Ходок (СИ) - Седой Василий

Сам себя одёрнул. Не о том думать надо. Необходимо решать, как быть дальше. Передвигаться по колено в ледяной воде, рискуя при этом переломать ноги, не хочу и не буду. В этой речке даже рыбы нет. Наверное, из-за температуры воды. Так что я дурней водоплавающих что-ли? Водный путь не для меня.

Осмотрев округу, я обнаружил маршрут, приемлемый для подъёма на странную гору. Тропа, не тропа, но пройти там можно. Выбрал именно это место из-за пришедшей в голову мысли-вопроса:

— Может, именно подобные горы называют хребтами? Очень уж она какая-то вытянутая и длинная, на фоне других, конечно. Или может хребтами называют какой-нибудь комплекс этих самых гор? Фиг его знает, да на самом деле, это и не важно. Главное, найти хоть какой-нибудь приемлемый путь и выбраться наконец, из этого царства камня.

Подъем, на удивление, много времени не занял. И я, шагая по довольно натоптанной, если так можно выразиться, тропе, не мог нарадоваться, что выбрал именно такой маршрут. Здесь было гораздо легче передвигаться, чем внизу. Похоже, что в горах ходят по вершинам. Кто выше заберётся, тот быстрее преодолеет отмеренную дистанцию. Ирония, конечно, но что-то в этом есть. Без малого неделю я шагал, непонятно куда, кружа по этим, до чёртиков надоевшим, каменным нагромождениям, выискивая приемлемый для передвижения путь. Подобный поход уже превратился в своеобразную рутину и перестал вызывать такое отторжение, какое было поначалу. Передвигаясь в горах, я все время думал, что иду вверх. Может быть, такое ощущение складывалось потому, что после преодоления одного подъема, перед тобой появляется другой, который кажется выше прежнего?

То, что я всё-таки не поднимаюсь вверх, а иду вниз, определялось только по смене окраски гор и появлению дополнительной растительности, отличающейся от прежней. Когда за очередным небольшим перевалом (я так стал называть вершины гор, которые как бы пересекали своим телом дальнейший путь) обнаружил небольшую рощу деревьев, то чуть не расплакался от счастья. А добравшись до этой самой рощи, обрадовался ещё больше, потому что обнаружил рядом с ней дорогу.

Конечно, назвав это дорогой, я слегка погорячился. Но, уже тот факт, что по этому безобразию, обильно покрытому мелкой пылью, передвигались люди, чуть не свёл меня с ума. Почувствовав, что цивилизация, какой бы она не была, рядом, я засуетился, будто старушка, встретившая любимого внука. С трудом успокоился и смог взять себя в руки.

Исследовав рощу, я обнаружил облагороженное место стоянки, облюбованное появляющимися здесь путниками. Так как к этому времени я уже успокоился, то ничего не зная о местных обитателях, останавливаться на ночёвку в оборудованном месте не стал. Ушёл на другую сторону рощи и устроился там. Как выяснилось утром следующего дня, поступил я очень даже правильно.

Утром меня разбудил истошный крик, какие бывает, когда режут свинью. Я подорвался, как ошпаренный, и сам не понял, как у меня в руках оказался автомат. Внимательно прислушался и осмотрелся. Посторонних, странных звуков больше не услышал, как не обнаружил и непосредственной опасности. Поэтому на секунду даже усомнился в реальности этого крика. Тем не менее, расслабляться не спешил. Наоборот, отступил с крохотной полянки вглубь зарослей. Только через пару минут я смог на краю слышимости распознать признаки человеческой речи.

Я крался на другую сторону рощи, как никогда в жизни. Делал все очень неторопливо, как когда-то учили, стараясь буквально стелиться по земле, слившись с окружающим пространством. Благополучно обогнул двух человек странного вида, одетых в вытертые халаты и головные уборы, которые описать невозможно. Это было подобие чалмы. Они громко переговаривались на незнакомом языке, вели себя беспечно и активно собирали хворост.

Немного я не добрался до места стоянки, обнаруженной вчера. Здесь, судя по всему, остановились незнакомцы. Снова раздался истошный крик, от которого я чуть инфаркт не схлопотал. Аж внутри что-то ёкнуло!

Как позже выяснилось, это орал ишак. Никогда до этого я не слышал подобного выступления. Главное, вживую ни хрена не похоже на то, что когда-то слышал в фильме. Вопит, будто ему яйца прищемили.

На стоянке крутилось десяток аборигенов, которых так и хотелось назвать оборванцами. Вооруженными оборванцами. Про имеющиеся у них ножи и кинжалы я молчу. Помимо этого, в пирамиде, устроенной чуть в стороне, я рассмотрел и огнестрельное оружие, которое так и хотелось назвать карамультуками. Хрен его знает, что это за ружья или винтовки. Но среди них удалось рассмотреть и хорошо знакомую мосинку, которая на фоне всех остальных ружбаек смотрелась, как породистый скакун, на фоне недавно оравшего ишака.

Кстати сказать, рядом с этим самым ишаком действительно находились три лошади. Если две были довольно неказистые, то одна явно была породистой, из дорогих. Но это я отметил краем глаза. Основное внимание сосредоточилось на другом. Только, когда из-за куста, загораживающего мне обзор, вышел лощеный мужик в дорогом дорожном костюме и с пробковым шлемом на голове, я, сместившись чуть в сторону, смог разглядеть ещё двух человек. Увиденное мне не понравилось.

Эти двое военных, судя по форме, были связаны и походили на жертв подвыпившего паука. На них как-то бестолково намотали верёвки, много и не функционально. Но меня напрягло другое. Если один из них был уже в возрасте, бородат, одет в подобие казацкой формы (определил я это только по лампасам), то второй был молоденьким безусым парнишкой в офицерский форме с одним оторванным погоном. Немного удивило сочетание такой формы и мосинки. Не знаю, когда армию переодели, до появления мосинок или после, но то, что парень одет в русскую форму, почему-то не возникло и капли сомнения.

Вопрос, вмешиваться или нет, не стоял. Обнаружив пленников, я принял решение на уровне подсознания. Другое дело, что предпринимать что-либо надо в момент, удобный для этого. Всё-таки количество в противостоянии имеет значение. Если начать отстреливать горцев сейчас, когда они разбрелись по округе, и автомат может не помочь. Поэтому, аккуратно меняя позицию с расчётом, чтобы во время стрельбы не зацепить лошадей с громкоголосым ишаком, я старался не смотреть в сторону пленников. Там шакал, одетый в европейский костюм, начал крутить ухо молодому парню, что-то при этом активно ему высказывая. Боясь не сдержаться, я и отводил взгляд в сторону.

Ждать пришлось минут тридцать, пока от кашеварящего горца не прозвучал гортанный крик, и народ не начал подтягиваться к костру. Всего этих оборванцев я насчитал двенадцать человек, европеец был тринадцатый. Действительно, чёртова дюжина. Как только противники скучковались, я прицелился и одной длинной очередью на половину диска стеганул по этой толпе, стараясь не дать стволу автомата задраться в сторону и вверх. Удачно получилось. Всех одной очередью не свалил, но большинство достал. Дальше я бил уже короткими очередями, стараясь никого не упустить. Европейца планировал оставить живым и стрелял ему по ногам, но не получилось, очень шустрым оказался товарищ. Сориентировался он в ситуации, в отличие от горцев, мгновенно. Попытался перекатом уйти за валун, расположенный рядом, и сам нарвался на веер пуль.

Несмотря на то, что я бил ему по ногам, он перекатом нарвался на очередь, и таким образом, сам себя убил.

Пленники действительно оказались русскими военнослужащими. Бородатый дядька, как я и думал, был оренбургским казаком. А молодой парнишка подпрапорщиком, так называемого, памирского отряда.

Знакомились мы с ними, можно сказать, мимоходом. Подпрапорщика звали Эдуард, фамилия у него была какая-то не русская, да я впопыхах ещё не особо её расслышал, Ко… хрен пойми… ненон, какой-то. Казак представился Алексеем Селезневым.

В разговоре удалось выяснить, что сейчас на дворе тысяча восемьсот девяносто четвертый год, и нахожусь я, как вы уже поняли, на Памире. Освобожденных мной военнослужащих захватили в плен, когда они втроём (два казака и подпрапорщик) направлялись по заданию командования (какого, выяснить не получилось) вглубь Памирского высокогорья. Нападение на них было внезапным, один из казаков погиб.