Александр Авраменко - Мы всякую жалость оставим в бою…
— Всё, что могу, ребята, всё, что могу.
И лицо такое, виноватое…
Оберштурмфюрер Вилли Хенске. Варшава
Недолго они только продержались, меньше суток, до того момента, когда последний бомбардировщик улетел, из тысячи двухсот, что бомбить прилетели. Там как раз новые бомбы испытывали. Сначала, когда кинули впервые, я грешным делом подумал, что газами их травить собрались. Сразу облако дыма кверху взмыло, я уже хотел команду «Газы» давать. А потом что-то внутри облака сверкнуло, и БА-БАХ, половины улицы как корова языком слизнула. Прямо хоть в футбол играй. Нет, я конечно понимаю, что война, но зачем же так то? Это уже после нам сказали, что всех предупреждали о бомбёжке, с помощью листовок. Кто поверил — ушёл, им препятствий не чинили, до первого пересыльного лагеря. А кто не поверил, сами виноваты: ни фюрер, ни воевода, ни дуче не желали жизни своих солдат понапрасну тратить. Да и показать кое-кому на Западе стоило, на что Объединённая Армия Союза способна. И показали. И вообще, правы наши вожди, я зря умирать не хочу. Я, может, вообще умирать не хочу, хоть и солдат. Пускай враги умирают, солдат побеждать должен, и если для спасения моей жизни надо бомбить — пусть бомбят! Больше шансов уцелеть. Ну, бомбят наши ребята, значит, кидают подарочки сверху, а мы стоим, любуемся: картина, конечно, впечатляющая — кверху дым клубами, огонь, куски стен в разные стороны, всё в пыли, даже темнее стало, хоть и светлый день на дворе. Пикировщики красиво идут, потом словно на месте останавливаются, переворачиваются через голову и уже обратно, пикируют. Сирены воют, на психику давят. Только улетели — с востока волна идёт, какие-то новые, я раньше таких не видел, по два киля сзади, двухмоторные, потом уже разглядели круги русские, косым крестом рассечённые. Я сразу вспомнил, что наши ребята из «Кондора» такие в Испании рисовали, как общую эмблему. Ага, думаю, союзнички пожаловали… Те тоже как ударили, вообще не видно стало ничего — на месте города один дым. Ну, с русскими-то понятно, почему они так свирепствуют, поляки им столько крови попортили. Почитай, как Антанта у них Польшу отделила, так та с двадцать третьего года и свирепствовала, пока Корнилов воеводой не стал и укорот им не сделал быстро. Нам даже фильм показывали документальный, «Зверства польских агрессоров на территории России» называется. И националистов украинских пшеки поддерживали, и еврейские отряды…
Тут башнёр мой вылез посмотреть, как увидел, что с городом творится — ахнул, а потом эмблемы рассмотрел и рот раскрыл, спрашивает, мол что это такое за знаки? Ну а когда я ему объяснил, то загорелся, отпросился и умчался. Минут через пять приходит вместе с двумя грюнешнабелями из молодого пополнения, задачу объяснил, те стали рисовать было, да я ему кулак показал, отпустил он их сразу. Пришлось ему втолковать, что эмблему он может только с разрешения начальства изменить, а начальство, то есть я, пока ещё думает. И вообще, раз уж так, то круг русский надо не косым крестом делить, а нашим тевтонским. Тут до него дошло, засиял как пфенинг новенький и улетел. Короче, через два часа на всех наших танках новые значки свежей краской блестели, а за нами и пехота перекрашивать свои броневики. Вскоре Роммель приехал, поглядел на наши художества, но ничего не сказал, только носом покрутил и в бинокль уставился, на панораму любуется. А там вообще Ад. Грохот стоит, самолёты завывают, всё трясётся, пылает, наконец вроде стихать стало, но тут опять гудит — наши возвращаются. И опять бомбёжка. Я на часы посмотрел — уже шесть часов без перерыва концерт не прекращается. Тут наши кашевары появились, стали обедать, а кусок в горло не лезет, как представишь, что сейчас в городе творится… Вскоре мимо нас колонну пленных прогнали. Все грязные, в пыли, в крови, идут — у половины головы трясутся, контуженные видать, половина босые, ну, сущие оборванцы. Наши мундиры чёрные увидели и на колени попадали, завыли не хуже волков. Я когда маленьким был, с отцом любил на охоту ходить, так там наслушался, мог сравнить. Эти не хуже орали. Совсем как в казанских степях. Опять бедолаг успокаивать пришлось, кое-как подняли их и дальше погнали. Нам, в смысле рейху, рабочая сила нужна, и так дефицит страшный — на предприятиях людей не хватает катастрофически… Потом беженцы из Варшавы попёрли… Одна старуха мне запомнилась, сидит на тележке, которую две девчонки волокут молодые, симпатичные, вся седая, трясётся и подвывает так… по-звериному, и глаза пустые-пустые… Вот думаю, молодцы внучки у бабули, не бросили, подошёл спросить, ну по-русски то я немного умел, в «Каме» научили, поймут думаю. Действительно, поняли. Не бабка то, а сестра старшая, у неё ребёнок под завалами погиб, у неё крыша поехала, а сестре той двадцати годков нет. Меня даже передёрнуло… Пришёл к своему танку. Сел на мотор и закурил, не стал больше смотреть, не смог. Сильно меня это задело, беженцы… А сверху бомбы летят и летят, всё не прекращаются. Наши улетят — русские меняют, русские уйдут — итальянцы уже вьются, на наших самолётах, а следом и люфтваффе на подходе опять. Уже темнеть начало, солнце садиться, а там концерт не прекращается. Только изредка вспышки прорываются через то чёрное облако, что на месте Варшавы стоит. Тут вообще какие-то монстры в воздухе появились, до этого-то тактические машины были, а теперь дальняя авиация видно подоспела, туши огромные четырёхмоторные, и тут такое началось, что даже танки подпрыгивать начали наши, они стали пятитонные фугасы кидать. По частям отдых разрешили, все спать ложатся, да разве от такого грохота уснёшь? Завернулся я в брезент, лёг на решётку жалюзи, глаза закрыл, мол сплю, а самого колотит, я вот вида этой бомбардировки выдержать не могу, а какого тем, кто под ней?..
Под утро только задремал, как подъём кричат, кумпели мои забегали, засуетились, а там и завтрак подоспел, я себе кофе налил, стою пью, и тут до меня доходит — самолётов в воздухе нет. Тихо вокруг. Только обычный лагерный шум, тут радист высунулся, кричит, герр оберштурмфюрер, поляки капитулировали, конец войне. Что тут началось, кто в воздух стреляет, кто обнимается, песни завопили, откуда-то шнапс появился, да тут Эрвин примчался, приказал порядок быстро навести и срочно выдвигаться к Жешуву, а оттуда на встречу с союзниками. Нас ведь после Тарнува резко на север развернули, к Варшаве, туда наши олухи сдуру впёрлись, ну их из-за баррикад да из засад быстро накрыли. Их командир потом под трибунал пошёл. Так что решили поэтому наказать Варшаву такой бомбёжкой… Словом, едем мы назад, по уже знакомым местам, все попрятались, только флаги белые везде висят, да пленные колоннами маршируют. До самого Жешува без единого выстрела домчали. Остановились заночевать, а утром шум, гам, вопли, все столпились в углу, орут — я растолкал солдат, как глянул — Матерь Божья, прости и сохрани меня от такого конца… Лежит наш повар мёртвый, на ящиках… Отдельно руки, отдельно ноги, отдельно — туловище. Рядом кишки аккуратной кучкой сложены, и записка на немецком, мол так со всеми оккупантами будет. Подпись даже — Армия Крайова. Второй раз мы такую картинку увидели. Тут сам Роммель появился, как глянул на эту картину — позеленел, назад в свою лоханку прыгнул и умчался. Ну, распорядился я бедолагу Франца к отправке домой приготовить в запаянном гробу, а мои стоят все злые, орут, да смотрю и у меня куда-то вся жалость запропала… нет, думаю это не люди… Вообще, нежить какая-то. Люди так поступить не могут, оберартц как-то выяснил, что повара нашего живьём четвертовали, а потом потрошили. Тут опять шум, гам, зондеркоманда приехала. Короче, оцепили мы город, всех жителей вон выгнали, и наши химики с огнемётами в него вступили, а гражданских быстренько рассортировали, и всех мужчин в расход, до единого, а остальных, кроме детей до шестнадцати лет — в концлагерь, детей — в Монголию… Потом мы до самого Перемышля спокойно дошли. Без всяких таких эксцессов… А там и союзники. Мы когда их «ЗГ» увидели, даже веселее на душе стало, обрадовались все. Вот тогда я и увидел настоящее братство по оружию в первый раз. У меня даже язык устал. Как никак я единственный тут оказался, кто по-русски мог разговаривать, ну меня переводами и замучали, это уже потом ещё умельцы нашлись. А вечером такой банкет закатили…
Шарфюрер Микаэль Витман. Польша. Три дня после окончания кампании
Я был прикомандирован к 502-му отдельному батальону тяжёлых танков под командованием оберштурмфюрера Вилли Хенске. Старый, проверенный боец из ветеранов партии и эсэсовского движения. Обучался в России. Верный товарищ и строгий командир. Партайгеноссе нас, новобранцев, построил и речь толкнул, на удивление краткую:
— Запомните одно: никогда эсэсовец не покидает поля битвы без приказа. Только раненым или мёртвым.
Потом помолчал, на нас посмотрел и добавил, я на всю жизнь запомнил:
