Йен Уотсон - Альтернативная история
— О сиди, я не верю в эти небылицы, — счел своим долгом ответить Махмуд. — Как могу я, ежедневно созерцая вас, прислушиваться к этим лживым речам?
Хисдай приподнял седую кустистую бровь:
— Ты и правда уверен, что эти речи лживы, Махмуд?
Как почти все новые слуги, Махмуд принимал все, что говорил его господин, за чистую монету:
— Разумеется, это ложь, о сиди. Вы и на чародея-то не похожи.
Тут мальчишка говорил правду, и Хисдай ибн Эзра это знал. Если он сам и мог себе мысленно льстить, находя в своем облике сходство с черными магами из древних легенд, то любое мало-мальски правдивое зеркало мгновенно его в этом разубеждало. Это был маленький человечек со сморщенным личиком и голосом трескучим, как у сверчка. Его седины, редкие под тюрбаном и пышные на подбородке, беспрестанно спорили с юношеским огоньком, горевшим в карих глазах. Он и сам не заметил, как побелел, проводя долгие часы над изучением скучнейших, зубодробительнейших дисциплин, от которых неумолимо клонило в тяжкий сон. Но стоило ему пробудиться, он в любой беседе являл такую живейшую проницательность, осведомленность и заинтересованность во всем, что происходило как в ближних, так и в дальних пределах, что никто из молодых даже не пытался поспеть за блеском его ума и вспышками озарения, подобными молнии.
Несомненно, разного рода противоречия давно и вольготно гнездились под крышей дома бывшего короля торговцев, но чтобы в такие времена на пороге появился кастилец! Это было бы чересчур даже для видавшего виды слуги, чтобы не броситься тут же со всех ног растрезвонивать невероятные новости благодарным слушателям из числа сотоварищей.
Теперь, когда первоначальный испуг Махмуда улегся, Хисдай отметил про себя, что тому не терпится поскорее управиться со своим поручением, чтобы затем улизнуть на кухню со свежей сплетней, поэтому старик, мягко подгоняя его, изрек:
— Поспеши же! Кастильцев, все равно что демонов, не следует заставлять долго ждать.
Махмуд исчез из виду и почти тут же появился вновь. За ним следовал благородный муж, чье подчеркнуто скромное европейское платье представляло разительный контраст по сравнению с роскошью мавританского одеяния Хисдая ибн Эзры.
— Пелайо Фернандес де Санта Фе, о сиди, — возвестил, кланяясь, Махмуд.
Как заметил Хисдай, парень весьма преуспел в искусстве искоса озираться вокруг, не упуская ни малейших подробностей происходящего даже в низком поклоне, практически упираясь глазами в каменный пол. Пользуясь этим талантом своего слуги, старый еврей, как правило, не упускал возможности разыграть перед ним какой-нибудь поучительный спектакль. Нынче, как и всякий раз, Махмуду предстояло быть свидетелем исключительно занимательного зрелища.
Тем временем Хисдай ибн Эзра поднял свой пристальный взгляд с платья представшего перед ним человека на его лицо и застыл подобно тем ледяным глыбам, что лежат на заснеженной вершине Муласена. Он почувствовал, как кровь отхлынула от его лица, будто волна во время отлива, и впервые в жизни ощутил, как по-старчески затряслись его простертые руки. Старик шумно глотнул воздуха, и звук этот был так похож на предсмертный хрип, что никакой слуга, которому дорого его жалованье, не смог бы устоять на месте.
Однако стоило небескорыстному Махмуду броситься к господину со скорбным возгласом, сорвавшимся с его губ, как к тому вернулись силы. Он выпрямился, словно тополиный прут, и резким жестом приказал Махмуду удалиться:
— Негодный слуга, где твоя учтивость? Наш почтенный гость сочтет, что он все еще находится среди его собственных варваров! Ступай сейчас же и принеси розовой воды и мягких полотенец! Хлеба и соли! Лучшего из моих вин! Как, ты все еще таращишься?! Меньше разевай рот, если не хочешь, чтобы кто-нибудь из людей короля Фердинанда проткнул копьем твою глотку! Ступай и делай, что я сказал!
Махмуд не стал дожидаться дальнейших приказаний. У него и так уже набралось предостаточно впечатлений, над которыми стоило поразмыслить, а за новости, о которых можно всласть посудачить, остальные слуги просто будут носить его на руках. Любой предмет для разговоров, способный отвлечь внимание от кошмарной осады, был нынче на вес золота — особенно для тех, кому не перепадало ничего драгоценнее меди.
Хисдай ибн Эзра проследил, как Махмуд опрометью бросился бежать, определяя на слух, чтобы топот ног слуги удалился на достаточное, с его точки зрения, расстояние. Тогда, и только тогда, он обратился к своему посетителю с тем, чтобы устроить ему подобающий прием:
— Ах ты, безумец!
Он вырвал из рук гостя шляпу и вышвырнул ее из окна — да так, что она улетела вниз, во внутренний двор. Тот кинулся было за своей шляпой, но вовремя спохватился, чтобы самому не сорваться в бездну за нею вслед. Перегнувшись через узорчатый подоконник, гость заметил:
— Гляжу, ты так и не убрал фальшивый навес внизу. Я-то думал, что с тех пор, как ты перестал торговать, тебе больше не нужны такие крайние средства на случай недовольства со стороны высочайших заказчиков.
— Хотя я больше не веду дела с султаном Мухаммедом и у меня нет нужды в том, чтобы иметь возможность… гм… спешно исчезнуть, только глупец может витать в облаках, полагая, что навсегда обрел покой, — и уж точно не в эти времена, — пророкотал Хисдай.
Раздражение старика не задело гостя, который с восторгом разглядывал хитроумное сооружение, с которым, как ни странно, он явно был знаком.
— Надо же — спрыгнуть с такой высоты и остаться живым и невредимым! Эх, мне тоже надо как-нибудь это испробовать, чтобы испытать, каково оно! А вот моя шляпа, увы, пролетела мимо навеса с горой подушек и угодила прямо в пруд к рыбам. Зачем было так делать? Мне эта шляпа дорога.
— Лучше бы тебе была так дорога твоя собственная башка, если только в ней есть мозги! Ты хоть понимаешь, как рисковал, направляясь сюда сквозь плотное оцепление?
— Если мне не изменяет память, — протянул гость, — и десяти месяцев не прошло с тех пор, как я был свидетелем того, как ты в этой самой комнате развлекал беседами некоего генуэзца. Когда же я тебя спросил, как господин Колумб ухитрился прорваться сквозь осаду, ты лишь усмехнулся и сказал: «У меня есть свои хитрости. Один ключ может отпереть множество дверей, если он сделан из золота». — Он подмигнул Хисдаю. — На этот раз я не забыл твой урок и извлек из него пользу — теперь у меня этих драгоценных ключей больше, чем у любого замочных дел мастера.
— Да твои ключи так звенят, что за версту слышно! — в негодовании фыркнул Хисдай. — Когда Махмуд объявил, что ко мне просится кастилец, а для него все христиане — кастильцы, я ожидал увидеть рядового матроса с вестями от адмирала. А ведь этот генуэзец не дурак. У него достаточно здравого смысла, чтобы не рисковать своей собственной головой ради неизвестно чего!
Молодой человек пробормотал в бороду:
— Ты даже не догадываешься, насколько ты прав.
Хисдай не расслышал этих слов. Его негодование вдруг улетучилось так же внезапно, как и появилось. Он кинулся, чтобы обвить «кастильца» шелковыми крыльями своих рукавов, заключая его в объятия:
— Ах, Дауд, Дауд, сын мой, это я — глупец, и никто другой! Что еще может иметь значение, если ты вернулся? Мой Дауд! Неужто мне теперь придется звать тебя богомерзким кастильским именем, которым ты представился?
Дауд изобразил обиду:
— А я считал этот псевдоним весьма благозвучным и, кроме того, как нельзя более подходящим, чтобы отделываться от назойливых часовых, которых повсюду понаставили католические короли. Кто остановит человека по имени дон Пелайо — того, кто начал отвоевывать эти земли у мавров? Если бы кто-нибудь на такое отважился, все остальные сочли бы это самым дурным предзнаменованием при нынешнем положении дел. — Он мрачно покачал головой. — Сейчас, когда Фердинанд и Изабелла вот-вот отвоюют последний в Иберии оплот наших мавританских правителей, это действительно было бы очень дурным знаком.
Хисдай восхитился изобретательностью своего старшего сына:
— Все тот же смышленый озорник, гордость моя! Да будет благословен Господь, Бог Израиля, что дал мне дожить до этого дня. Сердце мое, дитя мое, я и не надеялся вновь тебя увидеть!
Молодой человек рассмеялся. Его лицо было копией отцовского, разве что с меньшим количеством морщин. Борода несколько короче, а волосы черны, как летняя ночь, в отличие от седин Хисдая — ослепительных, как зимний рассвет, — но в глазах его таился тот же огонь.
— Воистину, отец мой, порой во время своего путешествия и я задавался вопросом, кого мне суждено увидеть следующим — тебя или пророка Илию на небесах? — вздохнул он. — Господь свидетель: нашему доблестному адмиралу были видения свыше, причем столько, что с лихвой хватило бы на всю команду. Видимо, правду говорят, что сумасшествие не что иное, как Божья искра, отмечающая гения и горящая особенным пламенем. В этом человеке жара более чем достаточно, чтобы спалить дотла весь Аль-Андалус. — Он рассмеялся, добавив: — Что, возможно, уже и произошло.
