Михаил Ахманов - Флибустьер
Футов, подумал Серов, футов, черт побери! За шесть прошедших месяцев он привык измерять длину не в метрах, а в футах и ярдах, а дистанцию – в лигах и милях. Это было крохотной частицей знаний, которые пришлось усвоить; другие необходимые навыки включали работу с парусами, чистку пушек, мытье палубы, стрельбу из мушкета и искусство разделки огромных черепах. Он уже не путал фок с фор-марселем, рангоут с такелажем, фалы с брасами и шкотами[47], и помнил наизусть названия всех парусов, тросов и реев. Команды, которые подавали Джозеф Брукс, ван Мандер или Пил, постепенно обрели смысл; теперь он знал, куда бежать, что тянуть и на какую мачту лезть. Пожалуй, к списку своих профессий Серов мог бы уже добавить морское дело – конечно, в том варианте, какой был принят в восемнадцатом столетии.
– Смотри-и-и… – протяжно раскатилось над палубой. Корабль шел под кливером[48], и вел его ван Мандер, самый опытный из навигаторов «Ворона». Треть команды, и Серов в том числе, стояла у бортов с длинными шестами, напряженно всматриваясь в мутную поверхность Ориноко. Здесь, в низовье, где река разливалась широко среди болот и трясин, течение было не слишком быстрым, однако попадались плывущие к морю деревья, подмытые водой или поваленные ветром. Прошлой ночью одно такое бревно едва не пробило бортовую обшивку, и капитан выставил наблюдателей. Стволы полагалось вовремя замечать и отталкивать подальше.
Кола Тернан, стоявший рядом с Серовым, перегнулся через планшир, разглядывая буро-желтую реку. По его свирепому лицу текла вода, мокрые черные космы падали на плечи, и сейчас он был в точности таким, как рисуют морских разбойников в пиратских романах: одноглазый, одноухий, с серьгой в единственной мочке, голый и страшный. Впрочем, сам Серов и верные его подельники Хенк с Мортимером выглядели не лучше.
– Топляк по правому борту! – внезапно заорал Тернан.
– Готовсь! – выкрикнул боцман Стур, возникший за их спинами.
– Пройдет на расстоянии ярда, – доложил Тернан. Несмотря на свое увечье, он обладал редкой зоркостью и отличным глазомером.
– Толкайте, бездельники, – приказал боцман. – Толкайте, кретины недоношенные! Ствол виден, а ветки и корни – нет. Пробоина в днище нам ни к чему.
Бугристая кора мелькнула в волнах, шесты уперлись в дерево, мышцы напряглись, четыре глотки разом выдохнули воздух. Ствол вдруг извернулся, один конец вспенил воду, на другом раскрылась зубастая пасть и – щелк!.. щелк!.. – в руках Мортимера остался обрубок шеста.
– Чтоб мне в пекле гореть! Кайман! Ну и здоровый, якорь ему в бок! Получи, тварь!
Мортимер швырнул шест в буро-зеленую спину и промазал. Хенк загоготал, Тернан насупился, а Серов промолвил:
– Индейцы их жрут. Чичпалакан говорил, что мясо в хвосте очень даже ничего. Был бы мушкет, я бы ему прямо в глаз…
– Ха, мушкет! – оборвал его боцман. – Не успеешь выстрелить, болван, как порох отсыреет.
Прокол, подумал Серов. Правда ведь, отсыреет! Вот недолга! Вроде и привык уже, а случается то одно, то другое. Мяса кусок дадут, ищешь вилку, огонь соберешься разжечь, лезешь в карман за спичками… Вилку, может, изобрели уже, а до спичек еще лет двести!
Он покачал головой и снова уставился в реку.
«Ворон» плыл вверх по течению четвертый день и удалился от побережья на добрую сотню миль. Дельта Ориноко была огромна; сотни крупных и мелких речных рукавов извивались среди заболоченных джунглей, где земля не походила на землю, а являлась смесью воды, гниющей древесины, мхов, корней и опавших листьев. Найти главное русло в этом лабиринте было задачей непростой, но Чичпалакан – Чич, как стали звать его в команде – помнил, что до Ориноко лучше добираться по южному рукаву, который выходит в залив со множеством мелких островов[49]. Во всяком случае, так плыл Чичпалакан на своей пироге после убийства двух солдат в Пуэнте-дель-Оро, но оставалось непонятным, бежал ли он от испанцев или его послали с некой миссией. Его народ, Дети Каймана, обитал в лесах и предгорьях к югу от реки и познакомился с белыми лет двадцать назад, когда один из испанских отрядов забрался в эту глушь. Как забрался, так мог бы и назад отправиться, но, к несчастью, испанцы нашли древний рудник, к которому племя Чича не имело ровно никакого отношения. Кто там добывал серебро и когда, бог ведает, но копи не иссякли, и об этом было доложено по начальству, в Маракайбо и Картахену[50]. И года не прошло, как испанцы поставили форт на Ориноко, и для Детей Каймана наступили черные дни. Пришельцам нужны были мясо, женщины, плоды и рабочие руки – словом, все подчистую, что имелось у племени. Убедившись после нескольких мятежей, что с испанцами не справиться, и прослышав, что есть у них враги, другие белые, старейшины решили отправить к ним Чича.
Эта версия была придумана Серовым; Чич же о целях своих странствий говорил неохотно и сразу переставал понимать испанский и английский. То ли боялся, что заподозрят его в неискренности, то ли стыдился наивности своих вождей, считавших, что враги испанцев тут же явятся на помощь племени. На самом деле Чич был продан и проигран в карты раз пять или шесть, пока не достался Баску, а от него – Серову. Ни один из его хозяев не клюнул на «дыру в земле», ибо все они были простыми мордоворотами, у коих слово – брань, а довод – кулак. С людьми же разумными, вроде капитана Брукса, Чич не имел возможности пообщаться, пока, заботами Серова, не очутился на «Вороне».
Брукс его допросил с пристрастием – и про испанцев, и про форт, носивший имя Пуэнте-дельОро-и-Кирога, и про рудник в предгорьях. Потом неделю думал и совещался с Пилом, Теггом и ван Мандером. Решили, что попробовать стоит; двести испанцев – не проблема, и помощь к ним не придет, место глухое, в сотнях миль от крупных гарнизонов. Главное вовремя туда попасть, в момент, когда серебро на складе, а корабли, перевозившие груз в Маракайбо, еще не появились. Чичпалакан утверждал, что два галеона приходят в начале осени, чтобы забрать годовую добычу и сменить на четверть гарнизон. Выходило, что самый подходящий месяц – август, и значит, можно без спешки подготовиться к походу.
Спешка Бруксу не нравилась, так как вызывала подозрения у конкурентов. Одной из его заповедей было плавать одному, хотя в союзе с другими вожаками, с тысячей бойцов и дюжиной кораблей, удалось бы отовариться в богатом городе вроде Панамы или Веракруса[51], как это делали Морган, Дэвид и Грамон[52]. Но Джозеф Брукс, лишенный ложного честолюбия, понимал, что времена теперь другие и сам он – птица не того полета. Вожди-орлы в Вест-Индии давно отсутствовали, а это означало, что капитаны-стервятники, даже взяв добычу, передерутся при дележе.
Решивши ощипать серебряный рудник, Брукс призвал Серова с Чичем и, буравя их ледяными глазками, описал, что случится, если в команде или тем более на берегу пронюхают об этих планах. Вырванный язык был меньшей из обещаных кар, но и без этой угрозы Серов молчал бы как рыба. В его голове крутились совсем другие мысли – как возвратиться домой, пусть не во времени, так хоть в пространстве.
Но дела, в отличие от мыслей, повернули его не к востоку, а к югу, к испанскому Мэйну; и вот спустя полгода он очутился не в Европе, а в дебрях Южной Америки, под тропическим ливнем на Ориноко[53]. Может быть, и к лучшему, как утверждал хирург Росано. В Европе уже бушевала война за кастильский престол, армии Людовика перевалили Пиренеи, повсюду двигались полки и грохотали пушки, противники бились в Нидерландах, Испании, Италии, Баварии. Но на французской Тортуге английских пиратов пока ни в чем не ущемляли.
Вор, разбойник и грабитель национальности не имеет, с тоской думал Серов.
* * *К вечеру ливень стих, но легче не стало – воздух казался густым, насыщенным влагой, как в парной. Баню Серов любил, но в разумных пределах, по часу за один сеанс, и представить не мог, что когда-нибудь придется в бане есть и спать. Да еще в такой, где ползают змеи, крокодилы и прочая нечисть.
Ван Мандер опасался вести корабль по ночной реке, и в темное время суток «Ворон» замирал у берега, цепляясь за дно якорями. На этот раз стоянка была выбрана удачней – большой остров с невысокими, перевитыми лианами деревьями. Река разливалась здесь шириной в семь или восемь миль, и на юге и севере едва виднелись темные полоски джунглей. Съехали на берег, распугали полчища кайманов, тех, что помельче, зарубили топорами, разожгли костры, поужинали, выпили порцию рома и вернулись. Спать в этом крокодильем раю не рисковал никто, даже самые отчаянные вроде Хрипатого Боба и Страха Божьего.
Как обычно, Эдвард Пил, помощник капитана, обошел корабль от бака до юта, проверяя, все ли в порядке, и назначая вахтенных. Серов старался не попадаться ему на глаза, но «Ворон» – судно тесное, на нем не спрячешься. Не исключалось, что Пил разыскивал его с особым рвением, чтобы поставить в ночной караул. Французы были Пилу очень не по душе, тем более – французы-умники, потомки маркизов и остальных благородных персон. Граф, а может, герцог, коему Пил проткнул селезенку, являлся французским посланником в Лондоне, и этот подвиг мог стоить Пилу головы. К счастью для него, граф выжил, и Пил отделался ссылкой в заокеанские колонии.
