Юрий Корчевский - Стрелецкая казна
Скоро рассвет, ночь прошла впустую. Однако отрицательный результат — тоже результат. Теперь надо заниматься дорогами, а допрежь — отдохнуть.
Блеснул огонек. Не иначе — постоялый двор: крестьянские избы ночью темны, ни огонька, а у постоялого двора всегда горят масляные светильники, как маячки для припозднившегося путника.
Я набрался наглости и заехал на коне во двор, хотя обычно полагалось заводить коня в поводу
Хозяин дремал за стойкой, но, завидев меня, мгновенно сбросил дрему, усадил за стол в пустой трапезной. Самолично принес едва теплую вареную курицу, пряженцы с тыквой и пиво. Для позднего ужина — достаточно.
Насытившись, я расплатился и попросил комнату. Хозяин провел меня на второй этаж, и я, уже и не ожидая удачи, спросил на всякий случай — не видал ли он вчера девицу с парнем на лошадях.
— Как не видал — были, далеко за полдень, поели и дальше поскакали.
— Куда? — Мне даже спать расхотелось.
— Как куда? У нас дорога одна — они от Нижнего на Владимир ехали.
— Вот спасибочко за добрую весть.
Я бросил полушку медную хозяину, и тот словил ее в воздухе так ловко, что я поймал себя на мысли, что не прочь бросить еще одну лишь бы еще разок посмотреть на его трюкачество.
Ладно, можно поспать пару часов. Если я вышел на след, несколько часов ничего не решат. Все равно и они ночью спать будут. Да какое там спать — сейчас небось передыхают после очередной любовной схватки, а потом до полудня спать будут. С этой мыслью я и уснул.
А вот выбраться из постоялого двора оказалось затруднительно. Гостеприимный двор стоял на оживленном месте, и по дороге уже двигались повозки, скакали конные.
Позавтракав, я оседлал коня и рванул за беглецами.
Промелькнула деревушка с постоялым двором. Если беглецы не полные идиоты, то наверняка уже покинули постоялый двор, и вскоре я их должен догнать.
Минут через пятнадцать впереди показались два всадника. Наверное, беглецы. Я перегнал их и всмотрелся в лица. Похоже, они. Я спешился. Заметив меня, всадники пустили коней шагом. Остановившись в паре метров, всадник грозно бросил:
— Прочь с дороги, шпынь!
Я аж удивился — это я шпынь? Перевел взгляд на второго всадника — о, какая красавица! Щечки разрумянились, глазки сверкают. А лицом — вылитая мама.
Зашелестела сабля. Всадник с вызовом крикнул:
— Уйди с дороги, зарублю!
— Верни саблю в ножны, сосунок, тогда цел останешься, это ты тать бесчестный. Нехорошо девок у родителей умыкать.
Антонина густо покраснела и бросила отчаянный взгляд на боярина. В том, что это был он, я уже не сомневался. Боярин отважился на решительный поступок — взмахнул саблей, по я был настороже, ожидая чего-то подобного. Взмах кистенем — и сабля вылетела у него из руки, упала на землю. Я резко рванул боярина за ногу. Не ожидавший подвоха молодец грохнулся на землю.
Я схватил под уздцы лошадь купеческой дочки.
— Стоять! Не вынуждайте применять силу — хуже будет.
Но боярин, ослепленный яростью и пристыженный падением с лошади, бросился на меня. Отшвырнув удила, я сделал подсечку ногой и, когда он упал, врезал ему в глаз.
Антонина живо соскочила с лошади, кинулась к парню. Присев перед ним на колени, стала гладить ладошками по щекам.
— Илюшечка, очнись!
Левый глаз у парня набухал, вскоре появится синяк. Пока он не очухался, я расстегнул его ремень и связал ему руки. Подобрал его саблю, вернул ее в ножны. Нехорошо бросать саблю на дороге, хоть и дрянная была. Парень захлопал глазами, скривился от боли в подбитом глазу.
— Эй, тать! Ты кто? По какому такому праву боярина бить посмел?
— Какой ты боярин! Ты девку скрал, стало быть, тать ты, а не я. Перед княжьим судом объясняться будешь. А еще раз меня обзовешь — отхожу тебя по заднице вожжами. Понял?
Услышав про суд, парень замолчал, зато Антонина кинулась на меня коршуном и попробовала ногтями вцепиться в лицо. Увернувшись, я схватил ее за толстую косу, намотал на руку
— Будешь непотребство учинять — привяжу к лошади, сзади бежать будешь, пыль глотать.
— Да ты знаешь, холоп, чья я дочка?
— Знаю, меня папенька твой, Гаврила Лукич, за вами, голубками, самолично послал.
Девчонка сникла, а через пару минут предложила мне выкуп.
— Ну сколько тебе папенька денег даст? Я больше дам. Отпустишь? — Она стала срывать с себя золотые серьги, снимать цепочку.
— Жить-то на что будете, голубки? Боярин твой саблю в руках держать не может, ничего другого не умеет, кроме как девок портить. И на какие такие шиши вы кушать будете, где жить?
Девчонка посмотрела на боярина, ожидая поддержки. Но Илья прикинулся больным, прикрыл глаза. Я слегка пнул его сапогом.
— Хватит отлеживаться, дома заждались. Поднимайся. Илья с помощью Антонины поднялся.
— Садитесь на одну лошадь вдвоем и не дергайтесь — мигом догоню, и тогда пощады не ждите.
Веревкой я связал их между собой, сам сел на лошадь купеческой дочки, своего копя взял под уздцы; мы развернулись и тронулись в обратный путь. Илюшка оказался парнем капризным, и за три дня обратного пути чуть не довел меня до белого каления. То еда в харчевне была ему не по вкусу, то на полу спать жестко. А куда я его положу? Спали в одной комнате: Тоня на постели, мы с боярином — на полу, только у него руки были связаны. Спал я вполглаза, боясь, что голубки сговорятся, Тоня его развяжет, и вдвоем они меня сонного и прибьют.
Нет, обошлось. А перед Нижним боярин стал канючить:
— Отпусти хотя бы меня, Тоньку уж доставь отцу — небось, деньги за нее обещаны, а меня, скажи, не поймал.
— Это с какого перепугу я тебя отпустить должен? Напакостил — отвечай. Тебе что, дворовых девок мало? За кого теперь Гавриила Лукич ее, порченую, замуж отдаст? Кто из купцов разрешит сыну с ней венчаться? Ты о ней подумал? Заткнись, а то зубы повыбиваю.
Парень замолчал. Не потеря зубов его страшила, а гнев отцовский да суд княжий. Но то не мои дела.
К посадам Нижнего подъехали к вечеру, еле успели пройти городские ворота — прямо за нами их закрыли.
Подъехали к дому купца, я затарабанил в ворота. Испуганный слуга приоткрыл калитку.
— Чего надоть?
— Открывай ворота и зови хозяина.
Загромыхали запоры, ворота открылись. Я завел лошадей во двор, а с крыльца уже спускался купец. Было видно, что он сдерживает себя, чтобы не побежать, — негоже лицо ронять. Дойдя до лошади, на которой сидели оба голубка, он покачал головой, бросил мне:
— Развяжи!
Я развязал веревку, снял девчонку с лошади.
— Иди к матери, потом поговорим. Тонька испуганной мышью кинулась в дом.
Боярин неловко слез с лошади сам — неудобно со связанными руками. Купец вдруг размахнулся, врезал ему в ухо и, когда Илья упал, принялся пинать его ногами. Я обхватил купца руками, оттащил от парня.
— Охолонись, Гаврила! Не по чину бьешь, кабы сам за членовредительство в суд не попал.
Слова мои охладили купца.
— В подвал мерзавца! — приказал он слугам. — Пусть посидит ночь, а утром отца его пригласим.
Купец пошел в дом, позвал меня за собой. Двое слуг поволокли Илью в подвал.
Гаврила сел за стол, подтянул к себе кувшин с вином, разлил в серебряные кубки. Один придвинул ко мне.
— Давай выпьем за удачное окончание! Мы выпили, не чокаясь, как на похоронах.
— Сколько я тебе должен?
— Мы не уговаривались, сколько дашь — столько и возьму. Купец вышел, почти сразу вернулся. Бросил на стол мешочек, звякнувший монетами.
— Прости, забот сейчас у меня много. Благодарен премного, что дочь быстро вернул, еще никто не хватился. Рад, что не ошибся в тебе.
Я поклонился, подхватил мешочек и вышел.
Вскоре я был дома, перемахнул через забор и постучал в окно.
Когда после ужина мы уже лежали в постели, Лена попросила рассказать, зачем приходил купец Перминов и куда я исчезал. Взяв с нее слово молчать и никому не рассказывать, опустив некоторые детали, я живописал историю побега и поимки беглецов. Лена слушала, затаив дыхание, глаза ее блестели. В конце моего повествования на глазах появились слезы.
— Это жестоко!
— Ты о чем?
— Илью отдадут под суд и лишат боярского звания. У Перминова полно денег, и он подкупит любой суд. Надо спасти Илью.
— Нет уж, напакостничал — пусть отвечает, коли он мужчина.
— Как ты не понимаешь, он ее любит!
— И что с того?
— Бесчувственный чурбан! Где он?
— Известно где — в подвале у Перминова.
— Юрочка, дорогой, вызволи его оттуда.
Ни фига себе — вызволи. Не для того я помог его туда упрятать, чтобы самому вызволять.
Ленка не успокаивалась, упрашивала, клянчила, ругалась. Наконец я не выдержал:
— Хорошо, прямо сейчас оденусь и пойду вызволять. Только ведь собаки во дворе злющие.
— Милый, ты сумеешь.
