Ева Ночь - Вверх тормашками в наоборот (СИ)
— Вот и хорошо. Пошли со мной.
Я направилась к саду не оборачиваясь, но ухо навострила: шелестит. Ага, идёт следом.
— Я всего лишь раз видела, как растут мимеи. Они неуловимы. Мама рассказывала… а я здесь выросла, почти не бывала за стеной, — шепчет тихо-тихо, как будто извиняясь, но удержаться, видать, не может.
Возле калитки сада Офа встала как вкопанная.
— Властитель… не разрешает… туда…
— Уже разрешает. Там работы — непочатый край. Хочешь порядок в саду навести? Ты и… тут же есть еще такие, как ты?
Часто кивает в ответ, а глаза так и норовят в землю зарыться.
— Будешь пугаться и глаза опускать, найду тех, кто посмелее.
Оно, конечно, бессовестно с моей стороны так манипулировать чувствами, но что прикажете с этими забитыми созданиями делать? Страх надо выбивать страхом. Пока что. А дальше будет легче.
Офа смотрит мне в глаза отчаянно, старательно. Ей очень хочется туда, в сад. Где уйма растений и неуловимые мимеи.
— Значит так. Запомни: Геллан никогда тебя не ударит. Как этот, как там его?…
— Пор…
Вот зараза, она готова в обморок упасть! Побледнела, почти белая стала!
— Его ж больше нет? Или я путаю?
— Нет…
— Так почему вы до сих пор трясетесь? Геллан хоть раз кого-нибудь из вас ударил, унизил?
— Нет…
— Живите, радуйтесь, пляшите, пойте. Этой скотины больше нет и не будет никогда. Устроили тут царство умирающих от страха!
Кажется, она немного пришла в себя, отдышалась. Интересно, что эта тварь тут вытворяла?.. Хотя нет, лучше не знать. Я хлопнула ладонью по калитке. Та ржаво вякнула.
— Я иду в сад. Ты со мной?
Офа заворожённо смотрит на мою руку и молча делает шажок вперёд. Уже лучше. Я открываю калитку и вхожу, больше не заботясь о воспитательном процессе. Ну, подумайте сами: какой деревун сможет устоять перед сокровищницей с растениями?.. Тем более, если кто-то открыл дверь? Да они б и в щель пролезли, дайте им только такую возможность.
Глава 23
Твердь и её дети. Офа
Голос земли — её дыхание. Легкий пар, что поднимается в воздух и падает росами в траву. Ворчливый разговор корней, что ищут влагу и еду, писк стеблей, пробивающих твердь, чтобы расправить крылатые листья и поздороваться с лучами солнца. Шелест крон, лопнувшая почка, ликование бутона, что превращается в пахучий цветок, — всё это вдох и выдох, вдох и выдох…
Даже когда кажется, что земля замирает устало, придавленная морозами и снегами, — она продолжает дышать, копить силы, чтобы снова дать жизнь многоликому хрупкому миру, который легко разрушить, но почти невозможно убить.
Она прикасается пальцами к листве и чувствует тепло, слышит, как по прожилкам течёт сок. Ощущает боль сломанной ветки и стон повреждённого вредителем растения. Она сама часть тверди, её ребёнок и творение. Зелёный побег, получивший свободу, но никогда не забывающий, где его корни.
Босыми ногами по земле — и шёпот: «Оффаааа», — как знак, что тебя знают и помнят. Самая бесценная драгоценность, что прорастает в сердце, растворяется в воздухе и обязательно прорастёт снова, когда ты уйдёшь из этого мира навсегда.
Она идёт вслед за зовом, ступает нежно, не оглядываясь по сторонам. Потом, позже, а сейчас — бело-голубое чудо, что поёт и танцует, изгибаясь лианами, шевеля усиками, кивая солнцу и ей, Офе.
— Уруру-ру-ру-ру-ру, — рассказывает что-то довольный мерцатель.
Ещё бы: разве можно грустить или злиться, когда рядом такая роскошь?
Мимеи позванивают, тянутся стеблями и нежно целуют щёки. Они чувствуют её, она — их.
— Ты тоже слышишь, как они поют? — спрашивает девчонка, что заманила её сюда.
Офа хлопает глазами и смотрит удивлённо, округлив рот. Тоже? Что значит тоже? Чужачка слышит голос тверди?
— Не может быть… — шепчет одними губами, огорчаясь до слёз: кажется, будто кто-то взял и украл что-то очень дорогое, чего нет ни у кого, кроме детей тверди.
— Почему не может? — возражает девчонка и пристраивает толстого мерцателя на своих коленях.
У неё — живые глаза, тёплые, как стволы молодых эхоний. Такого же цвета, с золотыми искрами, когда лучи солнца всматриваются ей в лицо. Нос немного вздёрнут, улыбка до ушей. Распахнутая настежь, как любопытный проклюнувшийся росток.
Сколько бурь и опасностей упадут на эту беззащитность? Сломают или только пригнут к земле, поближе к тверди, которая сможет уберечь и защитить, наделить силой, чтобы бороться и давать отпор?..
В чужачке тоже частица зелёного дара, раз она может слышать дыхание земли, голос растений, ощущать токи, идущие из глубоких-глубоких недр…
Дара гладит мерцателя и подпевает мимеям. Тихонько, под нос, но созвучно; и уже нет сомнений: та, в ком течёт алая кровь, нечто большее, чем человек.
— Здесь запущено. А когда-то, наверное, было очень красиво. Цветы дичают, бурьян стеной, камни какие-то несуразные.
Девчонка сидит на лавочке и болтает ногами. Совсем ещё ребёнок.
— Сорняковые скалы. Растут, где нет руки человека.
Дара отрывает взгляд от сада и смотрит на Офу. Живо, с интересом.
— Растут как сорняки? Очень интересно. И как от них избавляются? Рвут руками, бьют молотками на куски или корчуют лопатой?
Хихикает. Ей кажется это смешным. Офа пожимает плечами:
— Магия. Зачем надрываться, если можно сделать намного проще.
— Ах, да! — девчонка хлопает ладошкой себя по лбу. — Как же я забыла-то! А это не истощает? Бесконечные магические ритуалы и прочие штучки-дрючки?
— Иногда да, но это почти никого не останавливает, динь. Сила расплескана в воздухе. Бери и пользуйся.
— Дара. Не называй меня госпожой.
Офа вздрагивает инстинктивно. Она ослушалась. Удара не последует, но к этому привыкнуть так же тяжело, как и к тому, что человека можно называть по имени.
Молча подходит к сорняковому камню, рисует в воздухе знак Прощения и сжимает пальцы в кулак. Дрожь и скрежет — негромкий, далёкий. Камень идёт трещинами, лопается на множество частей, но всё ещё хранит форму. Два резких движения раскрытой ладонью — маленький камнепад из падающих обломков. Три растирающих движения, словно мнёшь что-то в кулаке — и там, где торчал острый каменный клык, нет ничего, кроме бурьяна, земли да каменных крошек…
— Здорово… — восхищенно тянет девчонка и кружит вокруг, как любопытный щенок.
Офа рыхлит землю вокруг мимей, рвёт сорняки, расчищая место для куста, которому вскоре станет тесно на небольшой грядке.
Небесный груз сидит на земле и плетёт венок из разноцветных нивяников. Затем подходит и одевает венок ей на голову. Отходит в сторону и любуется. Офа смущается, зеленеет сочно, до жарких слёз.
— Я буду звать тебя Офелия, — серьёзно говорит девчонка.
Офа неуверенно кивает. Свежие стебли нивяников плотнее прижимаются к волосам и зарываются поглубже, пуская корни-нити. Венок сливается с головой и становится частью причёски. Теперь месяца два ходить ей такой яркой, пока не закончится недолговечная сила срезанных цветов или не ударит мороз.
Дара, кажется, заметила. Тянется рукой к венку недоверчиво. Офе хочется уклониться, но она не смеет. Лучше вытерпеть боль, если девчонка захочет вырвать с корнем цветы. Но она не захотела. Лишь прикоснулась и провела рукой.
— Они… стали живыми?
— Нет. — качает головой Офа. — Ненадолго стали частью меня. Месяца два-три…
— Ты суперваза! — смеется Дара и хлопает в ладоши. — Сорванные цветы не стоят так долго!
Для неё это открытие, откровение, чудо.
— Как думаешь, можно быстро привести сад в порядок? — спрашивает неожиданно, переходя от бурного восторга к задумчивости. — Сделать его таким, как раньше? Ну, или почти таким…
— Можно. Подожди…. Дара. Сейчас.
Она замирает, сжимая плечи руками, сложенными крест-накрест. Босые ступни ловят вибрацию — послание ушло. Через несколько минут возле садовой калитки замаячили четыре зелёные фигуры.
Они боятся войти в скрипучую дверцу. Переминаются и готовы удрать, но сила тверди сильна: тянут шеи, пытаясь хотя бы рассмотреть, что там, в саду, куда вход запрещён.
Дара срывается с места и берёт на крючок своим небрежным:
— Ну, что встали? Заходите!
И калитку пошире, чтобы обзор получше… Ни один деревун не устоит — Офа знает. Идут, как цветки за солнцем.
— Бируля, Киб, Нуава, Нинн, — называет по именам. Дара кивает каждому, улыбается.
— А я Дара. Просто Дара.
Вряд ли кто сразу сможет звать её так. Но время меняет всё. Постепенно.
— Я хочу… — девчонка обводит руками вокруг, но можно и не говорить: они сюда пришли не только по зову или из любопытства. Это их жизнь, а не работа, хотя люди считают иначе.
Через несколько минут они разбредутся, начертят знаки и начнут ритуал Преображения. Не тяжелый физический труд, а мастерство, когда каждая травинка, растение, веточка ложатся гармонично. Но первым делом — мимеи: тяга, от которой не избавиться и не преодолеть.
