Дарья Конoненко - Ответ большевику Дыбенко
Ляховский куда–то ушел, за ним хвостом плелся рябой паренек в слишком большой на него форме со споротыми знаками различия. Ординарец, наверное. Темнеет уже, спать пора. А что еще можно вечером делать? Тут же никакой культурной жизни. Хозяйка уже и постелила. Опять кому–то спать на сундуке. Да, крышка плоская, так он же вполовину прогрессора короче. Опять будет спина болеть. А печка занята двумя маленькими поганцами, которые собрались на рыбалку утречком. Милые детки, особенно если их отмыть и расчесать. Крысюка на рыбалку звали, он не хочет. Ездовой пошел к куме, то есть она его матери кума, а ему кто? В общем, пошел жрать сладкие пирожки с маком и спать на перине. Хорошо устроился! Лось еще раз обругал товарища и начал штурмовать сундук.
За окном была угольная темень и стук дождя. Крысюк стоял перед сундуком, обмотанный пулеметными лентами, будто и не ложился.
– Разведка вернулась. Выдвигаемся отсюда, даем бой казачне.
Прогрессор шлепнулся на пол.
Мокрая земля причавкивала под ногами, дождь тек за шиворот. Хотелось курить. Согласно плану Ляховского, часть попытается заманить контру в балку, а вот тогда вы и заиграете в унисон. Четыре пулемета – это вам не жук чихнул. Жалко только, что нельзя шрапнелью по контре жахнуть – снарядов нет. Сиди, второй номер, жди. И молись, чтоб ленту в пулемете не перекосило, чтоб вода в кожухе не закипела, чтоб план сработал. Чиркает кто–то кресалом рядом, матюкается злобно. А это ушастое недоразумение, сопляк чертов, дурень шестнадцатилетний, с явно махновским имечком Опанас – прогрессор даже и не удивился, когда узнал, как ездового зовут – полезло в ту часть бойцов, что заманить в балку должна. Идиот! Себя не жалко, так хоть мать пожалей. Хотя – на себя посмотри, сам такой же кусок идиота.
Крысюк рядом чихает. Ему хорошо, он опытный, а кое–кому и собственных ботинок не видно. Ага, уже слышно – выстрелы, ржание конское да ругань от души. Сыграть вам вальс «Амурские волны»? Передние всадники грохнулись в траву, одна лошадь отбежала в сторону, вторая так и осталась лежать вместе с невезучим хозяином. А потом прогрессор только и успевал, что ленты подавать. И дождь на руку – мокро, быстро не уйдешь, конь споткнуться может. И балка на руку – набилось туда донского казачества, как шпрот в банку.
Светает уже. Удачный был план. Вот только скажи это жене Крысюка,
скажи это матери ездового, скажи это маленькому сопливому хлопчику, который
все еще ждет отца. Или хоть помоги могилу выкопать, товарищ Ляховский. Хотя это такая мелочь по сравнению с мировой революцией. Вот только прогрессор в ней участвовать не хотел. Наган – есть, патроны – тоже, хозяйка пошла дергать сорняки на огороде, корова пасется за селом в стаде, в хлеву лишних свидетелей нет, на улице Ляховский речь толкает, все население согнал перед своей ставкой, на тачанку влез и воображает себя великим оратором. Да пошел он! Лось погладил револьвер, будто соседского ротвейлера, тогда, еще в нормальной жизни, закусил ствол и быстро, чтобы не передумать, нажал на спусковой крючок.
Лось вынырнул из очередного простудного кошмара. Все, как по расписанию – и температура, что с кровати нет сил подняться, и рвота в тазик, ну в миску глиняную, разницы никакой, ничерта в желудке не задерживается, и старые приятели–кошмары. Зашитая Морда еще не снилась, а так – все, как дома. Долбаная погода. Крысюку – хоть бы что, а ведь тоже под дождем не один час мерз. У него–то иммунитет, а нежный студенческий организм на всю ночь под дождем не рассчитан. И курить хочется.
Заскрипела дверь. Судя по шлепающей походке и постоянному хрумканью, пришел ординарец Ляховского. И где он эти леденцы берет, что вечно их жрет? Да и что–то с ним не то. Вот только что? За ординарцем плелся дряхлый земский доктор Фролов, определивший «катар верхних дыхательных путей» и предписавший, с отеческим выражением лица, чай и суп. И не курить. И никакого измерения температуры не производил, потому что термометр угрохали еще когда война началась.
Ординарец поглядывал на старичка и хрустел леденцами. Правда, он и поделился с прогрессором, нашел у хозяйки блюдечко и сыпанул туда горсть. Обычные леденцы, как барбариски, только маленькие. Эти, как их, монпансье. Такие же мерзко–красные. С улицы тянуло паленой шерстью – Крысюк и Мирон–каторжник смалили соседскую свинью. И не абы как, а соломой, для придания салу вкуса и аромата. Простые сельские радости жизни.
Паша тихо проклинал сельский быт. Сначала просыпаешься от женского визга, потом видишь причину: Палий наглядно пояснил своей супруге поговорку – недосол – на столе, пересол – на голове. Вывернул ей на голову кастрюлю с остатками борща, хорошо еще, что холодную. Потом вместо какого–нибудь полезного занятия, в гости пришел некий Григоренко, в трофейных галифе и драной куртке, с пятнадцатью часовыми цепочками на пузе. А часов у него и не было. Он просто собирал цепочки. И, вместо того, чтоб поздороваться или хоть для приличия поговорить о грядущем урожае капусты, с порога брякнул:
– То ты в разведку пойдешь или за жинкиными юбками сховаешься?
Жена, которая уже сняла капусту с ушей, замолчала.
— Не поняв, – Палий обернулся к незваному гостю, с тряпкой в левой руке. А вот в правой, недавно зажившей, он держал кольт, стволом вниз.
Григоренко икнул.
– По–моему, ты не Клим.
– Та нет, – Палий уронил тряпку, чуть отдвинулся вправо.
– Та вижу. Положь пистолета! Я ж не грабить пришел.
– А хто тебя знает? Если ты от Ворона, то я сам до него пойду. Уберу и пойду. А если нет, так я Мурку твоей печенкой накормлю.
Мурка утвердительно мяукнула.
Григоренко почесал в затылке. Ему не нравилась эта хата, эта баба, которую загораживал собеседник и кошка в придачу. А еще ему не нравился мужик на табуретке, который молча в него целился. Вороновец развернулся, плюнул за порог и зашагал к более покладистым людям.
Ворон сидел за столом и ел соленые огурцы, вылавливая их ножом из банки по одному. Атаман тянул время. Со своими бойцами атаковать Могилу – бесполезно. Гонец к Ляховскому уже поехал, но его что–то долго нет. А, судя по рассказам недобитого повстанца, Негода своих держит в полной боевой готовности. Только вот ну очень интересно, как этот недобитый смог уйти? И не шпион ли он часом? Да только что забыл полещук у донских казаков? Они его и понимают через три слова на четвертое. Если это – шпион, то есаул – дурак.
А, вот и Григоренко несется на всех парах. За ним идет какой–то местный в кожанке. За местным – якась жиночка бежит. Эге, а местный – знакомый. Этот, как его, который у эсера в адъютантах ходил. От жиночки отмахнулся, в дверь стучит. Заходи, заходи. Посмотрю, шо ты за один.
Палий толкнул противно запищавшую дверь. Хоть бы олией петли смазали. Так, Ворон ест, а второй, в цепочках, на лавке сидит, глазами хлопает.
– Ты ж с зубодером ездил?
Палий кивнул.
– Ты шо, немой?
– Не.
– Кто–то еще из твоего отряда уцелел?
– А я знаю? Там такое было, шо свои яйца потеряешь и не заметишь.
– Шутник. Дошутишься, сынку.
Палий дернулся, но промолчал. Ну старый человек, действительно в отцы годится. «Теоретически», как говорил гимназист Митенька, куда ж он, сволота, делся.
– А скажи ты мне, хто это вчера приполз? Казав, шо расстреляли, да стреляли плохо, вот он и уповз. Шось худющее да бледное, и волос светлый. Такого не помнишь?
– Шульга. Та успокойтесь, дядьку, то наш человек. Он офицерье еще на царской войне изничтожал. В спину одному стрельнул, да гранату в труп кинул, шоб не нашли. Чи вы его вже в Могилев?
– Нет. Если не помер, так в той хате, де двери зеленые. И скажи мне еще – а у Негоды только одна пушка?
– Гаубица одна, и до хрена и ще трошки казачни.
В дверь заглянул еще один вороновец, заляпанный грязью по уши.
– Ну шо?
– Та дайте прочухаться, – разведчик нагло налил себе самогонки и выхлебал без закуски, – Ляховский пострелял Негоде конных, осталась на станции пехтура и их гаубица.
Палий заулыбался.
– А хто сказал, – Ворон дожевал последний огурец из банки, – шо мы их будем атаковать в лоб?
— Так шо, отступать? У Ляховского раненых по всем хатам.
Атаман тяжело вздохнул, отодрал перчину из венка под потолком, сунул осовевшему разведчику.
– Закусюй и помовч. Надо подумать, як им диверсию сделать.
Григоренко молча встал и вышел, чистить еле живую лошадь разведчика.
Палий подумал. Подумал еще раз.
– Гаубицу покурочить – пойдет?
Почти заснувший разведчик поднял голову, Ворон повернулся на стуле.
– Та хто ж это делать будет?
– Есть у меня один, дуже умный. От он и сделает.
– А сможет?
– Та успокойтесь, дядьку. Сделает.
