Ева Ночь - Вверх тормашками в наоборот (СИ)
Дара не поняла, когда стиснула руку Геллана. Впилась пальцами в кожаную перчатку, как в якорь.
— Ты решила сломать мне руку в отместку? — прошептал он, не делая попытки освободиться от крепкого пожатия.
— Я сплю?.. Это наша Мила?..
Ему понравилось, как она сказала это. Будто согрела сердце горячим дыханием.
— Не спишь. Кажется, они нашли друг друга.
Что он хотел сказать этим, не понятно. Но Дара не стала переспрашивать. Она только смотрела на маленькую фигурку на земляном валике и понимала: произошло что-то правильное.
Мила поднялась, слегка поправила рукой примятую землю. Всё та же угловатая девчонка — неловкая, зажатая, сутулая. Повернулась к ним, но смотрела куда-то вдаль… И глаза — золотые, с вертикальными зрачками.
Дара задохнулась. Геллан успокаивающе пошевелил пальцами под ее рукой. Мягкие густые ресницы сомкнулись, а через секунду на них смотрела Мила — привычная, такая, как всегда.
— Мы завтракать будем? С вами с голоду помереть можно, — Дара нашла в себе силы сказать это ворчливо, будто ничего только что не произошло.
Геллан подошел к Жерели, аккуратно поправил мечом насыпь, убирая вмятину от Милиного тела.
— Да, пора. А потом — в деревню. Миле — на урок Иранны, а нам… с ткачиками да коровами разбираться. Да? И осло заодно поищем. Хотя на кой он тебе нужен — не понятно. Но пусть будет так.
К завтраку они безнадежно опоздали. Все заметили и боевой наряд Геллана, и грязно-зелёные пятна на одежде.
— Вот… а ты ещё про молчунов-деревунов толковал, — прошипела Дара сквозь зубы. — Да через час даже камни будут знать, что тут происходит что-то не то.
— Помолчи, Дара. Умойся, переоденься — и в едовую.
В столовую Дара вошла с надутым лицом. Мягкое платье хорошо смотрелось на ней, но девчонка считала иначе.
Завтракали молча, быстро. Даже Мила не размазывала еду по тарелке. После завтрака Геллан потянул Дару куда-то. Она молча плелась сзади, думая о чём-то своём, обрывочно-смутном. Геллан старательно пытался не слушать её мысли, но сегодня она стала ещё ближе, поэтому сдерживать себя было тяжело.
Комната, куда Геллан привёл Дару, покрылась белым налётом. Дара сдула мейхоновую пыль и чихнула.
— Ну, и сколько веков сюда не ступала нога человека?
— Много. Это кладовая, где хранится одежда. Старая одежда, — уточнил он и начал выкладывать вещи с полок. — Ищи, что тебе подойдёт.
С рубашками проблем не было. Почти любая впору. Со штанами дело оказалось куда печальнее.
— Издеваешься, да? Ты же прекрасно знаешь, что ни одни на меня не налезут.
Геллан улыбнулся. Когда-то он носил эту одежду в детстве. Конечно же, штаны будут… узковаты для девочки.
— Женщины у нас не носят брюк. Тебе придётся подождать, пока сошьют по размеру. Или перешьют со взрослого.
— А пока я вынуждена буду семенить в платьях, — язвительно сказала она и поплелась вглубь, на ходу осматривая всё, что попадалось на глаза. — А это что?
Она упёрлась в огромные сундуки, стоявшие почти у стены.
— Не знаю. — пожал он плечами. — Но можем посмотреть. Они… очень старые. Видимо, из тех самых веков, о которых ты толковала.
Дара попыталась поднять крышку. Было забавно смотреть, как она пыхтит.
— Хватит пялиться и лыбиться, — скомандовала она. — Помогай.
Он подошел, нажал на почти невидимый завиток и открыл сундук.
Кажется, девчонка хотела отчитать его за коварство, но забыла обо всём, как только взгляд упал на содержимое сундука.
— Ух ты! Ей-богу — средневековье! — восклицала она, доставая какие-то струящиеся платья, все в мерцающих каменьях, расшитые жилеты, незнакомого кроя штаны…
— Говоришь, не носят штаны? Хо-хо! — радовалась она, потрясая какими-то портками, словно боевым знаменем. — Зато, по ходу, когда-то ещё как носили!
— Откуда ты знаешь, кто носил эту одежду — мужчины или женщины? — попытался возразить он, но она только посмотрела на него, как на тяжелобольного, с жалостью:
— Ну, понятно. Что вы, мужики, можете понимать в одежде? А впрочем… на!
Она зачем-то всунула ему в руки ворох тряпья, он хотел рассмеяться, но смех замер между грудью и горлом…
Тёмная ночь. Мелкий дождь моросит — противный и липкий, оседает на лицах. Мужчина сидит на коне — блестящем чёрном жеребце. Лёгкая фигура несётся из тьмы, почти невидимая, скрытая туманом и дождём. Ладная фигура женщины. Вот она отбрасывает капюшон с лица, сияет улыбкой, проводит рукой в перчатке по гладким тёмным волосам, по-детски шмыгает носом.
— Я это сделала, Нулай! Обними меня покрепче.
Мужчина наклоняется и подхватывает её. Лицо его скрыто чёрной маской. Прикасается лбом к её лбу.
— Поехали! — торопит она, улыбаясь трогательно. В глазах её — любовь…
Геллан швыряет одежду на пол. Дышит тяжело. Ему хочется прикрыть глаза хоть на мгновение. Это не больно. Это… неожиданно, как удар по голове сзади. А он не успел среагировать, увернуться, отскочить…
— Ты… что-то увидел, да? — голос у Дары тоненький, как у маленькой девочки. Напугана.
— А ты? — голос глухой, как из подземелья.
— Я… нет… наверное…
— Наверное… Ты даже не поняла, что увидела. Иначе не сунула бы мне в руки эту одежду. И ты сможешь её надеть?
Дара наклонилась и спокойно собрала одежду с пола.
— Смогу. Почему нет? Она… хорошая. Её звали Амабрамма.
Она смотрит на гибкую высокую фигуру, прислонившуюся плечом к стеллажам.
— Ну что? Что я опять не так сказала или сделала?
— Так звали мою мать, — говорит он, отклеивается от опоры и стремительно уходит прочь.
— Вот чёрт, — бормочет девчонка и, прижав к груди свои трофеи, мчится вслед, стараясь не отстать.
Сейчас она ни за что на свете не захотела бы остаться в этой конуре сама…
Глава 26
Дашкина революция. Дара
Сегодня мы ехали в долину по-другому. Впереди — Мила на Софке, за ней — пёсоглавы, а мы с истуканом позади, на Савре. Я — в штанах его матери, белой рубахе с широкими рукавами. Паж его превосходительства, блин. Берета только с пером на башке не хватало для пущего сходства.
Геллан после случая в кладовке молчал, как немой. Ну и плевать. Зато у меня есть отличные тёмные брюки, почти идеальные для моей фигуры, и сидеть в седле я могу нормально, а не боком.
Он посадил меня впереди себя. По-моему, ему было бы проще сделать наоборот, но у великого властителя вечно свои какие-то соображения, мне не понятные. В какой-то момент он сунул мне в руки поводья. Савр мотнул головой, уши взлетели и шлёпнулись, как два полусырых оладья. Естественно, я струхнула.
Конь остановился и покосился на меня.
— Ну, и что ты мне глазки строишь? — пробормотала я и неуверенно тряхнула полосками кожи в руках.
Геллан приглушённо кашлянул. Ржёт. Ну, это уже лучше. Пусть смеётся, только бы молчать перестал. Он положил руки поверх моих и негромко раздавал команды. Как натянуть, как посылать вперёд. По-моему, ему нравилось командовать. Тем более, что у меня выходило так себе. Особенно когда он руки свои убрал.
Знаете, такое впечатление, что ты сидишь на какой-то перекладине высоко-высоко вверху. И мотает тебя со стороны в сторону. Мечтаешь только об одном: не свалиться. До этого хоть опора была, к которой можно прижаться в случае чего, но с тех пор, как он всунул мне эти треклятые поводья, отодвинулся так, что, казалось, нет его вовсе. Короче, к долине я доехала мокрая, красная, злая. Всё тело ныло от боли и напряжения, и мне жутко хотелось поколотить бездушную тварь, что сидела у меня за спиной.
С лошади он меня снял, и я, как и день назад, мешком повисла у него на руках.
— По-моему, вчера тебе было куда лучше, а, Дара?
— Чёрта с два ты заставишь носить меня ваши дурацкие платья, — процедила я сквозь зубы и мужественно попыталась встать на ноги.
Ну, в общем, получилось. Если он решил меня достать, то фиг угадал: дочь майора Сафронова и не такое выдерживала.
Меданы налетели, как коршуны: вились, махали руками, щебетали:
— Коровка-то наша разноцветная — куколка! Ах, какая шкура будет замечательная!
Видели бы вы их: в глазах так доллары и щёлкают. Или что там у них за валюта? Тема с коровами мне не особо интересна: я была уверена, что там всё о» кей.
Мила удрала на урок к Иранне. Геллан внимательно, как и положено заботливому властителю, слушал словесные излияния медан, а я под шумок не знаю уж каким чудом забралась обратно на Савра и удрала. Конь меня слушался так-сяк, на остальное было плевать: отлежусь потом.
Геллан заметил, но было поздно. Ариведерчи, бамбино! Я послала ему воздушный поцелуй. Видели бы вы его лицо. По-моему, он разозлился. Замечательно.
Возле недостроенных домишек меня ждал сюрприз: видимо, часть мужиков решила здесь передохнуть. Или обосноваться. Эдакий пикничок на природе. Полулежали они, значит, на травке, завтракали, чем бог послал, а тут я нарисовалась — перекособоченная фигура на Савре.
