Владимир Романовский - Добронега
Баньщик предупредил, что где-то в округе расхаживает леший, и что его, если он появится, следует чурить, и показал, как именно. Нужно было изящно взмахивать по направлению к лешему запястьем правой руки и говорить «Чур, чур!» И тогда он уйдет.
Годрик вышел на воздух, а молодые люди тут же разделись до гола. Женщины помогали друг дружке. Дир не обращал на них никакого внимания. Огромный и голый, он плеснул воды в печь и, эхая с хвоеволием, взгромоздился на полок, небрежно поправив хвой и намеренно глубоко дыша. Немного подумав, Хелье присоединился к нему. Девушки заняли противоположный полок. Тощая Светланка легла на тощий живот вдоль полка, а массивная Анхвиса стала охаживать товарку веником – дрянным, как заметил Дир. Баня в поселке была одна, и баньщику незачем было особенно стараться, запасаясь утварью и следя за ее, утвари, состоянием. Возможно, местные приходили со своими личными вениками.
– Что ты так терёшь! – возмутилась Светланка, не поднимая головы, пристроив лоб на скрещенные руки. – Тери вдоль. Вдоль тери.
Анхвиса стала тереть вдоль.
– Вот, совсем другое дело, – одобрила Светланка. – У поясницы похлеще. Вот, хорошо. По пяткам теперь, по пяткам тери. Вот, молодец.
– Ну что, хлестнуть тебя? – спросил Дир.
– Нет, – ответил Хелье. – Нужно будет – сам себя хлестну.
– А меня?
– А для тебя есть баньщик, ежели очень хочется. А то можно Годрика позвать.
– Шутишь?
– Почему же?
– Вот ведь шведы какие странные, – удивился Дир. – Неужто я позволю холопу себя веником бить!
– А баньщик?
– А что баньщик? Баньщик ремесленник. Что, в Швеции позволяют холопам … много?
– По-разному, – ответил Хелье, подумав. – Но, вроде бы, предрассудков меньше.
– Предрассудки бывают у христиан, – наставительно объяснил Дир, глядя на нательный крестик Хелье. – У людей же благородных бывают устои. Если холопьев не воспитывать и в строгости не держать, они свое место забудут, и в мире настанет путаница.
– И все пойдет прахом, – добавил Хелье.
– Именно. Неизвестно будет, кому воевать, кому сеять, кому править. Свое место всем надо знать, на этом все и держится.
– В общем, именно это и есть главный план Содружества Неустрашимых, как я понимаю, – заметил Хелье.
– Нет, – возразил Дир. – Содружество действительно заботится об иерархии. Вот только в ихней иерархии, заметь, самыми главными являются шесть варангских семей.
– А женщины?
– Что – женщины?
– Где они в справедливой иерархии?
– При чем тут женщины? – удивился Дир. – У женщин своя иерархия. Они сами по себе.
Хелье решил не оспаривать эту точку зрения.
– А все-таки скажи мне, – попросил Дир. – Как ты в Новгород попал? Я понимаю – Киев. Но какие дела у человека могут быть в Новгороде.
– Тебя я верю, – ответил Хелье. – Знаю, что не выдашь. И поэтому скажу. Сказать?
– Скажи.
– По поручению.
– Не понял.
– У меня было поручение к Ярославу.
– Ну да! От кого?
– Не имею права говорить. А теперь у меня новое поручение.
– К кому?
– К Владимиру.
Дир посмотрел на него с таким неподдельным уважением, что еще три дня назад Хелье стало бы стыдно.
– Вообще же, – добавил он, мрачно, почти физически ощущая пустоту в душе, – морока вышла с этими поручениями, и деньги пропали по пути, но тут уж ничего не поделаешь. Я не ради денег взял на себя поручения.
– Это-то как раз понятно, – заметил Дир с еще большим уважением и понимающе закивал.
Если понятно, то объяснил бы мне, чего уж там, подумал Хелье.
– А ты бы… не замолвил бы за меня словечко? – спросил Дир, понижая голос. – Как увидишь Владимира? Чтоб меня в дружину взяли без… э… проволочек всяких и интриг?
– Попробую, – равнодушно ответил Хелье. – Обещать ничего не могу.
– Да, конечно, – поспешно уверил его Дир. – Ну, брат Хелье, изумил ты меня. Восхищен я тобою. Мало того, что ты мне жизнь спас … а насчет денег – бери у меня, сколько хочешь! У меня много. В случае чего, пошлю Годрика в Ростов, к отцу, он еще привезет.
Теперь уже Светланка лупила Анхвису веником, явно получая от процесса хвоеволие, а Анхвиса подвывала, «Ой-йой-йой!» но видно было, что и ей приятно.
– Эка бабы оттягиваются, – заметил Дир одобрительно. – Бабам, заметь, много ли надо. Правильно, пусть, устали небось.
Хелье заметил, что, несмотря на худобу, Светланка прекрасно по-женски сложена. Грудь маленькая, но выпуклая. Прекрасная тонкая талия. Пышные ягодицы. Красивые бедра. Изящные щиколотки. Анхвиса в раздетом виде оказалась такой же нескладной, как в одетом. Помимо жира и общей массивности, в ней было слишком много прямых линий. Отсутствовали икры и талия, отсутствовал подъем, плечи широкие, грудь отвислая, шея короткая. Возможно, все это компенсировалось в ней добротой, либо расторопностью, не зря же Дир ее выбрал, предпочтя большому количеству куда более красивых женщин, наличествующих в славянских землях.
В предбаннике в двух бочонках содержалось отвратительное пиво. На гвозде висели простыни, в которые следовало заворачиваться.
Действие второе. Рондо
Глава девятая. Сватовство
У польского князя было жизнерадостное лицо человека, который умеет во всем находить самое главное, а на остальное не обращать внимания. Высок и крепко сбит был сорокавосьмилетний Болеслав, и для деятельного правителя и полководца непростительно красив. Живые серые его глаза сверкали, белоснежные ровные зубы обнажались в обаятельной улыбке, длинные русые волосы эффектной волной падали на плечи, и даже непомерные польские усы под точеным носом нисколько его не портили. Женщины таяли при его появлении, а мужчины, обыкновенно настораживающиеся в присутствии опасного конкурента, прощали Болеславу решительно все. У него была репутация бабника, но мужья совершенно не огорчались, когда он заговаривал с их женами, разве что грозили женам после этих разговоров, мол, ты смотри мне тут.
В одежде франкского вельможи, дабы не возбуждать лишний раз политические страсти, в сопровождении всего лишь двух своих приближенных, Болеслав прибыл ранней весной в Вышгород, нанес несколько визитов, а затем по укрепленному по римскому способу хувудвагу полетел в Киев. Молодое его сердце отчаянно билось в широкой груди, дыхание захватывало. В небывалом волнении направил он коня по знакомой петляющей улице вверх, на Горку, где возвышался величественной громадой Десятинный Храм. Проехав через Храмовую Площадь с несимметричной группой каменных византийского вида построек и деревянной, но роскошной, школой, где греческие наставники, плохо ориентирующиеся в окружающем мире, учили отвлеченным премудростям бестолковых отпрысков болярских родов, Болеслав со спутниками приблизился к воротам детинца, соскочил с коня, и бросил поводья одному из сопровождающих. Двое стражников у ворот, очень молодые люди с высокой степенью служебного рвения в глазах, подозрительно уставились на Болеслава.
– Поручение? – спросил один из них.
– Ну а как же, – весело отозвался Болеслав. – Поручаю тебе доложить Владимиру, что лично Шарлемань прибыл только что к нему из Вердана, вот с такими усами.
Стражник проигнорировал просьбу и ровным тоном спросил:
– Грамота есть за подписью?
– Не валяй дурака, парень, – сказал Болеслав. – Я Шарлемань. Уж сказано тебе.
– Ничего не могу сделать, – стражник покачал головой. – Без грамоты нельзя.
– Чего нельзя?
– Ничего нельзя.
– Совсем ничего?
– Совсем.
– А если за деньги?
Стражники нахмурились.
– Это как же? – спросил говоривший ранее.
Болеслав вынул из кармана две золотые монеты с собственным профилем, подкинул их на руке, и нечаянно уронил, после чего он посмотрел задумчиво на небо. Стражники переглянулись и коротко вздохнули. Один побежал в сторону палат, другой посторонился, пропуская Болеслава.
Болеслав быстрым шагом пересек детинец, взбежал на крыльцо и вошел в княжеские палаты, планировку которых он прекрасно помнил. Безошибочно определяя путь, он проследовал по обходному коридору, поднялся на один уровень, и там встретился с давешним стражником.
– Доложил? – спросил Болеслав.
– Да. Князь смеяться изволил. Почему?
– Это он от избытка чувств, – объяснил Болеслав. – Вот тебе еще две сапы.
В светлой малой горнице Владимир пил бодрящий свир с очень знакомым Болеславу долговязым средних лет повесой в богатой одежде. Болеслав без особых усилий вспомнил, кто это такой. А возле скаммеля повесы возвышался аршина на полтора от пола малый лет десяти. Болеслав остановился у притолоки, не входя в помещение.
– Как, говоришь, зовут тебя? – спросил мальчишку Владимир.
– Илларион, – ответил малый.
Владимир покачал головой с таким видом, будто многое ему стало наконец понятно.
– Так объясни мне еще раз, Илларион… Зачем, бишь, ты упросил Алешку… в смысле, Александра… вот этого верзилу, да… чтоб он тебя с собой взял, как пойдет ко мне в палаты?
