Степан Разин. 2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич

Обед не был торжественным, а потому царь сразу же принялся меня расспрашивать. Его интересовали, в первую очередь, курганы и древние сокровища. Мы продолжали раскопки, удаляясь в степь и солонцы, причём, как с левого берега Волги, так и с правого. Курганов было много, а вот драгоценностей, в настоящем понимании этого слова, было мало. Сёдла, упряжь, оружие… Ну с изумрудами и рубинами… Но разве удивишь этим русского царя, испорченного мной предыдущими богатствами?

Со вздохом восприняв мои извинения, что больше чего-то существенного не попадается, я сказал, что отчёт и драгоценности привёз и готов отчитаться, царь спросил про моих Ахтубинских старцев. Особенно царя интересовало, как они уживаются с «немцами».

— Ты знаешь, государь, неплохо уживаются. У меня же один закон для всех. Плюнул в сторону «немца» — иди на правёж. В рясе ты, в мирской одежде, или, не дай Бог, в сутане[2], — иди на суд праведный. А суд у меня народный, ты же знаешь. Там всякой твари по паре. И чернецы, и епископы, и казаки, и крестьяне, и купцы.

— Надо с тобой поговорить про твой суд. Не нравится он моим ближним и митрополитам.

— То не мой суд, государь. То наш суд. МЫ же с тобой его придумали, помнишь?

Я умудрялся и есть, и говорить, так как не набивал полный рот снедью, как другие едоки на этом обеде. Все торопились набить брюхо побольше, так как блюда периодически приносили и уносили. Перемен блюд было много и еда на блюдах выглядела заманчиво, аппетитно, а пахла просто умопомрачительно.

— Отвык я от твоего воздержания в еде, — мотнув головой как лошадь, произнёс царь. — Глядя на тебя и самому становится совестно от своей ненасытности.

Тут внесли откупоренный бочонок с нарзаном и воду разлили по кубкам. Из кубка налили царю в чашу. Я отметил, что чаша напоминает ту, из которой пил «Иван Васильевич» в известном не в этом мире фильме.

Алексей с удивлением посмотрел на пузырящуюся жидкость и осторожно тронув её пальцем удивленно спросил:

— Почему не горячая? Вроде кипит?

— Это воздух в ней пузыриться. Попробуй отпить, только маленькими глотками.

— А-а-а… Ты такое вино делал шипучее, я помню. В нос и в голову стреляло, как раната. И это так? Вода простая? Не вино?

— Вода. Не знаю, понравится тебе. Мне нравится.

Я отпил из своего кубка первым. Газы ударили в нос, поднялись из желудка и я,не удержав их, тихо рыкнул.

— Аха! — рассмеялся государь и сам погрузил губы в серебряный кубок.

— Ух ты! — воскликнул он, и тоже не удержал рык. — Кислая! Щиплет язык!

Алексей прислушался к ощущениям.

— И впрямь, хе-хе, живая вода!

— Очень полезная, — сказал я. — Там много солей разных.

— Ага, чувствуется соль. Мне нравится. Много у тебя такой воды?

— Э-э-э… Её постоянно пить нельзя. И, это… Лучше пить её тёплой и за некоторое время перед едой. Это если желать себе здоровья.

— А если не желать здоровья, то можно пить всегда, — пошутил царь и, снова рыкнув, засмеялся.

Я обратил внимание, как за соседним столом осенили себя троеперстными знамениями несколько священников. Один из них, самый молодой и бритый, неодобрительно покрутил головой.

— Хм! А кто это там осуждает твои слова? — тихо спросил я.

Царь бросил взгляд на другой стол и тихо сказал:

— Это Паисий Лигарид. Грек.

— Хм! Это не тот Лигарид, что мужские задницы любит больше женских? — улыбаясь в усы, спросил я. — Да и сам он, больше на бабу похож. Может он не только задницы мужские, но и уды… Кхе-кхе… Только, что усы у него… Так на Кабарде усатых девок много. Может и он, кхе-кхе… Девка. Проверяли, нет? Есть у него уд? Слышал я, что была одна баба в чине Папы Римского. Звали её Иоанна. Кхе-кхе!

Я говорил тихо, но Алексей всё слышал и едва не давился от смеха. Откашлявшись и запив кашель нарзаном, заодно спрятав за кубком свою неприлично раскрасневшееся лицо, сказал:

— Ох и не хватало мне твоих шуточек, Стёпка. Эти церковники все, как мумии строгие. А среди товарищей таких шутников нет. Хочу, чтобы ты рядом был.

— Э-э-э… Не любят меня твои товарищи, Алексей Михайлович, — едва слышно проговорил я. — Оттого и сбежал на Волгу да на Кабарду.

— Хорошо, что в Персию не сбежал, — так же тихо проговорил царь.

— Ха! Что мне там делать? — удивился я.

— Да? А мне от шаха письмо пришло. За тебя просит.

Царь хитро прищурясь из-за кубка, посмотрел на меня.

— В смысле⁈ — спросил я, ничего не понимая.

— Просил тебя отпустить к нему. Пишет, что ты сетовал на то, что нужно просить моего разрешения на выезд. Потому я и позвал тебя. Спросить. Чей ты слуга? Мой, или шаха.

Я чуть не подавился. Посмотрел на Алексея Михайловича, думая, что он продолжает шутить, но наткнулся на его тяжёлый взгляд. Лицо его было абсолютно серьёзным.

— Ты серьёзно, что ли, государь? — спросил я, тихонько откашливаясь в платок, вынутый из внутреннего кармана черкески.

— Серьёзней не куда, — спокойным тоном сказал царь.

— Странно от тебя слышать такие вопросы, — пробормотал я. — Был бы не твой, давно бы ушёл. А так тебе украины от супостатов расчищаю.

— От кого? — удивился государь.

— От супостатов.

— Чего это ты церковными ругательствами бранишься. Какие они там супостаты. Все христиане, хе-хе…

— Да, какие они христиане? Крещёные и перекрещёные по десять раз. То к туркам, то к нам бегают. Потому и супостаты…

— Понятно. Так и что? Ты так и не ответил.

— Я твой подданный государь. Тебе служу, хотя, твоим слугой назваться я не могу, мы же с тобой уже это обсуждали. Помнишь? Слуга, как и холоп, как зовут себя твои «товарищи», — это пыль под сапогом. Я не пыль и не грязь, а персидский князь.

— Ты снова стихами заговорил, — скривился недовольно Алексей. — Ты, когда сильно волнуешься, стихами говоришь.

— Заговоришь тут и стихами, и высоким штилем! — я глубоко вздохнул-выдохнул. — Некуда мне ехать, государь. Здесь моё отечество, ты мой царь и за тебя я положу жизнь.

— Что бы я не сделал? — тихо спросил Алексей, глядя в стол.

Я помолчал, потом сказал то, что смог придумать.

— Не ошибается тот, кто ничего не делает.

— Значит, ты считаешь, что я ошибаюсь?

— А ты считаешь, что ты никогда не ошибаешься?

Алексей Михайлович поднял голову и его взгляд встретился с моим. Он снова дёрнул головой из стороны в сторону. Улыбнулся.

— Вот, иезуит, — проговорил он, продолжая крутить головой.

— Ты на своего Лигарида посмотри, — хмыкнул я. — Вот кто иезуит, так иезуит. И в их университете учился, и латиняниным был.

— Ты что-то имеешь против него? — нахмурился Алексей.

— Да, ни Боже мой! — сказал я с Одесской интонацией и выставил перед собой ладони.

Царь снова «прыснул» в кулак.

— Как мне тебя не хватало. Будешь рядом со мной! Ни с кем мне не нравится разговаривать, так, как с тобой. Я словно свежим воздухом задышал.

— Ну-ну… Твои товарищи тебе мозги вставят быстро. Помнишь, как ты радовался, уезжая на войну, от которой я тебя отговаривал. Говорил я тебе, что потеряешь то, что имеешь? Говорил. Говорил я тебе не воевать Польшу? Что левый берег и так отойдёт тебе? Говорил. Ты же меня не слушал.

Царь нахмурился.

— Не дави на больную мозоль. Или ты тоже никогда не ошибаешься?

— Всё! Базара нет! — снова выставил я ладони перед собой. — Принимаю укор.

— Ты мне правда очень нужен. Скоро патриархи приедут. А ты мне про них столько всего наговорил ещё десять лет назад. И ведь почти всё так и выходит.

— Э-э-э…

Я хотел сменить тему.

— Что шах-то хотел? — спросил я первое, что пришло в голову.

— Кхм! Вместо себя поставить хочет. Хе-хе!

— Э-э-э… Схера ли? — только и смог вымолвить я.

— Его сын уже сейчас бухает по-чёрному и от того сильно болеет.

— Откровенно, кхэ-кхэ, — чуть не подавился я лебяжьей косточкой.

— Не-е-е… Он такого не пишет. Это мои лазутчики доносят. Сам Аббас тоже еле живой. Но такого ничего не пишет. Пишет, что хочет познакомиться с наследным принцем. С тобой, значит.