Константин Калбазов - Бульдог. В начале пути
— Особых опасений по поводу чьего‑либо здоровья нет?
— Нет, фаше феличестфо. Однако, хуже фсех обстоят дела у генерал–прокурора Ягужинского. Но если он будет следофать рекомендациям сфоего медикуса, ничего страшного приключиться не должно. Однако, господин генерал–прокурор…
— Будет исполнять все, что ему велит медикус. А как дела у Головкина?
— Годы берут сфое, но он фсе еще крепок, хотя и страдает подагрой. Однако, он не перегружает сфой организм, подобно Ягужинскому.
— Ясно. Теперь доложи о твоих успехах с оспой. Улыбаешься. Улыбаешься, немецкая душа. Ну!? — У Перта даже глаза загорелись и он невольно подался вперед, оперевшись грудью на заваленный различными бумагами, учебниками и тетрадками, рабочий стол.
— Результаты фесьма обнадеживающие, фаше феличестфо.
— Да? А если судить по тебе, так не просто обнадеживающие, а одержана полная виктория.
— Я не могу этого утферждать, фаше феличестфо. Слишком мало времени для профедения фсесторонних исследофаний. Но кажется. Только кажется, это не окончательно, фаше феличестфо. Средстфо способное защитить людей от этого настоящего бича челофечестфа найдено. И как я фам гофорил, фсе решил случай. Мне удалось прифести ф целостности образец лимфы[11] из пустулы той дефочки. Нашел я материал и здесь. Но именно перфый образец и его произфодные дают наиболее мягкое протекание болезни, и по срокам, и по общему состоянию зараженных.
— Все же есть!
— Фаше феличестфо, не стоит торопиться. Процесс научных изысканий фесьма долог, а здесь идет речь о челофеческих жизнях. Я ничего не утферждаю. Нужны дополнительные исследофания.
— И когда ты будешь готов дать окончательный вердикт?
— Не ранее чем через год.
— Еще год!?
— Фаше феличестфо…
— Вот же заладил! Сколько испытуемых уже было?
— Дфести дфадцать три челофека. Из них, сто дфенадцать инфицированы лимфой «Алена». Так зофут ту дефочку.
— А отчего не свое имя‑то дал?
— Если ф научных кругах посчитают…
— Ладно, ладно, то дело твое. Умершие есть?
— Среди испытуемых другой лимфой, один. От лимфы «Алена», нет.
— А при нынешней вариоляции, кажется двое на сотню?
— Та, фаше феличестфо.
— Так чего же тебе еще надо?
— Нужны еще испытуемые и наблюдения.
— Ладно. Получишь все потребное, — наконец сдался Петр не в силах переубедить медика.
С «добровольцами» для опытов Блюментроста проблем не было никаких. Петр попросту распорядился предоставлять в его распоряжение осужденных за преступления. Рисковать жизнями добропорядочных людей он все же поостерегся. Кто знает, как оно все обернется. А каторжане и так мерли часто и по многу, в том числе и от оспы. Так же, глядишь, подольше потрудятся на благо России, за грехи свои тяжкие. Да и условия в бараке доктора куда как приличные, и работ никаких.
Единственное неудобство, необходимость постоянно держать возле того барака сильный караул. Все же каторжане. Но этим пожалуй они и ограничивались. Петр как и обещал, предоставил в распоряжение лейб–медика все потребное.
— Иван Лаврентьевич, ты подумал насчет того, чтобы занять кафедру практической медицины в академии?
— Подумал. Но. Фаше феличестфо, у меня никак не достанет на это фремени. Мои изыскания, работа в медицинской канцелярии, обустройство аптек как обычных так и с приходящими больными. Фсе это отнимает слишком много фремени, и я не смогу по настоящему отдаться делам академии.
Что же, звучит вполне обоснованно. Но Петру отчего‑то казалось, что основная причина не в этом, а в младшем брате, являвшемся президентом академии. Быть в подчинении у Лаврентия Лаврентьевича, Ивану Лаврентьевичу не блажило. Сейчас же они считай на равных и каждый при своем деле. Впрочем, прав медикус, не дело нагружать одного человека сверх всякой меры.
— Теперь с тобой, Андрей Константинович. Признаться, вчерашний разговор меня сильно озадачил и раззадорил. А главное, возмутил. Человеку с такими талантами точно нечего делать на монетном дворе. Туда уже ушел приказ под моей подписью и ты откомандирован в мое распоряжение. Но запирать тебя в токарне деда с парой тройкой учеников, это небывалое расточительство. Лаврентий Лаврентьевич, как мыслишь, сможет ли Андрей Константинович стать достойным академиком кафедры механики.
— Думаю, что достойней человека найти трудно, ваше величество, — не поднимаясь со своего стула, президент академии умудрился сделать почтительный поклон.
Вот же. Вроде два родных брата, от одних родителей, а подиж ты. Иван Лаврентьевич говорит с ярко выраженным акцентом, как истый немец, словно и не родился в Москве. Наверное все дело в разнице возраста. Иван Лаврентьевич рос в то время, когда немецкая слобода в Москве была более замкнутым мирком. А Ларентий Лаврентьевич родился не просто на пятнадцать лет позже, а уже в другую эпоху. Акцент у него конечно же присутствует, все же немецкая слобода оставила свой отпечаток и на нем, но уже более мягкий и уж буквы‑то он все выговаривает правильно.
— А как там ваши академики, не заклюют? Братия у вас особая. Знаю я, что приказ мой выполните, но так же слышал, что отношение к тем, что с сильной протекцией, особое. Не хорошее отношение. А ему нужно работать, а не с кознями разными бороться. Поэтому давай как на духу, примут его иные академики и преподаватели или за выскочку посчитают.
— К господину Нартову относятся как к великолепному механику, мастерство свое постигшему наилучшим образом и привнесшему в развитие механики много полезного. Уверен, что говорю сейчас от имени всех — такому назначению мы будем только рады.
— Тогда сам и приглашай. Думаю меня все же от греха подальше, лучше туда не вмешивать.
— Я все понял, ваше величество.
— Андрей Константинович, а ты там не робей, если тяжко будет, сразу ко мне. Я тебе отдельную мастерскую устрою, да обеспечу всем потребным по самую маковку, пусть тогда обзавидуются.
— Думается мне, Санкт–Петербургская академия и без того обеспечивается всем потребным не в пример лучше, иноземных академий, — улыбнувшись возразил Нартов.
Сложно спорить. На детище Петра Великого средств никогда не жалели, даже в годы беспутства его внука, потому как это одна из черт лица государства. Жаль только там до сего момента был лишь один из числа рожденных в России, Блюментрост, президент академии. Ну да ничего, вот теперь еще один академик появится.
Закончив разговор касающийся всех троих, Петр отпустил Блюментроста и Нартова. Первый вышел в гостиную поджидать младшего брата, второй тут же направился в токарню, так как свое личное время, отводимое на отдых, император хотел посвятить изучению токарного дела. Не сказать, что он прямо‑таки воспылал страстью к работе на этих махинах, но желание поближе ознакомиться и уметь с ними хоть малость обращаться присутствовало.
— Я тут с учителями своими беседы имел, да тишком разузнал, что и к чему, — когда они остались наедине, угрюмо начал Петр. — Что же это творится, Лаврентий Лаврентьевич? Бегут академики и иные ученые из академии. Вон Якоб Герман сказывает, что контракт продлевать не хочет, иные думают так же. Кафедра химии и практической медицины без академика пребывает, потому как желающих ехать к нам нет и из местных никто на то место не зарится. И это при таком‑то жаловании! Академикам платят от тысячи до полутора тысяч рублей в год, нигде такого нет, а желающих не находится. Не объяснишь?
— Право, ваше величество…
— Ты словоблудство‑то для других прибереги. Хорошо было, когда я про свой долг позабыв предавался охотничьим забавам? Молчи. Все одно правду не скажешь. А я отвечу. Плохо. По сей день не пойму как все не порушилось. А все от того, что тело без головы жить не может. Отруби руку, выживет, а вот без головы никак. Ну я‑то по глупости и по малолетству, но ты‑то взрослый муж. Как можно было отстраниться от всего, и дела академии полностью передать в руки Шумахера,[12] коий прямо‑таки измывается над преподавателями и академиками.
— Но ваше величество, его поведение объясняется нападками со стороны академиков. Они далеко не так святы, как хотят казаться.
— Если из‑за одного, пока никак особо себя не проявившего, Российская наука теряет нескольких, коих имена знают по всей Европе, то по моему выбор очевиден. Значит так. Приказ о передаче полномочий Шумахеру отменить. Все бразды правления взять в свои руки. Навести в академии должный порядок, дабы работа проистекала на должной высоте.
— Так что же мне гнать его?
— Придется, так гони. Герман, Бильфингер, умы способные принести много пользы России, вынуждены буквально бежать из‑за нападок какого‑то недоучки интригана.
— Не все академики настроены по отношении Шумахера враждебно. Многие с ним прекрасно ладят. Указанные же вами господа, сами далеко не ангелы…
