Вадим Сухачевский - Доктор Ф. и другие
«Пока нет, — отстучал я как можно тише. — Но я здесь не один».
«Будьте осторожнее, тут везде уши. В случае тревоги дайте сигнал отбоя — три отрывистых тире. Связь возобновите сами, когда снова будет безопасно. Но только непременно возобновите, заклинаю вас!»
«Хорошо, — пообещал я. — Но пока можем продолжить. Давно вы тут?»
«Не знаю, — был ответ. — Давно не вел счет времени... Смотря какой нынче год на дворе».
«1999-й».
При странности моего невидимого собеседника, меня, пожалуй, не очень удивил бы вопрос — по какому летоисчислению? Но вместо этого воцарилась долгая тишина, а когда я уж было подумал, что связь по какой-то причине оборвана, он выстукал:
«Боже, трудно поверить!.. Значит, уже совсем близко...»
«Что близко?» — не понял я.
Его ответ ясности не внес.
«То, что должно произойти, — старательно отстучал он в стену. — Если вы тот, за кого я вас принимаю, то вы должны понять. А если я ошибаюсь — то и надо ли вам понимать?»
«За кого вы меня принимаете? Объясните, наконец!» — Меня уже начинала злить его манера изъясняться загадками, и я простучал это явно громче, нежели следовало. Голова Лаймы зашевелилась на подушке.
«Почему-то мне кажется, что вы один из нас, — был ответ, — что вы один из деспозинов. Лишь этим я могу себе объяснить ваше чудесное появление тут. Умоляю — подтвердите, если это действительно так!»
И ведь главное — слово-то я где-то слышал!.. Когда? Где?.. Кажется, от бедолаги Брюса тогда, на чердаке. Почему тогда же со всем комфортом его как следует не расспросил?
В наказание теперь приходилось об этом выспрашивать с куда меньшими удобствами — морзянкой сквозь стену:
«Не понял. Кто такие деспозины? Поясните».
«Это очень долго объяснять, — был ответ. — Неужели я ошибся?.. Хотя бы скажите — некая глухонемая содержанка...»
«Да! — перебил я его. — Меня уже спрашивали о ней».
«Кто? Кто вас спрашивал?»
«Гюнтер. Знаете его».
«К сожалению, знаю. Предупреждаю вас: опасайтесь его, это очень скользкий человек...»
«Еще он спрашивал о моем родстве с одним флотским офицером, с лейтенантом...»
«Фон Штраубе, не так ли?» — было подхвачено торопливой морзянкой.
«Да».
«И что вы ему ответили?»
«Ему — ничего. Хотя он, мне показалось, и сам о чем-то таком догадывается. Но вам скажу. Да, насколько мне известно, речь идет о моих давних предках...»
«О, я же говорил! Вы — Ламех!..»
Всплеск морзянки за стеной был таким, что Лайма наконец подняла голову и приоткрыла глаза, так что на этом загадочном восклицании незнакомца пришлось оканчивать наш разговор. «Три отрывистых тире. Отбой», — как было уговорено, успел напоследок тихонько просигналить я, и за стеной тут же все смолкло.
Лайма приподняла голову и, еще с закрытыми глазами, спросонок что-то вначале пробормотала по-латышски. Лишь через секунду проснулась окончательно и уже по-русски спросила с некоторой тревогой:
— Не спишь?.. Сколько сейчас?.. Ты что! Еще пять часов!.. Стучали или мне показалось?..
— Да, по-моему... в дверь... — соврал я. — Не обращай внимания, спи.
— Кто? Ты посмотрел?
— Еще чего! Мало ли кому не спится.
— Ты с ума сошел, так нельзя! — заявила она. — Мы же в Центре! — С этими словами она мигом вскочила, ухитрившись без промаха впрыгнуть в тапочки, накинула прозрачный пеньюар и стремительно выпорхнула в прихожую.
Я не стал возражать.
Слышал, как Лайма открыла входную дверь, что в ее прозрачном, как хрусталь, одеянии было чрезвычайно смело. Кажется, даже вышла на этаж, кого-то высматривая. Наконец, удостоверившись, что там никого, она снова защелкнула замок и прошла в ванную.
Пока там лилась вода, я схватил расческу и судорожно отстукал по стене:
«Вы слышите?»
«Да. Вы опять один?»
«У меня всего пара минут. Кто такой Ламех?»
«Это неважно. В другой раз. Мало времени. Главное — будьте готовы к тому, что...»
Узнать, к чему надо быть готовым, не удалось — Лайма уже выходила из ванной. Снова — три тире. Отбой. Всё. Когда она стремительно вошла в спальню, моя рука еще ерзала по стене, выстукивая последнее тире.
— Что ты делаешь? — спросила она, глядя на меня с подозрением.
— Ничего... По-моему, там, под бра, таракан...
— Какая гадость! — поморщилась она. — В апартаментах!.. Дезинфекцию Кумова проводила. Ну ничего, утром полковнику Ухову доложу, будет ей!
— Да нет, только показалось, — промямлил я, никого не желая подводить. — Чего ты вскочила? Ложись, до утра еще далеко.
Однако, несмотря на свое одеяние, сотканное практически из чистого воздуха, в эту минуту Лайма была как никогда холодна и сурова.
— Так нельзя, — строго сказала она. — Мы с тобой в Центре. Здесь, если стучат, сразу надо открывать.
— Ну, знаешь!.. — возмутился я. — Вот у меня уже где здешние ваши порядочки! Если кому приспичило — не умрет, подождет до утра!
Казалось, что под этим прозрачным пеньюаром отлично сделанная ледяная мраморная статуя. И в голосе Лаймы сквозила стужа.
— А если вдруг объявили час «Ч»? — озадачила она меня вопросом.
— Что еще за час такой? — не понял я.
— Ты что, маленький? Это когда все должны быть готовы, — терпеливо объяснила она. — Обещай, что больше так не будешь делать.
«О чем она? — подумал я. — К чему — готовы? Уж не к тому ли самому, к чему призывал быть готовым и мой незримый собеседник за стеной?» Расспрашивать об этом ее было, похоже, бессмысленно, да и меня сейчас куда больше занимали другие загадки.
— Ладно, — не желая спорить, все-таки пообещал я. И спросил как бы невзначай: — А мы в каком номере? Когда входили, я не заметил.
— Боишься заблудиться? — стала оттаивать она. — Не заблудишься — апартаменты одни на весь Центр... А вообще-то — пятнадцатый.
Это уже было что-то. Пятнадцатый — значит, нечетная сторона коридора. Стало быть, там, справа, откуда стучал в стену незнакомец, скорее всего — семнадцатый. Именно о семнадцатом-то номере и упоминал колобок-Гюнтер. Какой-то узелок начинал так или иначе завязываться, только пока было не видно концов.
— Раньше здесь только президент один раз останавливался, когда в Центр заезжал, — уже вполне миролюбиво сказала она. И добавила не без гордости: — А теперь вот мы с тобой!.. А Любка тараканов тут развела! Ничего, уже будет ей! Обязательно скажу Ухову.
— Не надо Ухову, — попросил я. — Не было никакого таракана, показалось мне.
Лайма сделала вид, что меня не расслышала, из чего я заключил, что в этом ее все равно не переломить, и жаль стало пышнотелую Кумову, которой по моей милости ох как несладко, пожалуй, придется. Это было видно по Лайминому лицу, повеселевшему, очевидно, в предвкушении Любиных страданий. Похоже, счеты у них были давние, и тут уж я вряд ли что-либо мог поделать.
Обозвав себя в душе подлецом, я все-таки решил воспользоваться ее улучшившимся настроением и спросил как о чем-то вовсе не значимом для меня:
— Кстати... Ты ведь давно в Центре... Ты случайно не знаешь, кто такой Ламех?
По тому, как Лайма вздрогнула, и чурбан бы догадался, что имя ей знакомо. Однако она тут же старательно изобразила безразличие:
— Как ты сказал?.. Ламех?.. Нет, никогда не слышала... А он что, тут, в Центре? Тебе кто сказал?
Я понял, что здесь надо быть осторожнее, во всяком случае, покуда не стоит форсировать события, поэтому, зевнув, произнес:
— Не помню уже... Кажется, от кого-то услышал... А может, в книжке прочитал... Ладно, не знаешь — и не надо... Давай, что ли, спать?..
Но в глазах у Лаймы уже не было даже остатков сна. Там теперь было что-то совсем другое.
— А ты хочешь спать? — спросила она. Почему-то в такие мгновения ее прибалтийский акцент усиливался, придавая ей больше загадочности и шарма. Затем она скинула на пол свой пеньюар, приблизилась ко мне вплотную. — И теперь тоже хочешь спать?
Боже, какая у нее все-таки была фигура!.. И вся она, вся!.. Уже ни о чем другом я не мог думать.
— Совсем не хочу! — выдохнул я.
Она приказала:
— Тогда — быстро под душ!..
Когда я вернулся из ванной, Лайма, прекрасная в своей наготе, по-турецки поджав под себя ноги, восседала посреди кровати.
— Ложись на спину, — сказала она. Затем, проводя губами по моей груди, прошептала: — Лежи спокойно. И будь послушным мальчиком...
И я был послушен! Господи, как я был послушен! Каждой клеточке ее тела, каждому касанию ее губ!..
