Ленька-гимназист (СИ) - Коллингвуд Виктор

Преподаватель (звали его, как оказалось, Сергей Александрович), проверил посещаемость. Староста класса, невысокий кучерявый подросток, бойко отрапортовал: «в наличии двадцать семь душ учеников, один сказался больным, отсутствует по неизвестной причине трое», и начался урок геометрии.

Вполуха слушая объяснения учителя (тема была лёгкая и давно мне, конечно, знакомая) я с любопытством листал учебник. Судя по всему, в руки мои он попал уже сильно «БэУ», и был испещрен разными надписями прежних владельцев.

Все эти источники премудрости оказались сильно истрепанными руками предшествующих поколений, черпавших из них свои знания. Под зачеркнутыми фамилиями прежних владельцев на холщовых переплетах писались новые фамилии, которые, в свою очередь, давали место новейшим. На страницах красовались бессмертные изречения вроде: «Читаю книгу, а вижу фигу», на другой целый стих:

Сия книга тут лежит,

Никуда не убежит,

Кто возьмет ее без спросу,

Тот останется без носу, —

или, наконец: «Если ты хочешь узнать мою фамилию, см. стр. 45». На 45 странице оказалось: «см. стр. 118», а 118-я страница своим чередом отсылает любопытного на дальнейшие поиски, пока он не придёт к той же самой странице, откуда начал искать незнакомца. Попадались также обидные и насмешливые выражения по адресу учителя того предмета, кому был посвящен учебник.

Урок закончился, мы записали себе домашние задания, причем я, не рискуя взять перо, благоразумно воспользовался для этого карандашом.

Следующий урок — русской грамматики — проходил на втором этаже, и толпа гимназистов, толкаясь и пихая друг друга в спину, повалила к выходу и на лестницу.

Лестница, надо сказать, впечатлила меня больше всей остальной гимназии сразу: она оказалась чугунная! Натурально мощные, толстенные чугунные брусья в стиле «модерн» были покрыты воронеными чугунными же решетками, составлявшими ступени лестницы. Конечно, мне доводилось слышать про чугунные мосты, но я даже подумать не мог, что когда-то из чугуна отливали лестницы!

В следующем классе нас встретил темноволосый пожилой господин с красным мясистым лицом и нездоровой ноздреватой кожей. Староста доложил ему посещаемость. Преподаватель (его звали Аристархом Ивановичем) выслушал это, мотнул головой, буркнул: «Садитесь!» и сам влез на кафедру.

Поведение его показалось мне более чем странным. Прежде всего, он с треском развернул журнал, хлопнул по нему ладонью и, выпятив вперед нижнюю челюсть, сделал на класс страшные глаза. Потом он широко расставил локти на кафедре, подпер подбородок ладонями и, запустив ногти в рот, начал нараспев и сквозь зубы:

— Ну-с, орлы вы мои… ученички единотрудовые… Что вы знаете?

Тут Аристарх Иванович неожиданно качнулся вперед и икнул.

— Ничего вы не знаете. Р-р-ровно ничего. И з-знать ничего не будете. Вы дома, небось, только в бабки играли да голубей гоняли по крышам? И пре-кра-а-асно! Чуд-десно! И занимались бы этим делом до сих пор. Да и зачем вам грамоте-то знать? Не ваше дело-с. Учитесь не учитесь, а все равно неучами останетесь, потому… потому… (тут учитель опять покачнулся, на этот раз сильнее прежнего, но вновь справился с собою), потому что ваше призвание — чистить коровники!

Дальнейший монолог показал, что почтенный учитель полагал сыновей мастеровых как не получивших вовремя должного воспитания, решительно непригодными к обучению «далее букваря».

Поговорив в этом духе минут пять, Аристарх Иванович вдруг закрыл глаза и потерял равновесие. Локти его соскользнули с кафедры, голова беспомощно и грузно упала на раскрытый журнал, и в классе явственно раздался храп. Преподаватель был безнадежно пьян.

Разумеется, тут же начался ералаш: ученики галдели, рассказывая друг другу события прошедших нескольких дней, кидались бумажными шариками, пихали друг друга, кто-то на «камчатке» достал даже колоду карт, как вдруг преподаватель поднял голову и строгим тоном произнёс:

— Откройте ваши хрестоматии на тридцать шестой странице.

Все открыли книги с преувеличенным шумом. Аристарх Иванович указал кивком головы на мальчика, сидевшего на парте впереди нас с Коськой.

— Вот вы… господинчик… как вас? Да, да, вы самый… — прибавил он и замотал головой, видя, что тот нерешительно приподнимается, ища вокруг глазами, — тот, что с желтыми пуговицами и с бородавочкой… Как ваше заглавие? Что-с? Ничего не слышу. Да встаньте же, когда с вами говорят. Заглавие ваше как, я спрашиваю?

— Фамилию говори, — шепнул сзади Коська.

— Кривошеин!

— Так и запишем. Что у вас там изображено на тридцать шестой странице, милостивый мой государь, господин Кривошеин?

— «Чиж и голубь»!

— Возглашайте-с.

Кривошеин прочитал, и преподаватель потом долго и путанно объяснял нам отличие дактиля от анапеста.

Затем были уроки немецкого и французского, и, наконец, нам разрешили идти по домам. Я к тому времени здорово проголодался и рад был бы побыстрее свалить домой, но стоило мне оказаться на школьном дворе, как меня вновь окрикнул этот самый «Козлик». И снова, гад, с компанией таких же как он хлыщей.

— Ну что, быдло, идём за угол? — с мерзкой улыбочкой предложил он.

— Сам ты быдло. Что мне там делать — твою рожу обоссать? — грубо ответил я.

— Ах ты, хам! Курва! — взвизгнул Козлик и с размаху толкнул меня в грудь.

Терпеть далее я не стал, отскочил и тут же врезал ему локтём под дых. Козлик охнул и согнулся. Его дружки кинулись на меня, но тут же подоспели Гнатка и Костик. Завязалась короткая, яростная свалка. Кто-то вцепился мне в волосы, я отмахнулся, услышал треск рвущейся ткани — рукав новой рубахи! Злость придала мне сил: вывернувшись, я еще раз саданул Козлика, теперь уже в нос. Тот взвыл и отскочил, но быстро оправившись, обрушил на меня град ударов.

— А ну, прекратить! Немедленно! — раздался грозный голос Сергея Александровича, появившегося в дверях.

Драка моментально стихла. Мы стояли, тяжело дыша, растрепанные, злые. У Козлика текла из носа кровь, у меня был порван рукав.

— Зданович! Брежнев! Оба ко мне! Остальные — по местам!

Короче, отчитал он нас обоих, но разбираться, кто прав, кто виноват, не стал — время, видно, такое, что мальчишеские драки казались мелочью. Тем не менее, как я заметил, мальчики боялись и уважали учителей. Наблюдая это, я невольно про себя усмехнулся: «А ведь в моем будущем времени это почтение будут старательно вытравливать, растить инфантильных неучей, не способных и двух слов связать без мата и гугла… А может дело в том, что тут еще не запрещено лупить учеников указкой?»

Наконец, мы пошли-таки по домам.

— Ловко ты его, локтем-то! — восторженно сообщил Гнатик. — Научишь?

— Непременно. Слушай, — вполголоса спросил я у Коськи Грушевого, — что это за хмырь, и чего ему он нас надо?

— Ну ты фрукт! — сделал тот круглые глаза за стеклами своих очков. — Это ж Козлик, Казимир Зданович. Батька его какой-то начальник был в прокатном цеху. Давно мы с ними на ножах! Неуж забыл? Да, крепко тебя тогда копытом-то приложило!

И рассказал, что этот поляк, заносчивый и драчливый, давно точил на меня зуб, считая выскочкой из Нижней колонии, посмевшим учиться вместе с «панами» из Верхней. Моя новая одежда явно пришлась ему не по вкусу.

— И что, часто тут махач такой? — спросил я, уже зная, что мне скажут в ответ.

— Постоянно! И хорошо когда один на один, а то навалятся все на одного, и амба!

Ну что же, мир жесток, а дети Гражданской войны — не ангелочки из церковного хора.

— Надо тренироваться, приемы всякие изучать, — сказал я твердо, глядя вслед удаляющемуся Здановичу. — Надо быть сильными. Иначе сожрут…

— Будем учиться драться по-настоящему, — продолжил я. — Не просто махать кулаками. Захваты, броски…

Глаза у приятелей загорелись.

— Французский бокс? Или борцами стать, как Иван Поддубный? А кто научит?

— Ну… — неопределенно протянул я. — Будем пробовать. Я кое-что видел, читал…. Тут главное — силу нарастить, и тренировки регулярные делать. Каждый день после школы.