Владимир Романовский - Польское Наследство
– Нет, правда, у меня дома есть деньги. Много денег.
– Хочешь ехать – покажи деньги. Нет денег – не повезу.
Вот и весь сказ.
Лучинка прикинула – шестнадцать аржей, босиком, на леденящем ветру, да по темной тропе, да через переправу, да опять по темной тропе – а может, там разбойники. Что же делать?
Тогда она вернулась к дому подруги и постучалась. А потом еще постучалась. Подруга открыла дверь.
– Меня ограбили, – сказала ей Лучинка. – Нет ли у тебя денег каких-нибудь, заплатить лодочнику, чтобы до Киева довез?
– Сейчас нет, – сказала подруга. – Через неделю, может, будут. А сейчас – ничего нет.
Лучинка еще помялась, и спросила, —
– Может, пустишь переночевать?
– Нет, не могу. Муж вернулся. Уж извини. Ну, спокойной ночи.
И закрыла дверь.
Нестор там один – это не дело совсем.
Нужно либо идти, либо добыть денег, чтобы заплатить доброму человеку в лодке.
Лучинка огляделась. Неподалеку виднелся какой-то отсвет – поздно открытый крог. Лучинка направилась к крогу. Босая, без поневы, только рубахой прикрыты колени, она не рассчитывала, что ее пустят внутрь, но ей и не нужно было. Встав напротив калитки, она приняла профессиональную позу и стала кивать и улыбаться всем мужчинам, какие время от времени выходили из крога. Один из них, увидев ее, некоторое время постоял у калитки, а затем вернулся в крог – очевидно, сообщить знакомым, что есть дешевая хорла, стоит, ждет на улице.
Рука легла Лучинке на плечо – и Лучинка вздрогнула всем телом.
– И сколько ж ты нынче берешь за услуги? – спросил Хелье.
– Хелье!
Она не знала, что и сказать. Теперь он ее бросит. Выгонит. Что она наделала!
– Ты синяя вся, дура, – сказал Хелье. – Ети твою мать, почему ты босая? Где понева? Пойдем, пойдем, скорее. У меня там лодка.
– Ты меня прости, я не нарочно.
– За что мне тебя прощать?
– Что я вот…
– А что случилось-то?
– Меня ограбили, а я боялась, что Нестор там один, а ты в отъезде.
– Ограбили? Били тебя?
– Нет.
– Руками трогали?
– Почти нет. Ножом грозили.
Хелье на ходу обнял жену за плечи.
– Бедная моя, – сказал он. Нет, так нельзя. Постой.
Он нагнулся и стянул один сапог.
– Надевай.
– Что ты…
– Надевай сейчас же! Муж твой тебе велит!
Она испугалась и сунула ногу в сапог.
– Велико, – сказала она. – Но не очень.
– Ноженька простонародная, – заметил Хелье. – Теперь второй. Быстро.
– Идти неудобно. Но смешно.
– А смешно – так смейся.
Она засмеялась, не веря счастью. Не выгонит! Он ее любит! Какой он у нее хороший!
Хозяин лодки усмехнулся криво и стал возиться с парусом. Хелье расстегнул пряжку, снял сленгкаппу, завернул в нее Лучинку, сел, а Лучинку пристроил к себе на колени и стал тереть ей спину, плечи, предплечья, арсель, бедра.
– Ледышка, – сказал он.
У нее стучали зубы. Он потер ей щеки, потом поцеловал в губы, потом еще.
– Ужас, как замерзла, – заметил он.
– Хелье, любимый, – сказала она. – А как ты меня нн … ннашел?
– Да так … Подожди. Эй, мореход, долго мы будем здесь торчать?
– Сейчас, сейчас, болярин. Вот, парус … вот…
Лодка пошла наконец к Киеву.
– Приезжаю – нет тебя, Нестор насупленный. Говорит – на торг ушла. Я пошел на торг. Порасспрашивал. Зашел в крог – а там хозяйка говорит, что видела тебя и еще кикимору какую-то, а кикимора из Вышгорода. А уж темнеет. Нанял я вот этого морехода, и поехали мы в Вышгород. Походил по улицам, прохожих расспрашивал, потом вижу – крог. Думаю, может, подружки в кроге сидят, а ты, может, выпила, а ты, когда выпьешь – известно что случается. Кинулся я к крогу – а ты там стоишь, у калитки.
– Я больше никогда не буду … честное слово…
– Что? А, ты об этом … Так ведь ты думала, что у тебя выхода нет. Что ж тебе – скочуриться по дороге в Киев, босиком, без поневы? … А у подруги нельзя было денег попросить?
– Она…
– Понял. Ты, Лучик, умная у меня, а в людях не разбираешься совершенно, вот что. Надо бы нам убраться из Киева все-таки. Как ты дрожишь, что ж тебе не согреться-то никак, а, Лучик? Эх-ма…
У пристани торчал одинокий возница, и хотя до дому было всего-ничего, пять кварталов, Хелье усадил Лучинку в повозку, сел рядом, и велел вознице спешить.
Войдя в дом, Хелье крикнул, —
– Нестор! Нестор, растяпа!
Нестор выскочил в гостиную.
– Топи в бане печь, быстро!
– А где ты была? – спросил Нестор укоризненно.
– Потом, а то ухи оборву! Баню, быстро! – прикрикнул на него Хелье.
Нестор опрометью кинулся в недавно собранную баню за домом. Через час Лучинка лежала на полке, а Хелье обхаживал ее веником со всех сторон. После этого, завернутую в три простыни, он на руках принес ее в спальню, выгнал Нестора спать, и лег рядом с женой. Она целовала его благодарно и светилась счастьем, что у нее такой муж.
К утру ее бил озноб, и тело было горячее, на щеках играл нездоровый румянец, а кожа вокруг глаз побелела. Хелье послал Нестора в детинец за княжеским лекарем. Пришел лекарь, принес какие-то травы, долго осматривал Лучинку, и сказал, что такое бывает, случается.
Оставив Нестора присматривать за больной, Хелье побежал – на торг, к знахарям, и они тоже дали ему какие-то травы. Затем он вспомнил старорощинские придумки и сам набрал разных трав. Дома он изготовил по нескольким разным предписаниям травяные отвары. По совету соседа он сбегал снова на торг и купил кувшин свира, и свиром, подогрев его над огнем, растер Лучинку с ног до головы. Ей полегчало. Снова оставив ее на попечение Нестора, Хелье опрометью бросился в церковь. Молился он страстно, кусая губы, сдавливая себе виски, то стоя на коленях, то ложась на живот.
Вернувшись домой, он увидел, что Нестор плачет, и вспомнил, что никогда до этого не видел сына плачущим.
– Что ты, что ты, Нестор, – растерявшись, говорил Хелье, обнимая сына, гладя его по голове, целуя в щеки и в нос. – Не плачь, парень. Мать твоя женщина крепкая.
На следующий день Лучинка совсем ослабла и только шевелила иногда рукой или головой, и пыталась улыбаться. Хелье выскакивал из дома два раза – один раз на торг за едой для Нестора и снадобьями для Лучинки, и один раз в церковь.
Прошел еще день, и еще один. Иногда Лучинке становилось лучше, но к ночи снова начинался жар. Через неделю она начала кашлять – громко, с хрипом, часто. Хелье, придерживая ей затылок, кормил ее куриным отваром, улыбался, подмигивал, выходил из комнаты, бледнел, сжимал зубы. Кашель не прекращался.
– Лучик, что же ты, Лучик, – шептал Хелье ночью, боясь дотронуться до жены – у нее болело все тело, кожу саднило.
Потом она стала кашлять кровью.
Иногда Хелье удавалось с помощью снадобий, отвара и растираний приостановить кашель, и тогда он звал Нестора, и Нестор приходил и говорил глупости, и смотрел сердито, а Лучинка ему улыбалась.
Как-то ночью кашель прекратился. Лучинка лежала, глядя широко открытыми глазами в потолок. На улице была весна, орали соловьи.
– Потушить свечу? – спросил Хелье.
– Не надо, пусть…
– Лучик, тебе лучше?
– Да.
К утру Лучинка умерла.
Нестор еще спал. Тщательно заперев спальню, Хелье твердым шагом вышел из дому и направился к церкви. Утренняя служба еще не началась. Он разыскал священника и объяснил ему в чем дело.
– Нет, – сказал священник, глядя на Хелье суровыми греческими глазами.
– Что – нет?
– Не могу. Отпевать хорлу – не буду.
– Она моя жена.
– Не буду. Как ни грустно.
Илларион жил неподалеку от строящейся Софии. Хелье направился к нему. Ему долго не открывали. Когда открыли, он отодвинул прислужника и вошел в дом.
– Где хозяин? – спросил он грозно, с неожиданно резким шведским акцентом.
– Спит.
– Буди.
– Не велено.
– Убью.
Сказано было таким холодным тоном, что прислужник понял – убьет. И пошел будить хозяина.
Самый скандальный священник Киева вышел, заспанный, в гостиную и, посмотрев на Хелье, понял, что дело не шуточное.
– Что случилось?
Хелье объяснил. Глаза Иллариона засверкали, щеки побелели от злости. Он быстро облачился в рясу, нахлобучил шапку, и сделал Хелье знак следовать за ним.
Служба шла полным ходом – в приходе Хелье начинали раньше, чем в остальных церквах. Не обращая внимания на молящихся, Илларион быстрым шагом пересек помещение и вплотную подошел к священнику.
– Отец Никодемус, нам срочно нужно поговорить.
– Ты в своем уме, сын мой? Служба!
– Если ты сейчас с нами не выйдешь, следующую службу ты будешь служить не здесь. Патриарх будет уведомлен, не сомневайся.
– А что случилось?
– Сейчас объясню.
Они вышли – в закуток, втроем.
– Отец Никодемус, у этого человека умерла жена. Ее нужно отпеть и похоронить.
– Я не могу позволить, чтобы в святой земле хоронили хорлу. И отпевать не буду.
– Меня не интересуют твои предрассудки, Никодемус. И твои представления о приличиях тоже не интересуют. Ты все сделаешь так, как я тебя прошу.
