Максим Дубровин - Новелла по мотивам серии «Сыщики». Исповедь потрошителя
Надежды на благополучный исход таяли на глазах. Шли часы, ребенок оставался без сознания. Морты сходили с ума от горя, Диккенс ходил мрачнее тучи, весь дом замер в ожидании неминуемого. К вечеру из Лондона в личном экипаже писателя были доставлены трое лучших лондонских докторов, один из которых являлся придворным врачом самой королевы. Их заключение было единодушным — ребенок нежилец.
Диккенс и слышать не хотел о перевозе мальчика в особняк Мортов. Он настоял, чтобы Берти остался в Гэдсхилл-Плэйс. Писателя поддержали доктора, запретив даже перекладывать раненого ребенка с кровати на кровать. Родителям пришлось смириться, тем более что гостеприимство Диккенса, чувствовавшего вину за произошедшее, распространялось и на них. Морты остались в доме писателя.
Дни шли за днями. Вопреки прогнозам Берти оставался жив. Сознание не возвращалось к нему, но дыхание стало ровным и глубоким. Если бы не повязка на лбу и бледные, заостренные черты лица, его можно было принять за спящего. Мать не отходила от него ни на шаг и за время болезни сына так исхудала и осунулась, что стала похожа на призрак.
Какова же была ее радость, когда к исходу третей недели беспамятства, в то время как все перестали надеяться на чудо, и жизнь в Гэдсхилл-Плэйс вернулась в прежнюю колею, Берти внезапно открыл глаза.
Это случилось среди ночи. Комнату освещала одинокая газовая лампа, стоявшая в изголовье кровати, миссис Морт задремала в кресле у постели ребенка. Время катилось к полуночи; миссис Морт видела тревожный сон. Внезапно она проснулась как будто от сильного внутреннего толчка, и в первое мгновение ей показалось, что сердце остановилось. А в следующий миг мать увидела, что глаза Берти открыты и смотрят на нее в упор. Ребенок не поменял позы, даже не пошевелился, не попытался сказать ни слова и не пробовал привлечь к себе внимание. Он просто смотрел на нее и молчал.
В ту ночь в жизнь миссис Морт вернулась радость, но пришла и тревога. На какие-то секунды ей показалось, что ребенок, который впился взглядом в ее лицо — не сын ей, что это какой-то чужой, незнакомый человек, изучает ее глазами Берти. А потом мальчик закрыл глаза и заснул.
Наутро Берти пошел на поправку. Он был еще очень слаб, и большую часть дня спал, но в короткие часы бодрствования это был все тот же малыш, в котором родители не чаяли души. Врачи дружно подтвердили очевидное — опасность миновала. К началу осени он уже вставал с постели и Морты перебрались в свой особняк.
Миссис Морт не забыла о странном происшествии в доме писателя. Чутким материнским сердцем она ощущала — Берти изменился. Большую часть времени он оставался самим собой — любящим ласковым ребенком, не желающим ни на секунду отпускать от себя мать. Но случались минуты, когда его взгляд становился чужим, в глазах просыпалась недетская злость. В такие моменты он искал уединения, бывал, вспыльчив и груб и совсем не походил на себя прежнего. Этот другой Берти пугал мать.
Но что хуже всего, он пугал самого себя. Однажды утром миссис Морт застала его плачущим.
— Что случилась, солнышко? — ласково спросила она.
— Другой мальчик хочет, чтобы мы с ним убили кошку.
— Какой мальчик, сынок? — спросила миссис Морт, обнимая ребенка.
— Злой мальчик из темноты. — Голос сына дрожал, в глазах плескался страх.
— Кто он такой? Я скажу его родителям, чтобы он держался от тебя подальше,— с негодованием воскликнула миссис Морт, но в ее душе шевельнулся комок страха.
Берти жалобно посмотрел на мать.
— У него нет родителей. Он живет в темноте и приходит когда хочет.
Теперь миссис Морт испугалась по-настоящему.
— Тогда сделаем так,— сказала она. — Когда он снова появится, мы позовем папу, и он его прогонит.
Ребенок посмотрел на нее с безнадежной грустью и вздохнул.
— Хорошо.
Было видно, что он не верит, в помощь взрослых. В глубине души в это не верила и его мать.
Кошка пропала через три дня. Миссис Морт искала ее в доме и саду, спрашивала у слуг, зеленщика и молочника. Но спросить у маленького Берти она так и не решилась.
***
Жилище Мэри оказалось еще более жалким и убогим, чем можно было себе представить, даже обитая в таком далеко не самом благополучном районе Лондона, как Уайтчепел. Несмотря на тяжелое ранение, Берт был изрядно удивлен. Он еле держался на ногах, войдя в дверь лачуги, притулившейся в самой глубине ламбетских доков, но увиденное произвело на него впечатление.
Домишко состоял из одной единственной крошечной комнаты и был пристроен к стене старого, полуразвалившегося склада. Дверь в каморку не запиралась. Скошенная крыша не позволяла даже распрямиться во весь рост без риска оцарапать голову. Из мебели в комнатушке нашлась старая софа без спинки, с обломанными ножками и содранной обивкой, а также импровизированный стол, сооруженный из ящиков. На столе Берт заметил старую швейную машинку — по-видимому, самую ценную вещь в этой лачуге. Половину комнаты занимал огромный кусок парусины, скомканный и брошенный прямо на земляной пол. Отапливалось помещение железной печушкой с трубой, выходящей в единственное окно. Жалкая горстка угля валялась прямо на земле у печки.
Но Берту, прошагавшему два квартала босиком в мокрой одежде и с револьверной пулей в груди было уже все равно. Он без сил опустился на софу.
Мэри разожгла печь и положила ребенка рядом с ней на парусину.
— Угля хватит едва на час,— сообщила она.
— Сломайте ящики и топите ими. После мы купим вам настоящий стол.
Желание лечь и забыться навалилось на Берта с такой силой, что он едва не уснул на полуслове. Но сейчас нужно было, во что бы то ни стало заняться раной. Он попросил поднести ему свечу — единственный источник света в комнате. Мэри выполнила его просьбу и помогла избавиться от окровавленной тряпки, в которую превратилась рубашка несчастного. Кровь и рана, казалось, совсем не пугали ее. Она нашла относительно чистую тряпицу и, смочив ее водой, осторожно протерла грудь.
Теперь Берт мог осмотреть ранение. Увиденное удивило его и вселило надежду. Пуля попала в большую медную пуговицу макинтоша. Мягкая медь приняла удар на себя и пуговица полностью впечаталась в тело доктора Морта. Похоже, было сломано ребро и, возможно мечевидный отросток грудины. Берт чувствовал под пальцами гладкую медь в ране, будто пуговица стала новой диковинной частью его тела.
— Вы швея? — спросил Берт.
— Да, делаю паруса для рыбацких баркасов. — Она кивнула в сторону куска ткани на полу.
— Тогда у вас должны найтись нож, игла и нитки.
Мэри извлекла из-под машинки жестяную коробку от конфет, некогда расписанную яркими красками, поблекшими от времени. После недолгих поисков девушка достала из нее большую иглу и толстую нить. Нож нашелся рядом с печкой.
Берт изучил инструментарий, которым ему предстояло работать, и вздохнул. В квартире в Ист-Энде у него остался прекрасный набор инструментов, на его вкус даже слишком хороший — но инструменты были настоящей страстью Мясника. Впрочем, об инструментах и вообще квартире стоило забыть. Как и обо всей прошлой жизни. Он внезапно пожалел, что представился Мэри своим настоящим именем.
В этот момент проснулся, задремавший было в тепле, Кей и громким плачем недвусмысленно сообщил, что он проголодался. Берт оказался предоставлен самому себе.
Первым делом он постарался поддеть ножом пуговицу. Работать пришлось в неудобной позе, с прижатым к груди подбородком и при плохом освещении, но, как ни странно, боль почти не мешала. С третьего раза пуговица поддалась и зашевелилась в ране. Но вместе с этой удачей вернулась и боль. Берт откинулся назад, чтобы отдышаться. На еще не просохшем после вынужденного купания в Темзе лбу, выступил холодный пот. Пришлось в раненную руку взять иглу и помогать ею. Должно быть, со стороны он выглядел очень неприятно: окровавленный человек, копающийся в собственной груди ржавыми инструментами. Но никому в этой комнате сейчас не было до него дела.
Наконец пуговица с застрявшей в ней пулей была извлечена. Стиснув зубы, Берт ощупал свежую рану, в поисках фрагментов костей. Так и есть: чуткие пальцы хирурга быстро нашли маленький отломок грудины. Не беда, прожить без него можно. Дальше пришел черед руки. Сжимая зубы, Берт грубыми стежками стянул самые крупные раны, нанесенные ищейкой.
Теперь стоило подумать об антисептике. Без этого почти наверняка завтра к вечеру его ждала горячка, а не за горами и мучительная смерть. Именно так говорил профессор Листер в университете: «Горячка и мучительная смерть, господа!»
— Мисс,— позвал он. — Вы не поможете мне еще немного?
Мэри повернулась к нему. Взгляд ее уже не метался затравленно по сторонам, стал мягче и добрее. Берт внезапно почувствовал, что сейчас она готова ради него на все.
— Конечно, сэр. Все, что угодно,— словно подслушав его мысли, сказала девушка.
