Андрей Посняков - Зов Чернобога
Мальчик горделиво расправил плечи. По всему выходило — он один тут остался защитник, не считая двух мужиков — вдачей, что работали на заднем дворе за кормежку, да смирного пса Отогая.
Ничего, в общем-то, не случилось с гуляками — поели, да пива-браги попили, да попели песни. К ночи и разошлись все.
Утром, киевским майским утром, солнышко так сверкало за Днепром, что глазам было больно. За оградой корчмы пересвистывались в кустах жимолости соловьи, где-то неподалеку, в иве, пела иволга, а в чистом ярко-голубом небе, высоко-высоко, широко расправив крылья, парил ястреб. Твор проснулся рано, натаскал к летней кухне дровишек, принес с ручья пару кадок воды, плеснул в миску Отогаю — пес добродушно заурчал, замахал хвостищем и, вылакав воду, умильно посмотрел на мальчика.
— А вот еды тебе ужо хозяйка даст, — засмеялся тот. — Уж не взыщи, Отогай. Чего чешешься — вши да блохи заели? Чего ж ты от дождя прятался? Вот бы и вымылся… Хотя…
Твор заметил, как открылась дверь стоящей на дворе отдельной избы и в ней показалась заспанная физиономия хозяйки, Любимы. Посмотрев на солнце, девушка улыбнулась.
— Ишь, денек-то какой сегодня. А соловушка-то поет! Эх, жаль, послушать некогда. Ты чего спозаранку поднялся, Творе?
— Хочу на реку сходить, пониже пристани. Искупнусь да пса, вон, выкупаю. А то извертелся совсем от блох.
— И то дело, — кивнула Любима и, услыхав плач проснувшегося младенца, поспешила обратно в избу, кормить малыша.
Получив, таким образом, разрешение, Твор спустил Отогая с цепи, привязал к ошейнику веревку и, намотав ее конец на руку, вышел за ворота усадьбы. Насвистывая, пошел по неширокой, пересекающей весь Копырев конец дороге, по обе стороны застроенной усадьбами купцов и разбогатевших ремесленников. За изгородями в ответ Отогаю лениво лаяли псы, пару раз пес попытался погнаться за кошками, однако те быстро вспрыгнули на деревья, а Твор прикрикнул на пса, чтоб не баловал. Пристыженный Отогай упал на брюхо и, заскулив, закрыл передними лапами уши.
— Ну, ладно тебе валяться-то, — усмехнулся отрок. — Пошли уж, а то и к обеду не доберемся.
Прибавив шагу и не выпуская из рук веревку, он пересек небольшой мостик через ручей и спустился с холма вниз. Справа высились укрепления Градца, слева шумел Подол, а впереди, за мощными деревянными стенами, синел Днепр.
У распахнутых ворот уже толпился народ — приехавшие из дальних селений смерды, пастухи с приведенными на продажу овцами, купцы в синих кафтанах, какие-то изможденные странники, волхвы. Кого только не было. Купцы препирались со стражей из-за размеров пошлины, ругались, клянясь всеми богами, волхвы, блеяли овцы, странники выли какую-то грустную песнь, и лишь смерды молча дожидались своей очереди. За право продажи прошлогодней соломы тоже нужно было платить.
Пройдя через ворота — стражник в блестящем шлеме лишь покосился в его сторону, но ничего не сказал, — Твор с Отогаем оказались у пристани,] полной купеческих и военных ладей. Останавливаться и смотреть на корабли не стали — спешили, а потому побежали вниз по течению, где еще Порубор, перед, самым уходом; в леса, показал Твору одно неплохое местечко, Тихое, с песочком, закрытое с берегов густыми зарослями и в и камышами. Оглядевшись по сторонам, отрок скинул одежку и вместе с Отогаем бросился в прохладную воду. Нырнул, поднимая брызги, вынырнув, фыркнул. Отогай весело лаял. Накупавшись и вымыв собаку, Твор направился к берегу. Уже выходя из воды оглянулся… и заметил вдруг в камышах какой-то длинный предмет… Рыбачью лодку! Большой такой челн, укрытый рогожкой, с узорчатой кормой и веслами… Ни в челне, ни рядом с ним никого не было. Оглянувшись, отрок заглянул под рогожу — на дне челнока что-то блеснуло. Твор протянул руку и вытащил обломок обычного височного кольца, коим любили украшать себя женщины. Только это было не такое кольцо, как у радимичей или вятичей, не с семью плоскими лепестками, а в виде ромбовидного щитка, вернее — отломившегося от него треугольника. Интересно, чье колечко? В Киеве тоже таких не носили. Подумав, Твор оставил обломок себе — все ж таки серебро, да и, похоже, ничье. И челн вроде ничей, да ведь может и хозяин найтись, мало ли, унесло бурей, а про обломок никто наверняка не вспомнит, не так и много в нем серебра-то. А вот Твору — в самый раз, отнесет златокузнецам на Торжище, те расплавят да сладит перстенек — сестрице Радославе в подарок. Отрок улыбнулся своим мыслям и, привязав к руке мокрого Отогая, быстро зашагал обратно.
Усевшись с кружкой браги на Щековице в корчме Мечислава-людина, старый волхв Лютонег внимательно наблюдал за хозяином и прислугой. Якобы поглощенный песней, которую горланил какой-то пьяный варяг за дальним краем стола, волхв отметил про себя, как Мечислав-людин — мосластый, совсем не слабый еще мужик, чем-то похожий на всклокоченного медведя, — прикрикнув на слуг, вышел во двор. И нельзя сказать, чтоб после его замечания слуги стали двигаться быстрее — так и ползали, как сонные мухи, не обратив никакого внимания на вошедшего обратно хозяина. Ага, ага… вот вслед за Мечиславом заскочил в корчму неприметный челядин, кивнул кому-то из слуг — а, длинному вертлявому парню, — словно бы доложил, мол, все нормально, волноваться не стоит.
Вертлявый расслабился, улыбнулся… Мечислав подошел к столу, с кем-то поздоровался, заговорил… ага, и вертлявый тут же! Корчмарь к другой стороне стола — а там уже, тут как тут, другой служка — вошедший со двора челядин. Следят они за Мечиславом, вот что — полностью уверился волхв и сам себя похвалил, ай да Лютонег, правильно, что решил не доверять этому Мечиславу. Обнаружив слежку за хозяином корчмы, волхв тем не менее сие заведение не покинул, наоборот, прикупил еще кружку кваса, которую и принялся медленно, со вкусом пить, никуда не торопясь и словно бы поджидая кого-то. Наконец, похоже, дождался. Едва не ударившись башкой о притолоку, в корчму вошел длинный сутулый варяг, с волосами в косичках, рыжеватой бородкой и угрюмым лицом. Варяг был не один, с соплеменниками, видно, похмелявшимися после вчерашнего, объявленного самим князем, пира. Лютонег незаметно передвинулся ближе к вошедшим, дождался, когда те заговорят, выпьют, выждал момент, потянул за рукав того, с косичками.
— Да хранят тебя боги, Стемиде.
Варяг вздрогнул и обернулся.
— И тебя, волхв. Почто пожаловал к нам, в стольный Киев-град?
— Вижу, узнал… — усмехнулся в бороду волхв. — Выйдем-ка во двор, поговорить надо.
— Кто это? — по-варяжски поинтересовался один из приятелей Стемида.
— Так, знакомец один, — с усмешкой пояснил тот. — Не берите в голову, я скоро.
Ярко светившее солнце жарко припекало плечи, и вышедшие из корчмы знакомцы устроились в тени раскидистого платана.
— У тебя есть доступ на пристань, к ладьям, предназначенным для северного похода? — не тратя времени на предисловия, спросил волхв.
— Конечно, — кивнул Стемид. — Я же в старшей дружине!
— Нужно задержать их отправление как можно дольше, — с напором продолжал Лютонег.
— Это невозможно! — Варяг замахал руками. — Князь лично контролирует все.
— Не говори мне о невозможном, — усмехнулся жрец. — Все в руках богов. А их милость во многом зависит от нас. Или ты хочешь, чтоб кое-кто из киевских бояр узнал, куда на самом деле делись их несчастные дети? Помнится, ты тогда хорошо на них заработал. С моей помощью, если не забыл.
— Не забыл, не забыл… — Стемид злобно вскинул глаза: — Так вот ты как заговорил, волхв!
— Ой, только не надо кричать, Стемиде, — насупил брови Лютонег. — Мы ведь когда-то совсем неплохо ладили. Я и сейчас готов забыть все свои угрозы и щедро заплатить.
— Заплатить? — оживился варяг. — Вот с этого и надо было начинать.
Быстро переговорив, они разошлись, вполне довольные друг другом. Волхв Лютонег направился на Подол, именно там он остановился на усадьбе одной дебелой вдовицы, принимавшей волхва за благодетельного странника, а варяг Стемид вернулся обратно в корчму, допивать брагу. Асимметричное лицо его — последствия полученного когда-то удара палицей — сделалось еще более злым и угрюмым.
Поддавшись на уговоры младшего братца и покинув родное селище, Радослава и в мыслях не держала, что в Киеве, у чужих людей, может оказаться так хорошо и душевно. А ведь оказалось! И она уже — хоть и прошло-то всего около двух месяцев — не считала чужими ни Любиму с Ярилом, ни Речку, ни Порубора. Ну, и уж тем более Вятшу, хоть тот, казалось бы, и не имел никакого отношения к усадьбе Любимы.
Вообще, они были непростые люди — Любима с Ярилом. Любима — владелица гостинодворья с корчмой, а ее муж Ярил со смешным прозвищем Зевота — ближний княжий тиун, высохший от дел до такой степени, что остались одни глаза. Радослава слыхала от Порубора, что Ярил занимается тайными делами Вещего князя и пользуется полным доверием княгини, женщины с далекого холодного севера, вообще-то мало кому доверявшей. Порубор рассказывал Вятше о том самом странном парне с красивым, но как будто бы навек застывшим в грустной усмешке лицом и густыми русыми волосами. На груди Вятши — Радослава заметила, когда тот примерял подаренную Любимой рубаху, — тускло синела татуировка — оскаленная голова волка. Почему-то девушка не стала расспрашивать о ней у самого Вятши, спросила у Порубора, а тот лишь сделал страшные глаза и сказал, что об этом сам Вятша давно хотел бы забыть, да вот не может. Ну, одни сплошные секреты. Радослава сначала хотела было обидеться — видела, какими глазами смотрят на нее и Вятша, и Порубор, — да, подумав, не стала. Ну его, обижаться еще, когда все так хорошо складывается. Не обманул Вятша, приняли их с Твором как родных, да и грустить о селении было некогда — работы в корчме да на усадьбе хватало. Все и работали — Любима, Речка, Радослава с Твором да еще два мужика-вдача — временно зависимые от Любимы до отработки долга. Зато и серебришко в усадьбе водилось — купцы за постой платили изрядно, так ведь и старались все: и как постелить гостям помягче, и пиво погуще сварить, и лепешки испечь повкуснее.
