Воин-Врач IV (СИ) - Дмитриев Олег

Один епископ в пригороде, устав, видимо, звать и ждать Божьей помощи, решил взять дело в свои толстые короткопалые руки. Согнав с монахами в собор женщин и детей, он возвестил стоявшим за оградой степнякам, что станет казнить по одной живой душе каждый час, до тех пор, пока диаволовы узкоглазые слуги не оставят святые земли и верных католиков в покое. И смерти невинных будут на их чёрной совести. Кыпчакам было, признаться откровенно, глубоко плевать на странную логику и крики жирного в сутане. Но то, как берегли и помогали мирным жителям беспощадные в бою воины русов, наводило на мысли о том, что сумасшедшему толстяку следовало помешать.

На спешный зов с причала прискакали трое нетопырей. Двое по отвесным стенам пауками влезли едва ли не до самого креста, заглядывая по пути в каждую щель, пока третий что-то раскладывал на земле, бережно вынимая из заплечного мешка. Спустившись, наблюдатели перебросились парой непонятных и почти неслышных слов с оставшимся внизу. Они разобрали странные свёртки, похожие на толстые, в три пальца, трубки тростника, и одновременно шагнули к собору. Так же легко, но уже втроём, поднялись ящерицами по голым каменным стенам. Трижды прозвучало уханье филина, фигуры на стенах синхронно дёрнулись и неторопливо спустились вниз.

Тот, кто копался в мешке и скручивал странные кульки, попросил на хорошем половецком у сотника доставить побольше воды и молока. Посмотрел на ярко-голубое небо с парой еле заметных облачков, сощурившись, и предупредил, чтобы с правой стороны собора никто из степняков не крутился. Зная, как умеет хлопать в ладоши их князь, кыпчаки на всякий случай отошли от ограды на перестрел со всех сторон, не только справа.

Из всех щелей повалил вдруг густой белый дым, полетели крики и плач пополам с надсадным кашлем. Скоро слышен был только кашель. А потом открылись высокие ворота, и наружу начали выпадать сперва монахи во главе с жирным, а потом женщины с детьми на руках. Русские зачем-то натянули на лица мокрые тряпки и сунулись прямо в дым, уже не такой густой. Полетели на землю ставни, выбитые изнутри сильными и точными ударами. Белые облака поредели ещё заметнее. Русы начали выносить из ворот и складывать под левой оградой задыхавшихся. А когда вышли последний раз с единственным кашлявшим чернявым малышом, велели степнякам помогать: поить людей молоком и давать умыться. Монахам не предлагали, и те продолжали срывать гло́тки кашлем. Который будто по волшебству прекращался у умытых баб и детишек.

Выходя за ограду последний из русских не удержался и пнул епископа в толстый зад. Тот, стоявший на карачках и кашлявший, как собака, грянулся мордой о каменный бортик и тонко завизжал. Выбегавшие на улицу шумные зарёванные бабы, прижимая к груди и таща за руки детей, плевали ему на спину, вереща проклятия. Солнце с того времени, как послали всадников за русскими, сдвинулось хорошо если на полпальца.

Весело бывало и на причалах. Вдоль побережья появились бочонки с длинными палками, на которых лениво колыхались чёрные тряпки. Заходившие было в гавани корабли, завидев их, спешно разворачивались, опасаясь чёрной смерти, чумы, о которой обычно предупреждали подобные знаки. На широком полотне вдоль набережной было написано по-гречески, на латыни и по-русски: «Выход в море запрещён. Ослушавшийся погибнет!». Не трогали только местных рыбаков, и то тех, кого в лицо знал старый одноногий корчмарь-северянин, привечавший русов, как родных.

Одна лодья, не зажигая огней, не опуская вёсел на воду, отошла от берега, оттолкнувшись длинным шестом. Хитрецы-мореходы собирались дождаться, когда отнесёт течением, и ставить паруса уже там, где не будут ходить вдоль берега парами каменно-спокойные воины Чародея. Едва только судно отошло на пару десятков саженей, над берегом пролетел крик неизвестной в этих краях сойки. И будто бы вслед за ним — стрела, оставившая в чёрном небе над чёрной водой быстрый, еле уловимый, алый росчерк. На воде грохнуло так, что на улицы повалил народ со всех домов в окру́ге. Те, кто прибежал в числе первых, успели заметить, как клюнул полыхавшим носом кораблик, быстро наполняясь водой. И услышать сперва щелчки тетив в кромешной темноте берега, а сразу после — стоны умирающих со стороны стремительно тонувшей лодьи. С утра вокруг полотна с предупреждениями висело пятеро недалеко ушедших беглецов. Подвешенных вниз головами. Двое оставались живыми аж до обеда. А наглядной демонстрацией того, что русы не бросали слов ни на ветер, ни в воду, оставались, поскрипывая на ветру верёвками, и до сих пор.

В Латеранской базилике после того памятного дня, когда слышались первые крики папы римского, случилось многое.

Покинули город, принеся глубочайшие, но бесполезнейшие извинения, послы и торговцы из германских и франкских земель. Молча, без единого намёка или объяснения причин, оставили дома́ представители островитян-англов. Скупо попрощавшись и неискренне пожелав Господнего благословения, отъехали ляхи, датчане, норвеги, шведы и чехи. Венгры, хорваты, сербы и прочие цыгане, всегда остававшиеся в тени и привыкшие довольствоваться малым, скупали за бесценок дома́ едва ли не целыми улицами. Но даже эти деньги никак не могли помочь наместнику Бога на земле.

Александр редко выходил теперь на солнечный свет, ссылаясь на нездоровье. Да и откуда бы взяться здоровью? Почти сразу после того, как перестал дышать гонец из Каринтии, рухнул и сам столп веры. Неделю пролежал между жизнью и смертью, но выкарабкался, удивив медикусов. Шептались, что такой бездарный наместник не нужен апостолу Петру на небе, и будет отправлен в Ад. И папа выглядел похоже. После удара у него обвисла правая сторона лица, текла слюна из уголка рта и слезился глаз с вывернутым наружу красным веком. Он больше не говорил убедительно, внятно и горячо, а только мычал. Он подволакивал обе ноги при ходьбе. Были и другие последствия, ставившие крест на дальнейшей карьере в качестве публичного лица и лидера мнений.

Гильдебранд выглядел значительно лучше, хоть и спал часа по два в сутки, и то не каждые. Архидиакон встречался, договаривался, торговался, ругался, осыпа́л милостями и казнил, но изменить ситуацию это не помогало. Встречать войска Генриха, что замерли, будто издеваясь, с той стороны Альп, было некому. Гвардию и остатки наёмников германцы перемололи бы быстро.

В один из дней состоялась и ещё одна встреча.

В зал, где сидел в потёмках в кресле страшный папа Александр, вошёл статный мужчина с мясистым носом, жёстким крупным подбородком и взглядом, вполне убедительно выражавшим спокойствие и невозмутимость. Под благословение подошёл без охоты и быстро отшагнул обратно. Несмотря на распахнутые окна и двери, горевшие свечи и дымившие жаровни и кадильницы, последствия недуга архипастыря было не скрыть.

— Святой Престол слушает тебя, Винсент, — раздался шелестящий голос из темноты. Не из уст папы, который вздрогнул и снова шумно испортил и без того тяжёлую атмосферу.

— Нижние Земли вряд ли смогут убедить императора отказаться от нападения, — с сильным акцентом, но вполне понятно и чётко проговорил гость. И поправил на плече складки дорогого кружевного воротника.

— Есть ли что-то, что может помочь вам изменить решение? — сухо уточнил тот же голос.

— Разумеется. Чудо. Но ни я, ни те, кто принимал решение прислать меня, не смогли представить, какое именно. Может быть, вы, святые отцы, как лица духовные и сведущие в чудесах побольше моего, что-то посоветуете?

Он виртуозно умел торговаться на самых разных рынках. От невольничьих в Генуе, Каире, Константинополе и Риме, до диких краёв Азии, где можно было купить, а то и выменять, небывалой ценности изумруды, лалы и бирюзу. Он торговал франкскими мечами и фризскими жеребцами, хлебом и мехами. А со временем, как всякий успешный торговец, добрался и до власти. Товарец дорогой и ох какой непростой, и риски как нигде больше. Но тоже покупается и продаётся, а уж навар каков! Поэтому Винсент, которого давным-давно знавали на родине как «скупого Винни», а за границами как «Винченцо Мне-всё-равно», чуял, что с этих двоих сейчас можно получить всё, что угодно.