Татьяна Апраксина - Изыде конь рыжь...
Это в хорошие дни. В такие, как сегодня, не получалось ничего. Вчера пропал продовольственный конвой, а это не только еда, это горючее и бесценные грузовики. Тяжелогрузы, из тех, что ходят на дизеле, а не на деревяшках. Петр Константинович кричал с самого утра... но сейчас-то он терзал печень господина профессора, который и сам большой мастер что-нибудь сказать и всем вокруг настроение испортить, а до того ведь на господина генерал-майора голос повысили, а это совсем зря - губернатор в корпусе нуждается много больше, чем корпус в губернаторе.
За стеной в кабинете что-то упало, створки дверей разлетелись в стороны, кажется, сами. Владимир Антонович, целый, невредимый и даже не взъерошенный, слегка придержал левую створку, и потому двери за его спиной схлопнулись с костяным стуком, а не с грохотом. А господин директор вычислительной лаборатории тем же ровным шагом подошел к слепой стене между двумя окнами, уперся в нее ладонями, постоял так некоторое время...
- Представляете, Павел Семенович, - вздохнул, - по темпераменту я флегматик.
Секретарь представлял. В мирное время, в спокойном упорядоченном городе, когда тепло, светло и совершенно не страшно - отчего не быть флегматиком? А в нынешней ситуации и Будда Майтрейя сорвет голос, объясняя господину губернатору, что число действенных маршрутов из точки А в точку Б ограничено городской застройкой... и любые расчеты бесполезны, если в канцелярии или в жандармском корпусе есть утечка, а она там есть. Это было слышно даже сквозь дверь. Как и обещания губернатора раздавить проблему в зародыше.
Настоящий вычислительный центр в городе был, но частью вымер, частью вымерз еще в Ту Зиму, остатки подобрали тогда еще профессор Павловский с тем же доктором Рыжим, а потом они же и предложили властям вести все нужные расчеты - вплоть до оптимального расположения пунктов раздачи хлеба, в обмен на все то, что мог дать лаборатории статус ВЦ.
- Кофию не хотите ли? - поинтересовался секретарь.
- Что, господин губернатор меня внес в перечень лиц на довольствии?
- Не беспокойтесь, я найду, как ему объяснить. Табельное оружие ведь при вас?
- Не потерял еще. Давайте. Благодарю.
Не далее чем в августе доктор, к тому времени уже господин директор Рыжий, требуя подать ему кофию с лимоном и коньяком, изволил выбить стекло в приемной губернатора посредством стрельбы - объяснял тем, что накурено здесь очень. С тех пор у секретаря было надежное объяснение растрат в запасах: ему не дай - дороже выйдет.
А без угощения свежих пророчеств не услышишь. Слушать их, правда, никакой охоты нет, и сразу понятно становится, почему добрые троянцы Кассандре не верили.
- Господин губернатор, - морщится Владимир Антонович, - увы, осознал, что там, где есть спрос, всегда найдутся люди, готовые организовать предложение. Так что он решил прекратить нападения на конвои... ликвидировав спекуляцию и черный рынок. И изложил мне меры, которые намерен брать. В области они вызовут мятеж не позднее чем через месяц. Что касается города, то черный рынок, конечно, не исчезнет, атаки участятся, а вот восстания можно пока не ждать - одна польза от желтухи, у нас не Москва, организовать что-то серьезное решительно некому.
Никогда не думал о желтухе как о чем-то полезном. Никогда не думал о желтухе как о чем-то, что предпочтительней мятежа. Как-то казалось, что хуже желтухи ничего нет и быть не может. Даже холод - тот, что снаружи, без серых труб и теплой воды в стакане, - даже он лучше. Но господин директор видел вблизи все три бедствия, а он сам - только два.
- Скажите, - спрашивает секретарь, - как оно было в Москве?
Подробности столичного революционного переворота в Петербурге знали все, частью из выходивших тогда еще газет, частью из телефонных разговоров, частью от беженцев, но слова и картинки рассыпались с грохотом, как типографский набор. Или без грохота, с воем и визгом... как это вышло с Государем...
- Ну, Павел Семенович... - фыркает неприлично молодой доктор и директор, разводит руками. - Россию просто смыло в четыре дня. В сравнении - у нас тут очень неплохо идут дела.
- Павел... Семенович! - ахнуло из-за дверей. Секретарь привычно напряг скулы, как бы скривился, на этой паузе. Спасибо, что при посторонних Пашкой-бестолочью не кличут, и такое было. - Хватит там лясы точить! Сюда извольте себя любимого принести немедленно!
Было нестерпимо и обыденно тошно, морковная муть, называемая чаем, подступила к горлу. Как вчера и как в прошлом году, как еще до войны. Он давно служил секретарем господина губернатора. Чай пророс морковной ботвой, кофе обзавелся приставкой "эрзац", как в прошлую войну, сахар стали мешать с неведомой горьковатой дрянью, спасибо, что не со стеклом. Только его высокопревосходительство остался верен себе. Как вслед за днем бывает ночь. Схватить бы меч - и с криком "Крыса, крыса!"... И понимание, что дурит Петр Константинович даже не по привычке, а в общее успокоение - не помогало.
- Приваживаете! Прикармливаете! Делать нечего? Где протокол заседания отопительной комиссии?
- Извольте, ваше высокопревосходительство, - секретарь подал тонкие, синюшные от холода и пачкавшей копирки, листы.
Губернатор с астматическим присвистом заглотнул очередной разнос, проглядел протокол, сделал еще пару заходов и с омерзением прогнал Павла Семеновича прочь. У господина профессора хватило деликатности к тому времени покинуть приемную.
Можно было смело сказать, что день не задался.
И ошибиться. Потому что перед вечерним совещанием зашли в приемную Леонид Андреевич с Евгением Илларионовичем - да, войдя, разговора и не прервали.
- Но вы же понимаете...
- Я все понимаю, дражайший Леонид Андреевич - и именно поэтому считаю арест делом даже не преждевременным, а вовсе ненужным. Во-первых, нам нужен вычислительный центр, а он встанет...
- Что вы, Евгений Илларионович. Штолле прекрасно справится.
- Вот тут вы ошибаетесь, Леонид Андреевич. - Генерал-майор, по мнению секретаря, точно соответствовал образу жандарма из плохой фильмы о начале прошлого века: мягкий, медленный, ласковый и очень-очень страшный. - Александр Демидович Штолле - в высшей степени достойный ученый и прекрасно бы справился, если бы на земле царил мир, а в человецех - благоволение. А поскольку дело обстоит иначе, то сохранить лабораторию он не сможет. А мы будем заняты делами более насущными, и лаборатория Павловского повторит судьбу Пулкова и нашего основного вычислительного центра, что будет весьма горько.
Начальник департамента полиции морщится всем своим длинным лицом. Секретарь понимает: слишком уж привыкли полагаться на математиков. Во всем: от расчета расходов топлива до выявления домов с незамерзшими трубами - для подселения.
- Они нам, увы, нужны. Это первое. Далее - сотрудничество с генерал-губернатором и, в особенности, с нами весьма компрометирует Владимира Антоновича в глазах его более... свободолюбивых друзей. А это - желательное развитие событий. Кроме того, - тут Парфенов понижает голос, не до шепота, но за дверью уже не слышно, ни за той, ни за другой, - как успели сообщить мои московские коллеги, во время тамошних событий наш Владимир Антонович был как-то очень короток с Лихаревым. А Лихарев, как вы знаете, в новое правительство не вошел и вообще никуда не вошел, и, по слухам, собирался к нам, если уже не в городе. Согласитесь, что в этих условиях арест - мера немыслимая.
- Короток? - если Леониду Андреевичу неприятно, что его обошли с новостями, то по лицу и голосу того не прочесть. А может, даже и не обошли.
- Ходит слух, что они - друзья детства. По приюту.
Теперь морщатся оба.
- Скверная история, да, - сам себе кивает Парфенов. - Вернее, была скверной тогда. Сейчас-то... В любом случае, как мне кажется, одной возможности найти Лихарева, прежде чем он что-нибудь у нас учудит, достаточно, чтобы ограничиться наблюдением. Это если не вспоминать о том, что Владимир Антонович как он есть составляет славу российской науки.
Секретарь не замер, не пытается слиться с обстановкой. Сидит себе, работает с бумагами, слушает, раз говорят. Есть люди, которые не видят курьеров, техников, или как там в старом рассказе, почтальонов. Леонид Андреевич - из их числа. А вот Евгений Илларионович - нет. Он всех нарочно замечает и со всеми вежлив. И если он, войдя в приемную, не поздоровался и служебные тайны обсуждает, как будто вокруг северный полюс и от белого медведя до медведя за семь лет не доскачешь, то, значит, не забылся, а имеет свои виды, чтоб им пусто было.
Уже и внутрь давно проследовали, и двери закрылись, и чаю подали - и самому выпить пора, время, и дел еще столько, а все сидишь, как журавль с мытой шеей, думаешь - это Евгений Илларионович директора Рыжего предупреждал или, наоборот, провоцировал? Или даже не Рыжего, а вовсе - самого секретаря? И что теперь прикажете делать?
