Юрий Корчевский - Стрелецкая казна
Ленка не успокаивалась, упрашивала, клянчила, ругалась. Наконец я не выдержал:
— Хорошо, прямо сейчас оденусь и пойду вызволять. Только ведь собаки во дворе злющие.
— Милый, ты сумеешь.
Вот незадача. Один говорит — поймай и платит деньги, другая — вызволи. И все на мою голову. А в принципе, я дело сделал, беглец в узилище, деньги у меня, Антонина под бдительным надзором. Если я ему устрою побег, никто меня не заподозрит. Будь что будет.
Одевшись, я вышел во двор и пошел к дому купца.
С трудом нашел в темноте дом Перминова и перемахнул через забор. Куда заперли Илюшку, я видел. Запор оказался хлипкий, да и кто покусится на продукты в погребе на своем дворе — не поруб, чай. Я шагнул в темноту.
— Илья, ты здесь? Тяжкий вздох:
— Здесь, где мне еще быть!
— Сбежать хочешь?
— Не по чести то.
Я аж вскипел:
— Ах, ты засранец, девок портить — но чести, а убежать — честь не позволяет. Ты хоть понимаешь, что на суде звания боярского лишиться можешь и виру князь наложит такую, что тебе и родителям вовек не расплатиться?
— Что-то голос твой похож на голос того, кто нас пленил.
— Это я и есть! Илюшка замолчал.
— Ты говорить будешь или мне уйти?
— А ну как обман? Не верю я тебе.
— Нет у меня времени с тобой долго говорить: учуют собаки — обоих подерут, и на суд оба пойти можем.
— Ладно, согласен.
В темноте подвала послышалась возня, и Илья подошел к двери. Руки его были связаны. Я вытащил нож, разрезал путы. Пленник начал растирать кисти.
— Бежать есть куда?
— Есть.
— Тогда сейчас бежим к забору, если собаки нападут, попробую задержать. Ты же беги, меня не жди и забудь про меня. Поймают ежели — сам сбежал.
Мы пошли к забору. Заслышав наши шаги, темной тенью из-за угла дома вылетела огромная собака. Молча, без лая она кинулась в нашу сторону.
— Беги, — толкнул я Илью. Он бросился к забору, а я вытряхнул из рукава кистень. Саблю я не брал — чай не на войну шел, во двор к купцу, и убивать никого не собирался. Когда до пса оставались метры и я различил злобные зеленоватые глаза, рука моя рванулась вперед и кистень врезался кобелю между глаз. Я перепрыгну через забор. Ильи след простыл. Вот и славно, что он не видел ничего, ни к чему мне лишние разговоры.
Бегом я рвану домой, мне не хотелось, что бы меня кто-нибудь увидел. Не успел постучаться, как дверь распахнулась. Елена стояла в одной ночной рубашке, накинув на плечи платок.
— Что?
— Цел, как видишь. — Я об Илье.
— Вызволил, убег — даже спасибо не сказал. Елена наградила меня страстным поцелуем. Ее тело под тоненькой ночной сорочкой было обнажено. Едва заперев дверь, я разделся, бросая одежду, и мы нырнули в постель. Я был достойно вознагражден.
А утром в ворота раздался стук. Уж больно рано — только-только забрезжил рассвет. Учитывая, что я полночи не спал, вставать не хотелось. Стук повторился. Пришлось вставать, одеваться, выходить во двор. У ворот стоял мужичок, представившийся слугою купца Перминова.
— Доброго утречка вам! Хозяин к себе просит, уж не гневайся. Умыв лицо, я оделся подобающим образом. Оседлал лошадь и вскоре был у дома купца.
Во дворе бегали слуги, и кругом явно чувствовались суматоха и растерянность. Доложили о моем приезде, и купец лично вышел на крыльцо встречать гостя, проявив уважение. Едва успев зайти в дом, купец огорченно сказал:
— Сбег Илюшка-то, не усмотрели.
— Дочка на месте?
— Дома, за нею уж пригляд строгий. Второй раз не осрамимся. Видно, помог ему кто-то из прислуги. Как после того челяди верить?
— Прискорбно, только от меня что надо? Купец помялся.
— Не возьмешься сыскать?
— Нет уж, извини, Гаврила, я только вчера беглецов вернул. За три дня едва лошадь свою не загнал, пока все дороги обшарил. Не поверишь — от езды седалище болит. Нет, не проси. В баньку хочу, передохнуть надо — почитай, все ночи не спал, — вдохновенно врал я.
Купец вздохнул:
— Видно, судьба. Прости за хлопоты.
Я откланялся и вернулся домой. Не для того выпустил я Илью ночью, чтобы вновь разыскивать!
Прошло время, пришла зима с ее снегами и морозами. Оживилась торговля, несколько приутихшая в распутицу, — дороги были непроезжие, грязи столько, что лошади по брюхо в нее проваливаются, какие уж тут телеги? Да и в ненастье немного охотников найдется мокнуть под дождем, бродя по торгу. Зимой же крестьяне свободны, вот и тянутся в город по льду замерзших рек на лошадках, запряженных в сани. Дорожка на загляденье — ровная, без рытвин и ухабов. Гляди только, чтобы в полынью не угодить. Вот и старается крестьянин в город попасть, на торжище, чтобы разумно потратить заработанные осенью деньги.
В город везли остатки нераспроданного урожая — репу, морковь, мороженое мясо и рыбу, ведра с замороженным молоком, мед. Назад — железные изделия: топоры, лопаты, косы, замки. Женам и семейству — ткани: попроще — для каждодневной работы, а уж шелк — для праздничной одежды. Жены пошьют — в селе они все рукодельницы. Детям — подарки, как без этого: леденцы на палочке, пряники печатные, свистульки глиняные, игрушки деревянные. Кто позажиточнее, покупали слюду на окна вместо бычьих пузырей.
В трактирах вино лилось рекой, все близкие к торгу харчевни были полны. Крестьяне обмывали покупки, купцы — прибыль от торговли. Упивались и допьяна, однако трактирщики таких на улицу не выпускали, прислуга уносила их в отдельную комнату — пусть проспятся. И не потому, что жалостливые такие, боялись, что пьяные пообмораживают руки-ноги, — нет. Был на то указ государев, и за исполнением его городская стража наблюдала. Обирать пьяных тоже было не принято. Уже не по указу, а потому как одного оберут, другого — пойдет слушок, и конец репутации. Были иногда случаи, как без этого, только большей частью баловались слуги.
В один из таких дней ко мне пожаловал на санях самолично Перминов. Надо же, не забыл дорожку. В дорогой собольей шубе, песцовой шапке, вышитых валенках, он внес в дом запах мороза. Отряхнув валенки в сенях, сбросил мне на руки шубу и шапку, уселся на лавку: краснощекий, веселый, с расчесанной и умащенной маслом бородой. Что-то непохоже, что придавлен тяжкими делами.
Разговор начали, как водится, о погоде: де на Николу такая метель была, что пару дней из дому носа высунуть нельзя было. Постепенно разговор пошел о торговле, видах на урожай. Наконец Гаврила дошел до цели приезда.
— А не хотел бы ты, Юрий, на охоту съездить? Косточки размять, удаль молодецкую показать. Знакомец мой высмотрел берлогу, да медведь в ней огромный.
— Чего же не съездить?
— Вот и договорились. Оденься завтра с утречка потеплее, мы за тобой заедем. Рогатину для тебя возьмем; знаю — не охотник ты, своей нету. Коли сладилось у нас, так до завтра.
Купец уехал. Странно, после того случая с дочкой не виделись ни разу, а тут вдруг на охоту приглашает. Не таков Перминов, чтобы время свое праздно проводить, не иначе, разговор есть такой, чтобы без лишних ушей.
Кто на охоту зимой не выбирается? Самое развлечение для мужчин. Едва утром успел поесть да одеться, как у ворот остановился санный поезд. Семь саней — изрядно. Во вторых санях, укрытый медвежьей шкурой, сидел Перминов, одетый в добротный овчинный тулуп. Он призывно махнул рукой, и я уселся рядом.
За неспешным разговором путь пролетел быстро. Сытые лошади бодро тянули сани. К ночи въехали в село: Перминов и я — на постой к знакомцу купца, остальные — на постоялый двор.
Поев, мы улеглись спать. Вино не пили, медвежья охота — занятие серьезное, не для похмельной головы и дрожащих рук.
Разбудили нас с первыми петухами. Собрались быстро, к дому уже подтягивались с постоялого двора остальные охотники. Мы разобрали рогатины и от села прошли пешком. Знакомец дорогу знал, но все равно идти было тяжело, снегу чуть ли не по колено.
Вот и берлога. Если бы знакомец не сказал, что она передо мной — я прошел бы мимо. Поваленное дерево, рядом с комлем — сугроб, каких в лесу множество. Лишь приглядевшись, можно было заметить, как из маленькой дырочки вверху вырывается легкий парок.
Охотники окружили сугроб, выставив вперед рогатины. Тяжелая штука, куда там копью до него. Толстое полированное ратовище, на конце — рогатина в виде короткого, в локоть, меча. Обоюдоострое широкое лезвие — рожон (отсюда и выражение «Чего на рожон прешь?») — в месте соединения с деревянным ратовищем имело широкую перекладину. О ее назначении я догадался сам — разъяренный медведь мог насадиться на рогатину и дотянуться лапами до охотника, перекладина же обеспечивала относительную безопасность. Но тяжела, — втрое против копья, не меньше, да и то не супротив человека: в матером медведе килограммов триста будет, — а ну как ратовище не выдержит?
Конечно, на поясе у каждого — нож, но это больше для успокоения совести. Когти у косолапого едва ли не меньше ножа, и удар лапы — будь здоров, раздирает тулуп, одежду, кожу — на раз. И уж коли до ножа противоборство дойдет — будьте уверены, охотнику самому сильно достанется.
