Олег Таругин - Товарищи офицеры. Смерть Гудериану!
– Ты не совсем верно истолковал мои слова (когда мы оставались наедине, он старался говорить привычным языком. Правда, уж без всяких «право слово» да «премного благодарен»). Разумеется, прямо никто ничего подобного не говорил, просто они ведь не подозревали, что я недурно знаю немецкий, вот и не скрывались. Но по отдельным оговоркам я сделал вывод, что все обстоит примерно так. Некий großer Kopf[15]должен проехать сегодня под утро в этом направлении. Примерно так.
– Ладно, дело ясное, что дело темное, – хмыкнул я. – Жаль, что нет подробностей, а с другой стороны, и не нужно. Не те у нас силы, чтобы сейчас засады устраивать. Так что там с батареей?
С батареей дело обстояло следующим образом. Сначала Гурский слегка заплутал, поскольку оврагов в этой местности оказалось два, и он, по закону подлости, сначала наткнулся на второй, в котором, как выяснилось, располагалась разбомбленная немцами зенитная батарея и остатки какой-то авточасти. Осознав ошибку – в темноте довольно сложно различить тип пушек, особенно после того, как по ним отработали бомбардировщики, перепахав позицию в кашу, – он сориентировался по карте и еще через километр вышел в нужную точку.
С полчаса поручик издалека наблюдал в бинокль за расположением шестой гаубичной, опасаясь засады, однако никакого подвоха не было: батарея погибла. Вот только уничтожили ее весьма странным образом… Побродив по позиции, Николай Павлович убедился, что батарею – в отличие от «соседки» – не бомбили с воздуха и не закидывали артиллерийскими фугасами. Все четыре шестидюймовки так и стояли неповрежденными, даже прицелы и замки на месте. Да и боеприпасы у них еще оставались, складированные в штабеля снарядных ящиков. Немного, но оставались. И самое главное – на земле обнаружилось множество стреляных гильз от немецких автоматов. Именно автоматов, а не карабинов, являющихся основным стрелковым оружием линейных частей вермахта. Гильз от советских трехлинеек почти не встречалось: сопротивления застигнутые врасплох артиллеристы практически не оказывали.
В общем, после осмотра позиции поручик сделал однозначный вывод: обслугу гаубиц внезапно атаковало некое подразделение, имеющее целью не столько уничтожение батареи, сколько захват личного состава. А уж когда он обнаружил в десятке метров тела погибших красноармейцев, аккуратно разложенные на траве, все и вовсе встало на свои места. Немцы искали кого-то конкретного, а всех свидетелей безжалостно уничтожали. Уцелевших после атаки и сортировки добивали контрольным выстрелом в голову, предварительно забирая документы: карманы гимнастерок оказались вывернуты у всех убитых. Единственным исключением стал комиссар, которого Гурский опознал по нашитой на рукаве звезде: его не застрелили, а закололи, пригвоздив к стволу сосны двумя трехлинеечными штыками, вбитыми прикладами на треть длины.
О том, кого именно искала немецкая штурмовая группа, ни у поручика, ни у меня сомнений не оставалось. Что ж, похоже, правы оказались именно те историки моего времени, что рассматривали версию о силовом захвате сына Сталина немецкой спецгруппой: судя по рассказанному поручиком, Яков Джугашвили в плен определенно не сдавался. И то, что он все же был захвачен немцами, вовсе не случайность. Да и на батарее, скорее всего, все же имелся предатель или немецкий агент. За ним целенаправленно охотились – и, увы, эта охота увенчалась успехом.
А мы опоздали…
Хотя, если уж честно, мы и не могли успеть. Нас опередили еще до того, как я узнал, какое сегодня число и вспомнил о витебских событиях середины июля одна тысяча девятьсот сорок первого года…
Короче, к стоянке отряда мы подходили в весьма мрачном настроении – не знаю, как поручик, но я уж точно. Вот и все, конец моим радужным надеждам на бескровную легализацию в этом времени. Теперь или партизанить по тылам – в принципе у нас это недурно (тьфу ты, набрался от Гурского словечек!) получается, – или выходить к своим, где ждет неминуемый и определенно сложный разговор с сотрудниками особого отдела. Недолгий разговор, скорее всего, поскольку ни я, ни поручик даже понятия не имеем о прошлой жизни тех, чьи имена и документы присвоили. Да и в нынешних реалиях откровенно «плаваем»: достаточно спросить любого из нас, сколько стоит булка хлеба или бутылка водки – и все, вакантное место гитлеровского диверсанта занято. Точнее, два места.
Узнав знакомую балочку, заросшую густым ивняком, Гурский коротко свистнул, имитируя какую-то неведомую мне ночную пичугу, привлекая внимание старшины. Услышав в ответ приглушенное совиное уханье, улыбнулся и уверенно потопал вперед, не опасаясь напороться на выстрел. Феклистов встречал нас с немецким автоматом в руках:
– Ну, дык, с возвращеньицем, стал быть. Удачно сходили?
– Как сказать, – буркнул Гурский, устало усаживаясь на землю и приваливаясь к комлю дерева. – Живы остались – и ладно.
– Слыхал стрельбу, слыхал. Ночью звук-то далече разносится. – Усмехнувшись в усы, старый артиллерист вопросительно взглянул на меня. – Да и бочина у командира вон, вся кровушкой пропиталась. На германцев напоролись?
Пожав плечами, ответил:
– Было дело, Архип Петрович. Но отбились, сам видишь, заодно и шестерых немцев положили. Ты вот что, старшина, Валюшу тревожить не стоит, пусть до побудки отдыхает, а вот ее медицинскую сумку принеси. Перевяжу командира.
– Сделаем, – степенно кивнул тот. – Заодно посты проверю, в аккурат менять пора. А лейтенанта-то будить?
– Якунова? Нет, пусть пока отдыхает, закончу с перевязкой, сам растолкаю. Ступай.
Как следует обработав рану – поручик шипел от боли и сдавленно матерился под нос, – я наложил повязку и, заставив Гурского сделать пару глотков спирта, устало присел рядом. Поначалу поручик пить не хотел, так что пришлось провести короткий ликбез относительно того, что сейчас для него алкоголь – исключительно противошоковое и анестезирующее средство, а вовсе не то, что он подумал. Хлебнув следом из танкистской фляги – ну не фрицевский же эрзац-шмурдяк с гордым именем «шнапс» пить? – я несколько секунд молчал, наслаждаясь разливающимся в брюхе теплом, затем, вспомнив кое о чем, вернул поручику брошку:
– Держи и больше никому не отдавай. В мистику я не верю, поскольку человек верующий, но факт, как говорится, остается фактом. Отдал ее мне, вот и получил пулю в бочину. Так что храни при себе, как матушка и советовала.
– Спасибо. – Поручик бережно взял брошку, привычным жестом провел пальцем по поверхности алого камня и убрал в левый карман гимнастерки, поближе к сердцу.
А я задал давно интересующий меня вопрос. Шепотом, разумеется:
– Слушай, ваше благородие, вот не дает мне покоя та шишка, что должна куда-то там проехать. Ты на фронте человек опытный, не то что я: как считаешь, что ж такого могло случиться, если фриц рискнул затемно в путь отправиться? Ночью они не воюют и по дорогам, тем более таким захолустным, не шляются, поскольку боятся, отсюда и вопрос.
Поручик криво усмехнулся:
– Да я, Виталь, и сам голову ломаю. Единственное мое предположение, что это неким образом связано с нашим пленником. Если, конечно, наши не прорвали фронт и не нанесли неожиданный контрудар, что вряд ли – насколько помню твои объяснения, дело обстоит как раз наоборот. Так что сам посуди: захватила группа немецких пластунов – ну, или как там у них отряды спецназначения называются – офицера такого уровня, как сын руководителя целой страны. Куда его дальше девать? Сначала, понятно, в расположение ближайшей армейской части, поскольку места болотистые и самолету не сесть. А ведь он в концлагерь не сразу попал, сначала его в Берлин отправили, надеясь использовать для пропагандистской работы. Это то, что я успел вычитать из этого, как бишь его, Интернета.
– И что? – осторожно осведомился я.
– Да то, что не пехотный же капитан его повезет? – буркнул раздраженный моей непонятливостью поручик. – Не тот уровень, тут игра по высшему разряду идет. Вот ты, захвати сына Гитлера – ну, имейся у него наследник, разумеется, – как бы поступил? Ну, будь ты, допустим, в неплохом чине? Наверняка ж сам за ним поехал? И сам его в столицу доставил? Во-первых, это прекрасная возможность выслужиться, во-вторых, навечно остаться в анналах истории как тот, кто захватил наследника главы противоборствующего государства. Понимаешь?
– Ну, ты, Николай Павлович, просто гений подковерных игр…
– Да при чем тут подковерные игры? – вспылил Гурский, дернувшись и тут же зашипев от боли. – Не понял ты, Виталий. Помнишь, как древние говорили насчет гонца, принесшего победную весть? Вот тот, кто столь важного пленника в Берлин доставит, и есть этот гонец. А это ведь не только слава, но и внеочередное звание и особое отношение верховного главнокомандующего.
– И кто это, по-твоему?
– Понятия не имею, – стушевался Гурский. – Но фигура, определенно, должна быть рангом никак не ниже генерала. Так что вопрос, скорее всего, к тебе, Виталий. Сам же говорил, что историей интересовался.
