Дмитрий Шидловский - Противостояние
Трубка надолго замолчала, наконец Безбородко произнес:
— Я думаю, Крым будет готов принять этих… беженцев.
— Тогда, кроме всего прочего, нам надо немедленно обсудить процедуру их… передачи, — отозвался Алексей.
* * *Алексей прошел по коридорам шикарного отеля «Президент», в котором проводились переговоры с советской делегацией. Дебаты шли тяжело, с напряжением. Глава советской делегации, бывший министр иностранных дел Литвинов, выдвигал одно неприемлемое условие за другим. Военные эксперты, рассматривавшие карту предлагаемой Советами границы, хватались за головы. Советская сторона уже заранее формировала будущий фронт, с чрезвычайно выгодными для нее выступами и провалами. Даже не обладая специальным военным образованием, можно было увидеть направления будущих ударов и охватов. Оладьин торопил. В тот же самый момент, когда начались переговоры, Красная армия предприняла масштабное наступление, стараясь прорвать оборону северороссов. Было ясно, что в случае ее успеха позиция советской делегации неизмеримо ужесточится. Фронт трещал по швам. Пала еще одна линия обороны Новгорода и одна — Пскова. Красная армия вплотную подступила к Лодейному Полю. Стало ясно, что придется уступать. Сейчас Алексей взял небольшой тайм-аут в переговорах, чтобы подготовиться к последнему акту торгов. Он знал: как бы ни сложились сегодня переговоры, мирный договор придется подписывать на этих условиях. Одновременно будет подписано соглашение о прекращении огня между СССР и Крымом. Но сейчас… сейчас он решил сделать еще одно дело.
Толкнув дверь зала, в котором велось заседание комиссии по перемещенным лицам, он увидел двух людей в темных костюмах и при галстуках. Они склонились друг к другу, будто бараны, приготовившиеся бодаться из-за самки. За их спинами сидели по два советника, перебиравших какие-то бумаги. Глава североросской комиссии, советник Министерства иностранных дел Северороссии барон фон Витгарт вскочил при приближении начальника. «Полный тупик», — говорили его глаза. Но Алексея больше интересовал оставшийся сидеть участник переговоров, член советской делегации Павел Сергеев.
— Барон, — обратился Алексей к своему подчиненному, — вы не возражаете, если я поговорю с советским товарищем тет-а-тет.
Витгарт кивнул и вышел. Так же молча с мест поднялись и последовали за ним его советники. Советники Павла, повинуясь грозному взгляду шефа, тоже удалились, сделав вид, будто обоим вдруг захотелось покурить. Алексей опустился в кресло напротив Павла и, склонив голову, всмотрелся в бывшего друга.
— Постарел ты, — проговорил Алексей после длительной паузы.
— Ты тоже, — буркнул Павел.
— Ну что, господин министр несостоявшегося правительства, — произнес Алексей, — не вышло у вас.
— Это только начало, — процедил Павел. — По крайней мере, тот переход, через который вы меня депортировали, теперь прочно на советской территории.
— Новый построим, — расплылся в улыбке Алексей. — Новгород, Псков, Архангельск — наши. Большинство населения успело эвакуироваться.
— Кстати, — встрепенулся Павел, — они должны вернуться.
— Они должны иметь право вернуться, — отрицательно покачал головой Алексей, — и они получат это право. Мы в Северороссии никого не держим. Только, как я понимаю, желающих жить в СССР не так уж много. Может быть, поэтому у вас и граница на замке, чтобы население не растерять.
— Хватит, — буркнул Павел. — Не мне тебе говорить, что весь капиталистический мир ополчился против первой в мире социалистической страны.
— Послушай, — Алексей откинулся в кресле, — ты знаешь, что такое комплекс провинциализма?
— Ты о чем? — удивился Павел.
— Небольшое пояснение. Это смешение комплекса неполноценности с завышенной самооценкой. Это когда некто, живущий в какой-то незначительной местности, мнит, что весь мир только и думает о нем. Провинциал полагает свою жизнь единственно верной, а все, что отличается от нее, считает уродливым отклонением. Он ненавидит столицу, хотя при этом в душе мечтает наслаждаться прелестями столичной жизни. Провинциал верит, что весь мир только и думает, как его, хорошего, на неправедный путь совратить. А миру на него плевать. Живи, дорогой друг, в своем Лоханкино, лаптем щи хлебай, только нам не мешай. Провинциалу это до чертиков обидно, ему ведь даже приятнее было бы, чтобы его ненавидели. От этого бы его значимость выросла, он как бы стал вровень с лидерами. Можно, конечно, по миру поездить, уму-разуму набраться. Если не дурак, тогда, поучившись да потрудившись, он бы Лоханкино почище Парижа с Нью-Йорком обустроил. Эти города тоже ведь когда-то деревнями были. Но ведь для этого признать надо, что он чего-то не умеет. Обидно. Проще и приятнее считать себя уникальным и великим, но миром не понятым. Но ведь и в этом общественного признания добиться хочется. И вот он начинает всему миру просвещение нести. Вначале проповедовать. На это, естественно, никто не реагирует. Еще обиднее. Тогда он берет дубину и пытается всему миру втемяшить, что он круче Кавказских гор. Дальше без комментариев. Вы и создали страну с комплексом провинциализма. На всех кидаетесь, как бешеные псы. А нам на вас, если бы вы не были столь агрессивны, было бы просто плевать.
— Ты так говоришь, — поморщился Павел, — будто это мы тут под территориальными уступками и контрибуцией расписываемся.
— А разве я говорю, что агрессивный провинциал не опасен? — поднял брови Алексей. — Опасен, еще как. Тем более опасен, что у нормального человека всегда есть чем заняться дома, что улучшить, усовершенствовать, что подмести, пардон. А агрессивный провинциал, он всегда убежден, что у него все прекрасно, а вот соседей подправить, а заодно и пограбить надо. Поэтому и сил он на агрессию может направить больше, чем нормальный человек на защиту. А если ты решил успехами мериться, то я как был министром иностранных дел Северороссии, так им и остался. А твое правительство, друг мой, приказало долго жить. Так что в нашем с тобой споре ты снова не в выигрыше.
— Ничего, это только начало, — процедил Павел. — Еще будет красная звезда над твоим Петербургом.
— Может, ты и прав. Только, даже свалившись с простреленной головой на улице Петербурга, я останусь свободным человеком, который защищал свой очаг. А вот ты, как был рабом, так им и останешься. Ты — провинциал. Ничего в жизни не видел, но пришел других поучать.
— Кто тебе сказал, что я ничего не видел? — злобно спросил Павел.
— Между «смотреть» и «видеть» большая разница, — улыбнулся Алексей. — Ты вот уже неделю в Женеве сидишь, по городу гуляешь. И все не хочешь понять, что можно… нет, нужно жить свободно. Все не видишь, что человек должен прежде всего работать на себя и свою семью, а не служить всей жизнью государственному монстру. Ты хоть сравнивал, как живут те же рабочие здесь и в твоей стране победившего пролетариата?
— А ты? — рыкнул Павел.
— Я видел, — кивнул Алексей. — Я был в тридцать первом в Москве по делам фирмы. И когда мастер на вашем заводе уверял меня, что живет лучше пролетариата Северороссии, я просто не знал, что сказать. Он получал в десять раз меньше моего разнорабочего, не имел, в отличие от моих рабочих, ни отдельного жилья, ни мотоцикла, но был так убежден, словно не я, а он видел все своими глазами. Я знал, что не выпустите, но предложил приехать в гости. Так он отказался. И так, говорит, осведомлен, что у вас пролетариат угнетают. Но ты хоть разуй глаза. Ты хоть западную прессу с двадцатого года читал? А беллетристику? Много там ненависти к СССР и коммунизму видел? Да о вас там вообще не упоминали, только в разделе курьезов. А вы — крику на весь мир: «Нас задушить хотят!» Да кому вы нужны?
— Что ты все меня низким уровнем жизни попрекаешь? — вскипел Павел. — Ты же знаешь, гражданская война.
— И у нас гражданская, и в Финляндии гражданская, и в Польше… Даже в Крыму, где ваша же Гражданская была, лучше вас живут, — мгновенно среагировал Алексей. — Германия уж как разорена была после Первой мировой, и то вас обогнала. У вас всегда причины. Гражданская, Отечественная, нелюбовь заграницы. Чтобы есть хлеб с маслом, надо растить хлеб, а не коноплю, делать масло, а не пушки. Научили бы вас даже все это делать, так вы же сами великие, нас учить собрались. Свою экономику загнали, а теперь еще и нас решили захватить? Пограбить хотели? Ну, ограбили бы. Так чтобы жизнь богатая была, работать надо, а не воровать. Любое богатство конечно. Его воспроизводить надо. Господи, тебе, марксисту, это объяснять надо.
— Производством мы занимаемся и еще займемся, — произнес Павел, — а сейчас нам нужно защититься от капиталистического мира, который, что бы ты ни говорил, хочет нас уничтожить. Если ты этого не видишь, это твоя беда.
— Да я сам член буржуазного правительства, — расхохотался Алексей, — и давай не будем вспоминать, кто на кого напал в ноябре. Я бы предпочел с вами торговать. А то, что жизнь у вас счастливая… От счастья не бегут.
