Воин-Врач (СИ) - Дмитриев Олег
То, что оказалось в принесённых жбанах, оказалось лучше всех сортов, что я пробовал, что дома, что за кордоном. Даже в Польше и Чехословакии, куда пару раз попадал на симпозиумы и конференции. Возможно, причиной была экология, не загаженная отсутствовавшими пока промышленностью и транспортом. А, может, просто молодое, крепкое и здоровое тело. Но как бы там ни было, напиток был великолепен.
— Ну, как тебе, князь? — осведомился Буривой, утерев широкой ладонью с узловатыми пальцами пену с усов.
— Выше всяких похвал, хозяин добрый, — абсолютно честно ответил Всеслав. — Надо будет у Домны вызнать, как можно так ловко да вкусно кабанчика приготовить. И пиво твоё самому Перуну подать не стыдно.
— А почто хочешь узнать, как готовить? Никак, решил со двора отправить внучку? — бровь над зрячим глазом изогнулась.
— Внучка твоя всем хороша, Буривой. Справная, толковая, да с пониманием, золото, а не баба. Да боюсь, не покинет Киев она. А мы с ближниками привыкнем к кухне её, дома тосковать станем. Только за этим, — развёл руками князь.
— Дома? Чем же тебя на третий день Киев-град так немил стал, что ты на Полоцк смотришь? Неужто зря княгиня-матушка с Рогволдом-малышом такой путь проделали?
Рысь замер, не донеся кружку до рта. О том, что жена с сыном ехали ко мне, знали считанные единицы. И среди них не было даже деда Яра. И уж тем более этого старого лесовика с лицом чекиста или уголовника.
— Народу много, шумно, суета одна, — отхлебнув и кинув на Гната взгляд, «разморозивший» его кружку, что застряла на полпути, ответил я.
— А как же престол великокняжеский? — недоверчиво, но с нарастающим интересом спросил старик.
— Ну, престол — не гора и не дуб могучий. Его и перенести можно. Стольный град будет там, где великий князь, как и встарь водилось, а не наоборот, по-нынешнему, — Гнат кивнул, соглашаясь и узнавая слова, что я говорил ему по дороге. Предстоявшую беседу мы кратко, тезисно пробежали по пути, чтобы Рысь и сам знал, и князю подсказал, в каких местах можно было беспокоиться. Нового ничего не открыл, правда, Всеславу. А вот для себя — многое.
— Эва как маханул! По-старому… — сделал вид, что задумался, волхв. Но глаз его, скользнувший на Гната и вернувшийся обратно, был цепким. — А казны-то хватит, столько городов великих ставить?
— А чего их ставить-то? Стоят уж. Те, что на нашу землю с заката да с полуночи смотрят, испокон зовут её Страной городов. Это у них там земли — с комариный чих, а у нас простор, воля, — спокойно и уверенно отвечал князь.
— Как сказал-то? С комариный чих? Ладно сказано, запомню, — Буривой засмеялся хрипло, шелестяще. Гарасим хмыкнул гулко, согласно, расколов бороду широкой улыбкой.
— А то скажи не так? — деланно удивился Всеслав, закрепляя первый успех переговоров. Этих заставить улыбаться — уже подвиг. — Сидят там, друг у друга на башке, как крысы в кубле. Кто выше залез — тот и князь, а то и король. Понатыкали башен каменных, окна-в-окна, в какую ни плюнь — точно в герцога попадёшь. Да ладно бы промеж собой сварились, так нет! Всё к нам норовят влезть! Напрямую-то давно зареклись, юшкой умывшись, теперь вот свет истиной веры несут, что они, что византийцы. Светочи нашлись, мать-то их…
В глазу волхва разгорался интерес, будто освещая тёмное, как из старого дуба вырубленное лицо. Гарасим отложил здоровенный мосёл, что звучно обгладывал до этого времени.
— Не любишь их, закатных да греков? — спросил Буривой, даже подавшись ближе к столу.
— А они не девки красные, с чего мне их любить? Я на своей земле родился и вырос, её люблю. Люд, что в ладу и мире живёт, да другим не мешает, люблю. Волю, простор и свободу наши, исконные, — Всеслав не говорил — вещал. Лицо волхва светлело с каждым словом, и будто бы даже часть морщин разгладилась. — Да в том беда, что власть головы дурные за́стит да дурманит, как зелья их вонючие. Кто слаб душою — враз выгорает нутром да норовит побольше загрести, не думая, ни зачем, ни как удержать потом. С тех пор, как дурище Псковской носатые ромеи последний ум отбили дорогими подарками, ослепили златом да каменьями, не стало лада на земле. А внук её младший так и вовсе как ополоумел. С малых лет воспитывала его, говорят, жадным да злопамятным, по-бабьи: помни каждого, кто обидел или глянул косо, а как в силу войдёшь — отыграйся. Вот он и отыгрался, тьфу!
Раздражение князя было подлинным, такое не сыграешь. Память Всеславова хранила рассказы стариков, что ходили со Святославом, наводя ужас и собирая богатую дань в землях от Оки до Дуная, от Варяжского до Хвалисского и Русского морей. А моя память пыталась найти и не всегда находила сведения о том, кому же потом отошли те земли. Вспоминалось, что вслед за разбитыми хазарами Степь наслала торков, а теперь и половцев. А вот почему дунайские земли теперь управлялись не русской волей — ни словечка, ни мыслишки. Кроме предположения, что их кто-то на что-то сменял. Чтобы истинной вере и её носильщикам было поспокойнее.
— Удивил ты меня, Всеслав, — задумчиво проговорил Буривой. — Мало кто из князей так, как ты, думает, да ещё и признаться в том не боится и не стыдится. Я, как ты знаешь, кривду чую. В тебе нет её. Многое есть — а её нет.
— Домна говорила, — кивнул я, подтверждая, что о его навыке полиграфа был осведомлён. — А чему удивляться-то? Правду говорить легко и приятно.
Неожиданная цитата из моей памяти пришлась князю по душе. А волхва озадачила ещё сильнее.
— Это пока за правду дерева́ми надвое не рвут да на костёр не тащат, — ещё медленнее и задумчивее протянул он.
— Коли за правду смерть принять не готов — нечего и вовсе рта разевать, я так мыслю, — ответил князь.
— А ты, коли старых Богов помнишь да чтишь, почто в Софии новому кланялся да крестился? — вопрос старика был как удар из-под руки, хлёсткий, который на ринге замечаешь, только пропустив. Или вообще не замечаешь, потом от тренера узнаёшь, как так вышло, что свет выключили в третьем раунде.
Рысь и Гарасим напряглись одновременно. Их фигуры будто бы стали более жёсткими, угловатыми, хотя ни единого движения или жеста сделано ими не было. Я качнул ладонью, успокаивая друга. И, наверное, себя самого.
— Кланялся я Илье-пророку, которого они с Перуна-батюшки срисовали. А раз у них в дому положено креститься — махну рукой, чай, не отвалится. У тебя вон принято сидеть на лавке, а есть со стола, не наоборот. Приди мы, да умости задницы на стол — хорошо ли было? В гостях воля не своя, — мамина поговорка пришлась кстати. Снова моей, не Всеславовой.
— Странно выходит. Мне одно говоришь, Егору-греку — другое. Ты же один человек, а не два разных. Или два?
Второй вопрос был точной копией первого и нанесён так же, если не сильнее. И спасло от нокаута только то, что я весь разговор именно его и ждал.
— Суетно в горнице стало, — заговорил вдруг дед другим, чуть напевным голосом, — а дорога долгая была, лес шумел, ветер дул, утомил. Спи, Гнат!
Буривой легко хлопнул правой ладонью по столешнице. Большой перстень, что был у него на среднем пальце, глухо стукнул о доски. И в голове Рыси будто выключили лампочку. В глазах пропали всегдашние цепкость и сосредоточенность, внимание и подозрение. Друг застыл с обмякшим враз лицом, став похожим на умственно отсталого.
Глава 13
Карты на стол
— Так не пойдёт, Буривой! — резкая фраза Всеслава вскинула улёгшуюся было бровь волхва и едва не подбросила над лавкой всего тяжёлого Гарасима.
— Что так не пойдёт? — шелест старого, будто истёртого-уставшего за многие годы голоса снова напомнило о мече, покидавшем ножны.
— Или все пускай спят, или продолжаем говорить теми же, кем начинали. У меня от побратима тайн нет. Рысь! — позвал князь громко, как на поле, и щелкнул пальцами.
Это они половину утра тренировали с Гнатом. Вроде, начало получаться, но никто не знал, насколько велики таланты и колдовское мастерство Буривоя. Всеславова речь усыпляла Рысь почти каждый раз, щелчок пальцев будил точно каждый. Но момент был рискованный и другу не нравился совсем. Не привык он выступать ни мебелью, ни кухонной утварью.
