Олег Таругин - Товарищи офицеры. Смерть Гудериану!
Хмыкнув, я потопал следом за поручиком, стараясь не наступать на смутно различимые в лунном свете сухие ветки и не провалиться в затянутые темной водой ямы – местность становилась все более болотистой. Нет, все-таки Николай Павлович порой не перестает меня удивлять абсолютно непредсказуемыми вывертами сознания…
Брошенную 5-ю батарею мы обнаружили около полуночи. Как и описывал старшина Феклистов, на заросшей сочной травой здоровенной поляне, размерами куда больше той, где мы разгромили немецких артиллеристов, стояли, задрав в темное небо длинные хоботы стволов, четыре стапятидесятидвухмиллиметровые «МЛ-20» ранней модификации, еще с ажурными колесами облегченного типа. Чуть поодаль грудами горелого, рыже-черного металла темнели четыре сожженных «Сталинца» с открытыми кабинами и впервые увиденный мной в реале арттягач «Ворошиловец». Между прочим, один из самых удачных тягачей для перевозки тяжелых артиллерийских орудий в мире, которым и немцы не брезговали. Правда, этот уже никуда и ничего не повезет: над сгоревшим деревянным кузовом торчат погнутые дуги для натяжения брезента, кабина с лопнувшими от жара стеклами также выгорела дотла. Еще дальше, под деревьями – поваленная армейская палатка и какие-то ящики возле нее. На вытоптанной траве возле орудий валяются целые и разбитые снарядные ящики, сумки с противогазами, каски, распотрошенные патронные цинки, отдельными кучками солидной высоты – стреляные гаубичные гильзы. Старшина не соврал, батарея вела огонь до последнего снаряда, даже под обстрелом или бомбежками – вон сколько воронок по всей позиции, судя по размерам, определенно от авиабомб или крупнокалиберных фугасов.
– Останешься здесь, – шепнул поручик. – Вон тот пригорочек с кустами поверху видишь? Там и затаись, позиция отличная, незамеченным никто не подберется. Я, как вернусь, свистну коротко, чтобы ты не стрельнул с перепугу.
– Лады, – согласился я. – Только свистеть-то зачем? У тебя ж фонарик фрицевский есть, мигни трижды зеленым цветом вон с того направления, я и пойму, что это ты.
– Фонарик? – не сразу понял Гурский, озадаченно нахмурившись. – А, ты про светофильтры? Прости, должен был сам догадаться, я ведь подобные еще на прошлой войне видал. К слову, тоже германские.
– Вот и ладненько. Ты это, Коля, давай не тормози, светает сейчас рано. Обратно когда ждать?
Поручик на мгновение задумался:
– Если унтер не ошибся, до 6-й батареи примерно верста-полторы. Пока подберусь да осмотрюсь на месте… раньше чем через час точно не вернусь. Ты, главное, не засни.
– Не учи ученого. Ладно, иди уж. И это… – Я взглянул ему в глаза. – Даже не вздумай не вернуться. Обижусь.
Поручик кисло ухмыльнулся и неожиданно полез в нагрудный карман:
– Вот держи. Пусть пока у тебя побудет. – Я ощутил в ладони нечто небольшое, но достаточно тяжелое. – Смотри, не потеряй, Виталик!
– Э, ты это чего вдруг удумал, ваше благородие? Кому маменька велела при себе девайс… ну, то есть брошку держать?
– Не спорь. Так лучше. К противнику она попасть не должна. – Гурский торопливо – пожалуй, даже излишне торопливо – убрал руку. Похоже, он для себя все решил. С другой стороны, кто его знает, может, так и правильно.
Потому, сунув высокотехнологичное «украшение» в карман, я молча хлопнул Николай Палыча по плечу – «ступай, мол». Дождавшись, пока Гурский скроется из виду, я нашел подходящее место, откуда неплохо просматривалась и позиция брошенной батареи, и подъездная дорога, и лег на землю. Приготовил к бою, сняв с предохранителя, автомат, уложил рядом пару запасных магазинов. Проверил трофейный «вальтер», который так и таскал в кармане: ну не за ремень же его, в духе бандитских девяностых, засовывать, в самом-то деле? Поколебавшись, разложил на траве три «М-24», предварительно наполовину открутив крышечки-заглушки. Все это не заняло и трех минут. А вот дальше? Дальше делать стало абсолютно нечего. Ну, вот такой уж я человек – абсолютно не умею ждать. Вообще не умею: если маршрутка не приезжает в течение минут трех, тупо иду пешком. Как говорилось в том старом фильме про ковбоя Мальборо и любителя мотоциклов системы «Харлей-Дэвидсон»: «ненавижу ждать и догонять». Короче говоря, разведчик-диверсант из меня никакой…
Помаявшись минут с десять и успев пожалеть о том, что давно и навсегда бросил курить, я наконец устроился более-менее удобно. Одуряюще пахло отцветающей июльской травой, цикады орали, словно проплаченные демонстранты, сверху равнодушно взирали вечные звезды… романтика, короче. Вот только комары… Сказывалась близость болот – откуда-то с северо-востока легкий ночной ветерок нагонял весьма ощутимую сырость, и лежать на земле становилось все более некомфортно. А уж эти звенящие крылышками кровососущие твари вообще отдельная песня! Такое ощущение, что в воздухе безраздельно властвуют вовсе не птенцы Геринга, а мелкие недовампиры, каждый из которых еще и оснащен тепловизором и ночным прицелом, уж больно целенаправленно заходят на цель и кусают, кусают… И ведь не станешь бесконечно хлестать себя по щекам и прочим открытым частям тела – демаскирует, блин!
Короче говоря, комары доставали. Но куда больше доставал периодически накрывающий мой холмик – когда менял направление слабый ночной ветерок – запах. Такой знакомый, тошнотворно-сладкий запах гниющей человеческой плоти. Откуда он брался, я догадывался: у артиллеристов не было времени копать полноценные могилы. И погибших при обстрелах товарищей просто прихоранивали в неглубоких, максимум на штык лопаты, ямах, засыпая сверху землей. Сейчас, в июле сорок первого, все еще искренне верили, что скоро вернутся и перезахоронят павших по-человечески. О том, что ничего этого, увы, не будет, пока никто не догадывался. Как и о том, что подобные захоронения спустя многие десятилетия военные археологи станут называть «верховыми»…
Такой же, только куда более густой запах стоял над разбомбленной дня три назад советской колонной, которую наш отряд обнаружил во время дневного перехода. Несколько грузовиков с противотанковыми пушками на прицепе, трехосный башенный броневик и три танка, съехав с дороги, видимо, пытались укрыться под деревьями, но не успели, увязнув в насыщенной влагой почве и попав под удар пикирующих бомбардировщиков. В том, что порезвились именно «Штуки», можно было не сомневаться: десяток обрамленных пластами вывороченной земли воронок, дно которых уже заполнилось мутной водой, определенно оставили «полусотенные» авиабомбы. Остальные попали в цель. Да и следов от авиационных пулеметов хватало: после бомбометания немецкие летчики несколько раз прошлись на бреющем, добивая уцелевших.
Убедившись, что немцев вокруг нет, мы осмотрели погибшую колонну, хотя никакого смысла в этом в принципе не было. Два «БТ-7» изрешетило осколками от близких разрывов, а «тридцатьчетверка» и вовсе получила прямое попадание в моторный отсек, отчего танк ныне представлял собой фантасмагорическое нагромождение броневой стали со вставшей на дыбы башней, уткнувшейся стволом в землю, да так и застывшей под углом в девяносто градусов к корпусу. Возле бронеавтомобиля, в котором я узнал «БА-10», тоже рванула авиабомба, снеся с погона башню и вдавив внутрь правый борт. Три изрешеченных пулями полуторки и трехтонный «захар»[14] просто сгорели, причем в кузове одного из грузовиков еще и рванули перевозимые снаряды к ПТО, превратив автомобиль в перекрученную ударной волной раму со смятой в лепешку кабиной.
Но горелая и изувеченная взрывами техника – это одно, а вот пролежавшие три дня на июльской жаре трупы – совсем иное. Желто-черные, в лопнувших гимнастерках и галифе, уже мало походящие на людей, но тем не менее остающиеся нашими погибшими товарищами, которых мы не сможем даже по-человечески похоронить…
И еще вездесущие мухи, казалось, слетевшиеся сюда со всех окрестностей. Давящий на нервы мучительный зуд тысяч крыльев. Не знаю, как кому, а для меня облепившие трупы мухи и стали последней каплей. Блевать я, правда, не стал, просто торопливо отошел на наветренную сторону.
После того как пятеро красноармейцев исторгли себе под ноги остатки и без того не слишком обильного обеда, Гурский, выругавшись под нос, поспешил увести отряд обратно в лес. И все равно тот чудовищный запах смерти, словно въевшийся в одночасье в одежду и кожу, преследовал всех нас еще не один час – еще один, кроме запаха сгоревшей плоти, запах войны… этой войны, впрочем, как и любой иной…
Тьфу ты! Сморгнув, я раздраженно потряс дурной головой. Идиот, нашел время для воспоминаний! Еще и таких… жизнеутверждающих, блин! Самое время, ага. Можно подумать, мне и своих воспоминаний не хватает, тех, что с Северного Кавказа привез. Кстати, я ведь так и не успел поручику рассказать, что тоже на войне побывал. Ну, не совсем на войне, конечно, скорее, как это принято называть в моем времени, являлся «участником боевых действий». Короче говоря, «срочку» я фельдшером прослужил, поскольку училище перед самой армией закончил. Когда повестка пришла, особо не сомневался: нужно, так нужно. Сначала на полковом МП, затем при медсанбате и уже перед самым дембелем в госпитале в Моздоке – к счастью, еще до того рокового взрыва в две тысячи третьем. Так что на «боевые» я выезжал от силы раза три. Но и без этого всякого насмотрелся – такого, о чем не то что рассказывать, но и просто вспоминать не хочется. Вообще не хочется. Когда в родной Краснодар вернулся, так в первый год едва с ума не сошел, даже водка не помогала. Особенно когда раз за разом во сне видел, как пацанов на вертушках прямо из боя на сортировку привозят, вместе с «двухсотыми», чтоб дважды технику не гонять…
