Валерий Елманов - Третьего не дано?
В тот вечер я возвращался домой довольный. Основное сделано, так что теперь особо спешить некуда, а потому к предстоящим лекарским функциям надо отнестись весьма и весьма серьезно. Словом, я попросил свою ключницу поднапрячься изо всех сил.
Нет, не для излечения.
Как сказала сама Марья Петровна, только один человек на ее памяти, может быть, сумел бы совладать с черной немочью – та бабка, у которой она постигала науку колдовства и ворожбы.
То есть полностью вылечить падучую она не собиралась. Но вот сделать так, чтоб припадки стали гораздо легче, да и процесс восстановления больного после них пошел куда как интенсивнее, она могла.
Потому Марья Петровна целых два дня варила для меня различные отвары, ворча по привычке, что лучше бы обгодить до весны, иначе можно опростоволоситься, поскольку всего потребного у нее в запасе нет, а зимой «ни цветов, ни листов не бывает». Да и на торгу ныне не больно-то укупишь – опосля царских опал народец и думать забыл, чтоб сбирать целебные травки, ибо опасается.
Кроме того, мне пришлось зазубривать массу названий трав, которые присутствуют в том или ином отваре. А иначе никак. И впрямь, что я за лекарь, коль не знаю, из чего сварил то или иное зелье.
Это будет выглядеть по меньшей мере подозрительно.
Вот и пришлось день-деньской напролет зубрить про сердечную траву, богородичную, маточную, змеиную, солнечную, пытаться опознать горицвет, который, оказывается, очень схож с кукушкиным цветом, и старательно запоминать, что медвежье ухо, которое коровяк, далеко не то же самое, что медвежье ушко.
Особый инструктаж касался снотворных, которые надлежало дать больному после приступа. Оказывается, все они на ядовитых растениях, поэтому приготовленный в особой посуде отвар корней волчьего лыка надо давать очень осторожно – от силы пять капель, не больше, иначе…
План вызволения Квентина из острога тоже требовал тщательной разработки. С этой целью я даже попросил свидание с узником, пояснив Борису Федоровичу истинную цель – осмотр окрестностей близ тюрьмы и помещений в ней самой с целью детальной рекогносцировки предстоящего побега.
Видок Дугласа, к которому меня допустили, оставлял желать лучшего. Глаза потухшие, взгляд пустой, в никуда. Кроме того, изобилие ссадин и кровоподтеков.
Со сторожами я был суров, а с катами бушевал, не скрывая гнева, особенно когда выяснил, что паренек успел побывать под кнутом. То-то я гляжу – одежда у него клочьями свисает.
– Увечить – ни-ни, о том наказ нам даден, – простодушно возразил один из палачей, который потолще. – А вот чтоб вовсе к нему не притрагиваться, о том никто не сказывал.
Я ехидно осведомился, уж не с тайным ли злым умыслом они учинили подобное с иноземцем, дабы всему миру показать, сколь злобен и жесток русский государь.
Затем, поняв, что сарказмом тут никого не пройму, стал рвать и метать, не выбирая слов и выражений. Не зря в свое время я от скуки иногда смотрел некоторые фильмы, где красочно показывали колонии и тюрьмы.
Чернуха, конечно, зато теперь…
– Волки драные, менты позорные, козлы гунявые! – орал я. – То ж государь его острастки ради сюда сунул, а вы что сотворили?! Я вам самим за это пасть порву, рога пообломаю, ухи пооткусываю…
Вроде проняло и вдохновило. Но только вроде.
– Солому, что ли, поменять? – философски осведомился все тот же толстый кат у своего подручного.
– И все?! – обалдел я от вопиющего непонимания ситуации. – А подлечить, переодеть, покормить, наконец?! Вон у парня кости торчат!
– Дык оно, конешно, того, но ежели нечем, так тогда и никак, – беспомощно развел руками кат, но лукавинка в глазах явно противоречила простодушным словам.
С минуту я вдумывался в красноречивое пояснение, после чего до меня дошло – денег хотят. Все правильно, московская милиция, что уж тут поделаешь.
Пришлось слазить в кошель за серебром.
– А вот ежели того, то тут и мы расстараемся – чай, не без понятия, – оживился кат и мигнул одному из подручных, который проворно испарился в неизвестном направлении. – Нынче же пожрет от пуза, – заверил толстяк.
– То есть как это – только пожрет? А остальное?! – возмутился я.
– А хотишь, порты холодные[46] ему поменяем? – равнодушно предложил он замену одной услуги на другую. – Пущай голодный, но зато в чистом спать ляжет.
«Кажется, мало дал», – понял я.
Пришлось извлечь остальное, что только было в карманах. Горсть серебра не производила особого впечатления, но среди копеек-семечек затесался толстенький ефимок, а потому палач расплылся в улыбке и наконец-то целиком согласился со мной:
– Ан и впрямь, лучшее всего, чтоб и пожрал, и одежку сменил. Мазей вот никаких нет.
– И у меня пусто, – зло заявил я и в качестве наглядного подтверждения своих слов потряс пустым кошелем.
– Дак и я к тому, – сочувственно вздохнул он и покосился на мой перстень.
Ну уж дудки.
Во-первых, это подарок царя за Стражу Верных.
Во-вторых, цена его такая, что можно скупить с потрохами всех московских лекарей, чтобы они пользовали меня до скончания моих дней.
В-третьих… Впрочем, достаточно и перечисленного.
– А за взятки тут никого еще не карали? – полюбопытствовал я. – А то поспособствую. И поверь, милый, – я взял его под руку и отвел в сторонку, – ежели сей миг к нему не придет лекарь, который смажет везде, где можно, и тем, чем положено, то через час здесь одним катом будет меньше.
Кажется, мой лирический многообещающий тон пронял его суровую, но любвеобильную душу куда сильнее, чем мой первоначальный крик.
Во всяком случае, после его выразительного кивка второй подручный тоже испарился.
– И не вздумай надуть – проверю, – пообещал я перед уходом.
– Да что ж ты такой гневный, боярин? – пробасил толстяк. – Вона уже бежит к нему Мефодьюшка. Лучше бы заместо того, чтоб пугать… – Но тут же осекся, вспомнив, что в кошеле и впрямь пусто, а потому выжать из меня еще что-то навряд ли получится.
Ладно, с этим кое-как разобрались.
С планом побега я тоже все прикинул – особых проблем не будет. Я даже время назначил – для себя, конечно. Послезавтра, ранним утром, чтоб потом нестись по Москве вскачь при полном отсутствии на улицах ночных рогаток.
Но тут возникла еще одна заминка. Отчего-то Борис Федорович непременно захотел меня окрестить. Что-то вместо напутствия на дорожку.
– Святое Писание ты уже читал, супротив нашего «Символа веры» не споришь, да и сам мне сказывал, мол, жаждешь на Руси остаться. Вот и выходит все одно к другому. К тому ж ты и впрямь близ сердца у меня, и не потому даже, что сын князя Константина, хотя и оно тоже значимо, но и сам по себе. Вот я и желаю стать твоим крестным отцом, дабы ты ведал, что не помер, но жив твой родитель, а потому берег себя и на рожон не лез, – пояснил он свое намерение.
Приятно, что и говорить. Может быть, это сказано им только для моего вдохновения, но все равно…
Только вот насчет рожна – перебор. Там мне выбирать особо не придется – сама обстановка диктовать станет, куда и на что лезть.
Примерно что-то в этом духе я честно и заметил.
– Ан все одно поберегись, – наставительно заметил Годунов, – потому как ждут тебя тут. Да не я один жду, а и сын мой, коему, окромя тебя, опереться не на кого, и… – Он осекся, сделал вид, что закашлялся, а после паузы сказал явно не то, что хотел вначале: – Одним словом ежели, все тебя ждем.
Интересно все-таки, и чего ему приспичило окрестить меня именно сейчас? Или он и впрямь испугался, что я там приму латинскую веру?
Ох, чую, не обошлось без отца Антония, который крепко насел на меня на обратном пути, вдохновленный тем, что я старательно штудирую подсунутую им литературу.
Вообще-то читал я ее исключительно с практическими целями – вооружиться соответствующими цитатами на все случаи жизни. Но, разумеется, священнику и в голову не пришло, что у меня сугубо меркантильное отношение – решил, что я проникся.
Все правильно, раз клиент дозревает, надо его дожать, и понеслось-поехало.
Перед таким напором и искренностью я робел и терялся, а в качестве самозащиты язык не поворачивался воспользоваться хотя бы одной из многочисленных отцовских острот в отношении религии вообще и христианства в частности.
Были они у меня в памяти.
Папа ими так и сыпал, когда затевал очередной монолог, не забывая при этом не только церковь, но и небесных обитателей вкупе с подземными – бога, дьявола, ангелов, чертей и прочих.
Но тут, глядя на простодушное лицо священника, я понимал, что не просто обижу его самого, но и оскорблю его веру, а этого мне не хотелось.
Словом, оставалось только выражать некоторые сомнения по более конкретным и не столь принципиальным вопросам.
Ну, например, почему соблазняет именно правый глаз, а не оба, и разве соблазн прекратится, если я его вырву, ведь останется левый.
Остальные в таком же духе.
