрикнуть, поставить на место, и едва успел прикусить вовремя язык, увидев, что взгляд подопечного устремлен не на него, а на того, другого, у противоположной стены. Студент пожал плечами, ничуть не смутившись, и улыбнулся, подмигнув:
— А ты б нет, что ли, Хоффмайер? Да тут каждый готов хотя б задуматься над тем, чтоб за такое пожертвовать полжизни…
— Ну, довольно, мы отвлеклись, — неожиданно резко даже для самого себя скомандовал Курт, озлившись внезапно — и на себя за свою слабость, за то, что никак не мог больше избавиться от крамольных мыслей полностью, и на всех присутствующих за то, что напомнили ему об этой слабости, и почти на нее, невидимую сейчас, но зримую. — Стало быть, эта вероятность даже и рассматриваться не может, я верно понял?
— Думаю, — невесело усмехнулся Фельсбау, вновь подперев шатающуюся голову кулаками, — уж мне бы он сказал, если б ему так… повезло.
— По твоим же словам, он тебе мало что говорил о своих делах в последнее время, — возразил Курт, и тот помрачнел.
— Не в бровь, а в глаз, господин дознаватель… Тогда — черт его знает. Все может быть; знаете ли, donec probetur contrarium[53]…
— Брось, приятель, — покривился все тот же студент, глядя на засыпающего страдальца почти с жалостью, — я ценю твою привязанность к другу и высокое мнение о его многочисленных добродетелях, однако же не перехваливай. Не слушайте его треп, он расстроен. Видите ли, Филипп в последнее время здесь мало появлялся, мало общался с нами, а что для него самое обидное — мало общался и с ним тоже, он вообще как-то… отдалился. От всех. А что касается нашей графини, так ведь они вовсе не виделись несколько месяцев, как было сказано уже — ее тут всю зиму не было.
— А в последнюю неделю? Я слышал, Шлаг-то здесь в это время бывал.
— Бывал, — кивнул студент. — Только если с нами говорил редко и рассеянно, то от нее словно бы и вовсе шарахался.
Курт отвернулся, спрятав взгляд. Вдруг подумалось, что, войди она сейчас в дверь, взгляни в его сторону, задай ему вопрос… да что там — если б просто-напросто он услышал приветствие, обращенное к нему, на каковое надо будет отозваться, он и сам повел бы себя так же, постаравшись ответить коротко, отсесть подальше, не заговаривать с нею, даже в сторону ее не смотреть…
Ведь, в конце концов, разве столь это невероятно? Старшие сослуживцы ведь были правы, сколь бы цинично в их устах ни звучало это утверждение: одинокая вдова в компании молодых парней, большинство из которых неглупы, а некоторые в кое-какой мере привлекательны, не может хотя бы не допустить мысли о чем-то большем, нежели беседа о науках и искусствах. А, допустив мысль, не пойти дальше — для этого надо иметь причину более вескую, нежели разница в положении. Тот факт, что ни о чем подобном никому не ведомо, может говорить и о том, что господин следователь в самом деле пошел по ложному пути, допустив недопустимое, и также о том, что низкорожденные любовники Маргарет фон Шёнборн просто молчали, по ее ли просьбе, по собственному ли разумению, блюдя честь и репутацию своего предмета воздыханий…
— Бывает известно заранее, когда госпожа фон Шёнборн может появиться здесь? — вдруг услышал он самого себя, осознав с трепетом, что вопрос вырвался мимовольно, будто сам по себе, словно губы, голос, словно весь он на мгновение зажил отдельной от самого себя жизнью, будто рассудок снова отказался подчинять себе все прочее его существо… К счастью, присутствующие не увидели его разобщения, не уловили в голосе ожидания, не заметили во взгляде напряжения и дрожи, и ответ прозвучал равнодушно:
— Когда как, но завтра — известно доподлинно, она тут будет, обещалась.
Завтра…
Два дня — всего-то два дня длилась его свобода от ночных грез и дневных мук; всего два дня смог продержаться рассудок, прежде чем сдать позиции чувству. Два дня назад он сумел взять себя в руки, вернуть себе — себя, заставить себя мыслить и жить спокойно, и вот — завтра все кончится… Протянуть руку и прикоснуться… Вместо того, чтобы, проходя мимо каменного дома с высокой оградой, ловить момент, когда мелькнет мучительно желанный образ в окне, вместо мысленных картин — настоящая она, в двух шагах… в шаге… рядом…
Как оказался на улице, Курт не помнил; не помнил, попрощался ли с оставшимися в маленьком зальчике, не помнил, ответили ли ему и что именно. Остановившись, он прикрыл глаза, замерев и переводя дыхание. В академии научили многому, но что делать с этим — ему никто не сказал; никто не научил, как быть, когда оно приходит, то чувство, без которого прожито было столько лет и, если сказать самому себе честно, без которого все было просто и так спокойно. Но расставаться с которым уже не хотелось…
— Ты знал? — не оборачиваясь, тихо спросил он, слыша, что Бруно остановился позади, за левым плечом, словно демон, готовящий неведомое искушение, — что она бывает здесь — ты знал?
— Да, — отозвался тот так же тихо. — Я ее здесь видел.
— Почему не сказал, когда я…
Курт осекся, поняв, что говорит не то, что почти сознается вслух в том, что самому себе не высказал еще до конца; его подопечный вздохнул так тяжело, что он поморщился, открыв глаза и глядя себе под ноги, в едва подсохшую апрельскую грязь.
— Потому что и это я тоже видел, — пояснил тот едва ли не с жалостью в голосе, сместившись за плечо правое и теперь напомнив Хранителя от искусов. — Вот почему. Ты бы примчался сюда, а я не хотел, чтоб ты здесь позорился, увиваясь возле юбки.
— Какая забота, — покривился Курт, понимая, что он прав, тысячу раз прав, но признать это открыто было выше его сил; сил, казалось, вообще ни на что не осталось.
— Чем ты недоволен, в конце-то концов? — Бруно остановился теперь рядом, и он видел усмешку — понимающую, едва не заговорщицкую, но по-прежнему чуть соболезнующую, будто стоял он у постели смертельно больного, подбадривая его шутками. — Все сложилось само собой; увидишься со своей графиней завтра и — вперед. На баррикады.
— Не смеши меня, — возразил он шепотом, забыв упрекнуть подопечного за фамильярность, указать его место, как всегда. — Кто она, и кто я…
— Болван, — ответил тот уверенно и, махнув рукой, двинулся по улице прочь.
Курт вздохнул, медленно зашагав следом; обиднее и тоскливее с каждым шагом становилось оттого, что все больше возникало желание с ним согласиться.
Глава 7
Ночь прошла спокойно — так почти безмятежно, что Курт удивился самому себе, вслушиваясь в себя — не ушло ли снова наваждение, одолевающее его весь прошлый вечер…
Наваждение осталось…
По-прежнему, казалось, плелось, будто усталый путник, время, никак не желая подступать к вечеру, по-прежнему метало в жар и холод, стоило мыслям зайти чуть дальше позволительного, все так же шла война между разумом и сердцем…
Однако теперь, как будто, рассудок решил заключить с чувством перемирие, оставив изнуряющую его борьбу в стороне…
