Воин-Врач V (СИ) - Дмитриев Олег
— Хорошо всё. Напугал ты. Голосина такой, будто весь Полоцк разом помирать взялся, — успокаивается, вроде, хоть и волнуется сильно, слышно по голосу.
— Дай я спробую, матушка-княгиня, — Леська вытянула из вены мальчишки иглу. Непривычно видеть непрозрачные шприцы, конечно, но с насечкой на поршне лишнего не наберёшь, а стучать по корпусу, выгоняя возможные невидимые пузырьки, все уже приучились.
— А и вправду, сядь посиди, мать, дай дочке поучиться. Да гляди, чтоб не напутала чего, — согласился я, срезая лишние тряпки. Был бы поменьше — в рубашонке бы бегал, её распороть да стянуть, а тут и порточки уже, и косоворотка, как у взрослого. Очень он гордился, что дед к работе в терема́х допускать начал, по пятам за ним ходил, всё запоминал. Толковый паренёк.
— Не помешаю ли, друже? — голос Крута был напряжённым, но ровным. Такой семь вёрст промчит волчьим скоком — не запыхается.
— Меч только спрячь, да халат вон накинь. Тут враг другой, от него большим мечом не отмахаться, — ответил я, не оборачиваясь. Дерьмовые переломы, осколков много. Но получше минно-взрывных травм, конечно.
«Да что ж ты за страсти-то такие показываешь каждый раз!» — охнул внутри Всеслав.
«Чем богаты. Это ты ещё молодец, что не поехал на Александровой Пади смотреть, куда Лешко бочонки те с громовиком сбрасывал. Спал бы плохо, если б спал вообще», — отозвался я, осматривая правую ногу. Повёрнутую под неправильным, неестественным и от этого неприятным углом.
«Мне и того, что с той мели видно было, хватило. Руки-ноги-головы вразлёт. Как вы выжили-то в своём грядущем?» — он обычно менее общительный в таких ситуациях. Проняло, видать.
«С трудом. Не мешай!» — буркнул я. И Чародей внутри притих.
Когда сводил осколки-отломки, Званко не ко времени очнулся. И заорал пронзительно, хрипло, страшно, как восьмилетним не следовало. Да никому не следовало бы, если по-хорошему. Но случалось. У стены кашлянул и переступил с ноги на ногу Крут. И тут же запела Леся. А с лавки, куда присела так, чтобы не заслонять свет из окошка, подключилась и Дарёна. Они, видимо, как-то приловчились петь на два голоса так, чтобы и остальных не «рубило», и эффект был лучше: мальчонка затих буквально на третьем слове.
В дверь, пыхтя и отдуваясь, влез Свен.
— Батюшка-князь, тут всё, как раз отварил, горячие ещё! — выпалил он.
Мелькнула тень справа, и Ян Немой начал раскладывать на тряпице приставного столика серебро: кольца с защёлкивающимся замко́м, спицы и проволоку, нарубленную и мотка́ми.
За окном уже стояли красно-синие сумерки, когда я отошёл от стола и со слышимым хрустом потянулся, выпрямляя спину.
— С маковым настоем не части, лучше Лесю вон покличь, — велел я Феодосию, размываясь.
— А я тут останусь, присмотрю, — тут же отозвалась названая дочь. Они с Дарёной пели ещё дважды, и я прямо по перевязанным сосудам своими глазами видел, как утихал пульс, вскинутый было лютой болью.
— Ещё лучше. Завтра приду, гляну. Если ладно всё пойдёт, к осени на ноги встанет, а по зиме и на коньки, как мечтал. Свен, скуёшь конёчки ему? — усталость, которую привычно не замечал, оперируя, навалилась так, что аж к полу гнула. Как всегда.
— Две дюжины готовы уж, княже. Ратники натащили железа латинского, для сынков да для себя заказывали. Излишки забирать отказались, велели про запас наделать для ребят, кому купить не под силу, — прогудел кузнец, смущённо.
Во как. Железо, стоившее прилично, забирать не стали, на спортшколу да хоккейную секцию пожертвовали. Ледняную то есть, да. Неплохо живут войска, не бедствуют. Хотя, с той Пади, наверное, до сих пор кошками-якорями со дна трофеи достают.
«Ага. И раков. С собаку размером», — не удержался Всеслав.
— Вот и хорошо. И ребятки при деле, и добро не пропало. Пошли на воздух уже. Феодосий, что там с Третьяком?
— Грудь запекло, да, вроде как, оту́добел с настоя лекарского, — отозвался монах, бережно убирая не пригодившийся инвентарь.
— Тоже хорошо. Я б, признаться, тоже чего-нибудь лекарского принял, — кивнул князь, занявший моё-своё место и ощутив всю прелесть работы хирурга, продлившейся едва ли не полдня.
— Так там, поди, Домна на крыльце опять, с подносом своим, — подал голос Вар. И сглотнул. Ассистентам тоже тяжело, конечно. — У ней как чуйка на это дело. Не баба, а хорт ловчий.
— Гляди, ей об том не ляпни, — сварливо, но точно в шутку сказала великая княгиня, — а то и тебя тряпкой отходит. Будешь нетопырь шлёпанный…
За этими мирными беседами вышли на двор.
Вар оказался прав. Перед крыльцом стоял складной столец и хитрые кресла-шезлонги, которые тут называли «киевскими» или «Всеславовыми». А зав столовой и впрямь стояла прямо возле ступенек с неизменным подносом. За моим плечом хмыкнул Крут. Не то в очередной раз поразившись тому, что тут все сплошь колдуны, через стенку видящие да грядущее читающие наперёд, не то отметив, как хорошо смотрелась статная Домна в закатных лучах. А чего? Почему бы морскому демону и не быть чуточку романтиком?
— Храни тебя Боги, Всеславушка! — раздалось справа, и в ноги князю рухнул ключник, обхватив руками сафьяновые Чародеевы сапоги.
Вот те на. Лет тридцать с большим гаком так не называл, кажется. С той самой поры, как они, отец, Третьяк и отцов воевода Борислав, посадили маленького княжича «на́ конь». С той поры мальчик считался отроком и спрос с него был другой. Кого а семь лет сажали, кого в десять. Сыновей княжьих обычно раньше. Всеслав сел не то а три, не то в четыре года.
Судя по румяному лицу и характерному аромату, помирать от инфаркта в ближайшее время ключник не планировал. А глядя на то, как внимательно принялась изучать тёмное вечернее небо Домна, можно было предположить с уверенностью, кто именно так успешно реанимировал деда.
— Встань, Третьяк, не срамись при гостях, и меня не срами, — смутился Чародей.
— Не встану! Руки да ноги лобызать, пыль под сапогами… С того света вынул Званко, с-под носу у Мары-Марьяны увёл! Я ж видал, как он грянулся! Ох, как вспомню — сердце заходится, — зачастил путано ключник. И вправду порываясь прижаться к сапогу.
— Так! А ну, отставить блажить! Ты муж смысленный, лета́ми убелённый, или баба со взвозу⁈ — гаркнул вовсе растерявшийся великий князь. — Усадить отцова товарища одесную меня да чарку ему полную, чтоб за здравие внука и скорейшее избавление от недуга выпил!
Вар с Немым оторвали вклещившегося было в княжью обувь ключника, а Домна ухитрилась, не качнув подносом, набулькать из фляги в кубок для морсу. В большой. Деда усадили на кресло и дали испить. Ударная доза своё дело сделала: пустую чарку Ян принял из ослабевших рук.
— Княже, притомился дядька Третьяк. Дозволь в ложницу проводить его? — спокойно спросил Вар, придерживая сползавшего с сидения ключника, словно сделавшегося студенистым.
— Дозволяю! — важно кивнул Всеслав, глядя, как деда бережно уносят одни крепкие руки, и передают в другие, ещё крепче. Вавила, тот самый здоровяк из Ждановых, взял ключника на ручки и бережно унёс в сторону терема, только что не покачивая убаюкивающе и колыбельную не напевая.
— Доберусь я до этого Антония, ей-Богу, доберусь! Чего он опять взялся в настойки свои сыпать? Грибы, не иначе! Он, пень печорский, в них тот ещё знаток, — с неискренним недовольством бурчал Чародей, усаживаясь. — Ну, други и подруги, за здравие Звана, сына Первушина, внука Третьякова!
На вечерней прохладе оказалось так хорошо и душевно, что в терем решили не ходить. Домна отошла было куда-то, но вскоре вернулась со Ждановыми, что несли пару столов и лавки к ним. Подтянулись и Гнат с Яробоем, Крутовым воеводой, и сотники, и Буривой с отцом Иваном. Дарёна, пошептав мужу, чтоб долго не гулял, поклонилась гостям, пожелала доброго вечера и ушла с Домной в терем.
