Александр Авраменко - Мы всякую жалость оставим в бою…
Шарфюрер Микаэль Витман. Польша. Три дня после окончания кампании
Я был прикомандирован к 502-му отдельному батальону тяжёлых танков под командованием оберштурмфюрера Вилли Хенске. Старый, проверенный боец из ветеранов партии и эсэсовского движения. Обучался в России. Верный товарищ и строгий командир. Партайгеноссе нас, новобранцев, построил и речь толкнул, на удивление краткую:
— Запомните одно: никогда эсэсовец не покидает поля битвы без приказа. Только раненым или мёртвым.
Потом помолчал, на нас посмотрел и добавил, я на всю жизнь запомнил:
— Правило у меня одно: воюют все, кто не дерётся — того я сам пристрелю.
Вот так мы и стали танкистами… Меня, правда, сразу отправили на самоходные орудия, командиром. Чем я ему не понравился — одни боги знают, все ребята в танковые экипажи попали, а я вот — в самоходчики. Правда, это я так поначалу думал, а потом дошло, что наоборот, приглянулся я ему… Словом, компанию польскую мы прошли лихо: покрошили этих пшеков видимо-невидимо! Когда с русскими союзниками встретились — два дня пили, вернее, первый день пили, второй — похмелялись, если можно это сказать о бутылке водки на человека в час… Ох и башка потом болела… ну да ладно. Стоим мы значит, отдыхаем в городке одном. Не помню, как его, то ли Пшемысль, то ли Шымпесль, ну, не очень важно. Жителей всех в лагерь согнали, кроме славян и фольксдойчей наших. За город, в общем. Там русские охранные части Православной церкви быстро сортировочный пункт соорудили: колючкой поле обтянули. Вышки, собачки здоровенные, с доброго телёнка величиной, прожектора, пулемёты… Одним словом всё, что полагается. И давай своим прямым делом заниматься: распределять кого куда. Нас к ним на усиление прикрепили. Ох и насмотрелся я там… Всякого… Поначалу распределили по полу: мужчин отдельно, женщин тоже, детей, подростков. Главное, что не запрещали поначалу им друг друга навещать, только по разным палаткам расселили, мол, никаких семей. А потом и началось. На пятый день приехал монгол один, Лхагвасурен, полковник монгольской армии. За детьми. Молодой, морда плоская, сам жёлтый, ну истинный азиат. Целый день в лагере работал, а вечером к нам заглянул, в гости. Машину коньяка привёз на угощение. Монголы эти ребята своеобразные: статус у них такой, неопределённый… Вроде правит ими настоящий ариец: барон Роман Фёдорович Унгерн фон Штернберг, бывший офицер российской армии, но правит-то он монголами. Столица — Цаган-Батор. Половина его окружения — русские, вторая половина — монголы. Порядки в стране этакие: европейско-феодальные. А этот Лхагва адъютант самого Джихар-Хана, верховного казначея Монголии и лучшего друга их Правителя, барона Унгерна. Решили эти ребята на своём Хурале (это вроде нашего съезда) немного породу свою улучшить. Нормально звучит? И для этого набрать польских детей обоих полов в возрасте до двенадцати лет распределить их по монгольским семьям, по юртам. Самое интересное, что идея эта бредовая поддержана была ВСЕМИ монголами единодушно… От последнего бедняка до последнего монаха… Наш верховный триумвират, ну, вожди наши, это решение монголов поддержали. И теперь по всем лагерям ездят представители монголов и забирают всех детей от трёх до двенадцати лет. Весело?.. Сурен этот по пьянке много чего рассказывал. Особенно про своего начальника, Джихар-Хана… распространяться особо не буду, мы его через два дня увидели самого. Живьём. Вот про это расскажу. Это было нечто… С утра нас к лагерю погнали. Заняли мы позицию вокруг него, возле самой колючки стали, снаряды нам подвезли особые, со слезоточивым газом… Потом монахи пришли. Все здоровенные. Мечи наголо, лохматки парадные, волкодавы их. С телёнка доброго ростом. Стали между ограждением. Ждём. Где-то минут через тридцать пыль заклубилась — смотрим, колонна к нам идёт, здоровенная. Грузовики, фургоны, броневики, танков несколько. Подъехали поближе, стали. Из машин посыпались горохом цирики монгольские, обоих полов. Мужчины, женщины. Кто с оружием, кто — без. Женщины в основном — без. Потом к воротам шикарный «Руссо-Балт» подкатил и из него Сам вышел. Джихар-хан. Высокий, седой. Ноги кривые, усы. Мундир вроде халата, весь золотом расшит и камешками сверкает. Откуда ни возьмись, охрана появилась, и какая! Девчонки молодые. Все красивые, высокие, стройные! Одна к одной! Автоматы дягтерёвские в руках наготове. У наших ребят даже слюни потекли. Поняли, что это тот самый его джихаровский походно-полевой гарем, о котором нам полковник Сурен рассказывал, зря мы ему тогда не поверили. Девицы все в комбинезонах в обтяжечку, фигурки — ух! Гляжу, у моего заряжающего даже кончик носа от зависти побелел. Ну, заходит этот Хан внутрь, в лагерь, осмотрелся вокруг, из фляги заветной глотнул, ручкой своей махнул царственной, и монголы его внутрь ломанулись… Буквально через минуту там как началось… Вой, крики, плач. Поляки ревут, будто с них живьём кожу сдирают, а монголы туда-сюда носятся. В лагерь — бегом, налегке, оттуда — с детьми. Кто постарше, за руку с собой волокут, кто помладше — двоих под мышками тащат, те только ногами в воздухе болтают и орут. Потом в машины закидывают… Часа четыре это продолжалось, слушать невозможно было. Эсэсманы мои сидят, руками уши зажимают, чтоб не слышать концерта этого, кое-кто трясётся. Я стою возле своей пушки, зубами скрежещу. У собаки щенков забираешь, и то она плачет так, что душа рвётся, а тут хоть и неполноценные, но люди всё-таки… Наконец закончилось… Сорок пять фургонов. Девятьсот детей всех полов… Монголы в машины попрыгали и умчали… Утром следующего дня из лагеря машину покойников вывезли — родители детей с собой покончили некоторые. А в обед ещё колонна машин пришла — на этот раз девчонок молодых увезли и парней, от двенадцати до шестнадцати. В корниловские лагеря. Там их перевоспитывать будут в нужную сторону. Верными членами нашего движения. К вечеру ещё колонна автобусов пожаловала — всех оставшихся женщин увезли на распределение по новому месту жительства, будут жить в России, работать на заводах и фабриках… Остались в лагере одни мужчины к утру. Их последними рассортировали, кого на стройки народного хозяйства в Сибирь. Тех что покрепче, поздоровей. Кого в батальоны Тодта, это те, кто здесь в Польше останется и будет здесь Промышленную Зону строить. Остальных — в Азию. Осваивать хлопководство в Ферганской долине, Приаралье, Туркменских степях… А мы ещё неделю здесь постояли. И нас потом в Россию отправили, под Царицын…
Майор Макс Шрамм. Восточный фронт. 31 декабря 1939 года
Сегодня у нас в части праздник. Полётов нет, народ готовится к встрече Нового года. На кухне кипит работа. Повара стараются вовсю, у них там всё кипит, жарится и булькает. Настроение у всех приподнятое, ещё бы — Новый Год! Народ кучкуется по углам, все о чём-то совещаются, договариваются, нижние чины носятся с инструментами, украшают здания, солдатский и офицерский клубы, в походной церкви с утра служба идёт, наши святые отцы обязанности свои исполняют. Даже в лагере, где заключённые сидят и добровольцы евреи из РКП, оживление. Их сегодня на работы не погнали, и завтра не поведут, а я разрешил им в честь праздника по пятьдесят граммов вина выделить на нос и по курице на пятерых. На плацу поставили огромную ёлку, её нам специальным караваном доставили, ведь в безлесной Монголии и дерево-то нормальное не найдёшь. Всё, короче говоря, кипит, и все заняты. Один я слоняюсь, то туда зайду, то сюда, на поле выйду, в штаб вернусь. Японцы нас не беспокоят уже неделю, и это меня тревожит, точно ведь, сволочи какую-нибудь гадость устроят в честь праздника… Промаялся я так до обеда, а там наши батюшки из поиска явились, с добычей. Причём не с простой, а с очень даже интересной: приволокли они пятерых диверсантов очередных. Японцы ведь что? Силёнок на фронте маловато после летней мясорубки, они и стали по-плохому вредить, всякие диверсионные группы засылать к нам в тыл. У меня батюшки за правило взяли окрестности по четыре-пять раз в сутки осматривать, да ещё с собаками. Ну, псина на этих и вывела. Желтопузые, видать, умаялись в пути и спать завалились, даже часовой уснул, а святые отцы наши, ещё те волкодавы, подкрались бесшумно, да всех и повязали, а потом в расположение доставили со всеми причиндалами. А среди всяких интересных вещей, прихваченных у самураев, нашёлся радиомаяк, значит, нужно налёта ждать. Пришлось обеспокоить вышестоящие инстанции, связался я по рации со штабом, доложил, там не очень обрадовались, но велели дежурство организовать, пришлось народ от праздника отрывать и всё это дело организовывать. Поставил первую эскадрилью на охрану, да звено в воздух поднял, пускай ходят, барражируют по высоте. Зенитчиков ещё напряг, нечего расслабляться — в тылу отдыхать будут, а тут война! Настроение у людей быстро в норму пришло, все как проснулись, а тут и наши из КГБ пожаловали, забрали шпионов и смотались быстренько, их тоже понять можно, Новый Год как никак, загрузились в «Юнкерс» и умчались. Я на часы посмотрел — успеют с гарантией. Уже второе звено в воздух ушло, а ничего нет, неужели, думаю, обманулись мы? Эти ведь не сказали, когда налёт ждать… Да нет, не может того быть, чтобы жёлтые белому человеку не накакали. Трубку поднял, велел мне истребитель приготовить, сам смотаться. Я ведь пока в эпробугкоммандо служил, много чего освоил, и истребители, и бомберов всяких кучу, и штурмовики, к двенадцати типам самолётов допуск имею. Не скажу, что истребитель из меня классный, но управлять могу, и при случае сдачи дам, если самурай не слишком опытный будет. А вообще сердце у меня к бомбардировщикам тяжёлым лежит, вот где мощь и сила! Велел я механикам по быстрому подвесные баки подцепить, и полетели мы с комэском-2 на пару… Всё вокруг обшарили — пусто, хоть ты тресни! Рванули к линии фронта, миновали, там тоже всё тихо, обычно летишь — всё вокруг сверкает, дымится, а тут тишь да гладь, спокойствие — никто не стреляет. Я головой кручу на все триста шестьдесят градусов, окрестности осматриваю, ничего не вижу. Пошли мы поглубже, мне ведомый по рации про время напоминает, мол, назад бы поскорее, командир, и тут я его увидел. Ковыляет ниже нас параллельно линии фронта «Дуглас» первый. Древний-древний аппарат, грузовик. Осмотрелся я ещё раз — никого, командую напарнику, набирай высоту и бди, если что — дай знать, а сам к этому тихоходу… нет, я ещё не настолько озверел, чтобы безоружный транспортник сбивать, мне просто интересно стало его к себе привести, на аэродром, может, чего-то вкусненькое будет? Спикировал я тут слегка и снизу зашёл и перед его носом нарисовался, тот бедолага даже шарахнулся в сторону, в нужную, кстати. И стал я его потихоньку так к линии фронта оттеснять, иногда и постреливать, словом, минут через десять пересекли мы родимую, а чтоб японцу лучше думалось — антенну снёс, да и спокойнее. Ведомому дал команду, чтобы дежурное звено вызвал к нам, и мои ребятки через пять минут к нам присоединились. Словом, скоро мы уже садились… Сели — а в «Дугласе» полный цирк: летели семьи высших офицеров к мужьям праздновать, что-то там не срослось и вышли без сопровождения. Никто не думал, что русские в такой день в воздух выйдут, ан, не повезло. Я вот, неугомонный такой оказался. Батюшки наши вытащили пассажиров, а там и детишки, и мамаши, и дочки. В округ позвонили — а там уже все празднуют, велели пока у себя их подержать, до завтра, мол, прилетят — заберут. Посадили мы всю компанию на гауптвахту, вещи их проверили на предмет оружия и тоже вернули. А там холодно, нетоплено. Карцер — он есть карцер… Ну куда их девать? Не к лагерникам же их отправлять? Те вообще женщин сто лет не видели, и к утру от японок ничего не останется… а про детей вообще молчу. Да и неясно, что наше начальство с ними делать надумает. Наконец решил я задачку, взяли мы их, собрали всех в кучу и выделили в казарме один уголок, у дверей охрану поставили. Наши все обрадовались что от обузы нечаянной освободились и быстрее по своим комнатам разбежались, приводить себя в порядок, к празднику готовиться. Я ради такого случая, первой своей военной встречи Нового Года, из чемодана белый парадный китель люфтваффе извлёк, со всеми аксельбантами, нашивками, значками. Наград у меня к тому времени прибавилось, конечно: кроме испанских наград мне ещё дали «Георгия» второй степени, за организацию бомбёжек Островов, от наших мне орден пришёл, за испытание новой техники — «Большой нагрудный крест Ордена заслуг Германского Орла», редкая награда, кстати. А Воевода мне по этому случаю наградное оружие вручил золотое. Так что появился я на банкете при полном параде, туфли сияют, знаки различия серебром отливают на погонах витых. Одеколоном от меня прёт за версту, кортик парадный на боку. Картинка, а не офицер, прям, на плакат меня вешай — наши молодые как глянули, так от зависти чуть слюной не подавились. Нет, конечно, все знали, что я немецкий доброволец, с японцами по зову сердца воюю, но что я ТОТ САМЫЙ Макс Шрамм, который ещё герой Испании, не догадывались… Собрались все свободные офицеры, расселись по местам, тут я встал, на часы посмотрел, тост произнёс первый, за Старый год вначале, всем счастья пожелал, здоровья, совсем всё по-русски, так ведь сколько лет уже в России живу… Тут наш оркестр заиграл, но народ танцевать не пошёл — дам нет. Хорошо, наши радисты трансляцию включили, в Москве куранты начали полночь бить, шампанское зашипело, бокалы зазвенели, здравицы зазвучали. Потом, чтобы мне приятное сделать молодые офицеры решили песню спеть, как подарок:
