Сети Госпожи ужаса (СИ) - Чайка Дмитрий
Впрочем, у Феано, наконец, появилась подруга. Такая же одинокая душа, которая жила в полнейшей тишине среди нескончаемого шума острова. Нефрет, жена мастера-строителя, которая сдружилась с сестрой купца Рапану, теперь тосковала не на шутку. Анат выдали замуж, она недавно родила, и теперь даже поболтать по душам египтянке было не с кем. Так вот они и сошлись, а поскольку Нефрет говорила на здешнем наречии плохо, то Феано попросила ее научить языку Земли Возлюбленной, впитывая слово за словом и фразу за фразой. Язык оказался несложен, а вот то, как понимали жизнь эти чудаки, вызвало у Феано настоящую оторопь. Она и не подозревала, что их жизнь подчинена такому количеству странных обычаев, непонятных ей самой. Каждое свое действие верующий египтянин должен был сверять с множеством строгих правил, иначе плохо ему придется на суде Осириса. Но она и это приняла, почти полюбив эту взбалмошную девчонку, тоскующую вдали от родной земли.
— Семерка червей, — небрежно бросила Феано тонкую пластину из слоновой кости. Государь научил их играть в карты, и легкая промышленность острова едва не рухнула. Невозможно ведь одновременно ткать и резаться в подкидного дурака. Руки заняты.
— Девятка, — осторожно ответила Нефрет, морща тонкий носик. Гладкая и чистая, словно полированный агат, кожа девушки приводила бабье Сифноса в завистливый трепет. И лишь то, что привезенная из немыслимой дали египтянка была лысой, еще хоть как-то примиряло с действительностью женскую половину острова.
— Бито, — равнодушно сбросила карты Феано. — А как на вашем языке будет хлеб?
— Та, — ответила Нефрет, пристально вглядываясь в карты. — Но если хлеб круглый, то он называется кет. У нас много вида хлеба. Бывает мука тонкого помола, бывает грубого. Иногда хлеб пекут с медом, иногда с финиками. Для всего этого есть свои слова.
— Научишь? — спросила Феано. — Семь пик.
— Научу, — пожала плечами Нефрет. — Ты любопытная, прямо как я. Про Микены расскажешь? Правда, там так красиво, как говорят? Взяла.
— Только в мегароне, — махнула рукой Феано. — Остальное — как здесь. Камень и кирпич из глины с соломой. Восемь пик.
— Опять пики! — закусила губу Нефрет. — Ладно, козырем побью.
Так они проводили почти каждый день, и каждый день Феано узнавала все больше и больше новых слов. Она должна заговорить на языке египтян, и об этом не должны узнать посторонние. Зачем? Ей велел господин, и она, не рассуждая, склонилась перед его волей.
— А как на вашем языке рука? — спросила она.
— Аа, — протянула Нефрет, и Феано запомнила еще одно слово.
— Но если нужно сказать «кисть руки» или «хватать», — поправилась Нефрет, — то нужно сказать «джерт».
— Джерт, — покорно кивнула Феано. — До чего же сложно все… А ты читать умеешь?
— Нет! — удивленно посмотрела на нее Нефрет. — У нас иногда учат женщин грамоте, но отец посчитал, что мне это не нужно. Да я и сама так думаю. Если нужно что-то, муж прочтет. Я тебе скажу, дорогая, это так сложно! В камне одни знаки высекают, а если нужно на папирусе написать, то совсем другие. Я, наверное, и не смогла бы всю эту премудрость понять. Да и зачем мне это? Дело женщины — детей рожать и о доме заботиться.
— Действительно! — загрустила Феано, которая знала, что научиться писать на языке египтян ей придется тоже. — И зачем это женщине? Валет пик…
В то же самое время. Вавилон.
Двухэтажный дом из желтовато-серого кирпича, расположенный у ворот Ураша, что на западе города, стоял в тесном ряду десятков таких же. Здесь жили купцы-караванщики средней руки, лавочники из тех, что побогаче, и умелые мастера. Рядом раскинулся речной порт, куда день и ночь шли корабли с зерном, финиками и шерстью, вывозя из центра мира металлы, ткани и красивую посуду. Тут-то и жила семья ненаглядной супруги купца Кулли, который выбор места одобрял полностью. Район за стеной, но не слишком дорогой. Именно такой и приличествует торговцу, бережно считающему каждый сикль.
Впрочем, тут был небольшой внутренний дворик, укрытый навесом от палящего солнца, и даже крошечный садик, где росли гранаты и инжир. Сад для Вавилона — роскошь неимоверная, и лишь богатые вельможи и жрецы могли наслаждаться зеленой тенью в городе, напоминающем по тесноте муравейник.
Свадьба прошла тихо и без излишеств, что не могло не порадовать прижимистого Кулли. Почти неделю у него заняло согласование брачного договора, ибо, как гласит закон: «Если человек возьмет жену и не заключит с ней договора, то эта женщина — не жена». Так повелел царь Хаммурапи, и жители Вавилона следовали этому правилу свято.
Один день отвели на свадебный пир, куда прибыли трое братьев невесты, звали которую Цилли-Амат. Недолгие пляски танцовщиц, поедание баранины и возлияние богам закончились быстро, и семейство перешло к тому, ради чего, собственно, все это и затевалось.
Благородное купеческое семейство не слишком нуждалось. По крайней мере, длинные рубахи-канди, которые надели братья, расшиты яркими цветами, а тюрбаны, накрученные вокруг голов, украшены драгоценными брошами и перьями. Да и невеста, щеголявшая в нескольких рубахах, одна поверх другой, была укрыта роскошным покрывалом, сверкавшим мелким жемчугом и золотом нитей.
— Итак, зять, — произнес Балассу, отец семейства, который блестел благородным серебром седины, сильно кашлял и был слаб ногами, но отнюдь не головой. — Ты теперь родня нам. Расскажи, что мы будем с этого иметь. И что хочешь иметь с этого ты. Я далек от мысли, что это прелести моей ненаглядной Цилли толкнули тебя на этот брак.
Братья понимающе потупились, пряча усмешку в густых бородах, завитых и уложенных в сложные ярусы, как и пристало уважаемым людям. Они тоже не слишком высоко оценивали чары своей сестры, но сохраняли благоразумное молчание. Кулли был готов к этому разговору. Он несколько дней оттачивал каждое слово, любовно полируя речевые обороты, цифры и сведения, что собирался дать своей новой родне. Да и женушка его должна узнать ровно столько, сколько нужно, и ни словом больше. Они уже довольно близко познакомились, и он был о ней весьма высокого мнения.
Кулли разливался соловьем, а четверо купцов и его свежеиспеченная супруга внимательно слушали, не перебивая и даже не меняясь в лице. Они жадно впитывали каждое слово, делая зарубки в памяти. Знания для купца порой дороже серебряных колец.
— Значит, Угарит все-так ожил, — проскрипел отец семейства. — И скоро оживет Эмар. Если это так, то мы сможем снова оседлать это путь. Еще мой отец и дед вели дела с тамошними купцами, да и я, когда был немного моложе, ходил туда. Я имел дело с купцом Уртену, царским тамкаром.
— Я дружен с его сыном, — кивнул Кулли. — Редкостный пройдоха, я вам скажу. Поискать такого жулика и проходимца.
— Весь в отца, — важно покивал Балассу, отдавая должное прекрасному воспитанию отпрысков в купеческих домах Угарита.
— Эмар восстанет из руин еще нескоро, — сказал Кулли, — но я знаком с царем племени ахламу, который пасет свой скот в тех местах. — Он обещал мне свободный проход за двадцатую часть груза.
— Неплохо, дорогой зять, неплохо, — качнул бородой Балассу. — Теперь расскажи, как мы будем зарабатывать? Мы торгуем на свое серебро, но ты ведь царский тамкар, а значит, не хозяин себе.
— Объемы, мои дорогие родственники, — ухмыльнулся Кулли. — Объемы будут такие, что даже моя скромная доля сделает нас богачами.
— Что ты повезешь сюда? — спросил Балассу, и Кулли молча высыпал на блюдо мину золота в сифносских статерах.
— Ка-ка-я хо-ро-шая шту-у-ка, — нараспев произнес Балассу, а потом, взвесив на руке несколько монет, добавил. — Вес — один сикль, и они совершенно одинаковы. А сердце подсказывает мне, что это золото чисто, как реки страны Дильмун. Великий Набу, помоги мне! У вас что, платят такими слитками? Если так, то я уже готов целовать ноги вашего царя. Он велик, как Хаммурапи.
— У нас серебром больше расплачиваются, — ответил Кулли так, словно стоимость нескольких домов в торговом районе Вавилона, лежащая перед ним, — дело совершенно обычное. — На золотой статер нечего купить, он слишком дорог. Им только крупные сделки проводят. Я заберу отсюда олово и жемчуг. Мне пока больше ничего не нужно. Дорога назад будет трудна, я не хочу рисковать, везя с собой громоздкий товар.
