Ник Перумов - Волчье поле
Юрий Смоленьский колебался долго, но в конце концов согласился, хотя видел я: на душе у него кошки скребут.
— И не возразил никто? — вступил и воевода Симеон. — Кроме Всеслава молодого?
— Возразили. Кондрат Нижевележский говорить не мастак, только по столу кулачищем бухать — вот и бухнул. Мол, нечего перед Юртаем на брюхе ползать, мои вележане, дескать, давно уж как встали, и ничего, живы мы пока, и набеги отбиваем, на Юртай не оглядываемся.
— Спасибо Кондрату Велеславичу, — с чувством проговорил Олег Творимирович. — Ему спасибо да молодому Всеславу Резанскому. Такого и мать не удержит, не то что Болотич!
— Спасибо… да только мало таких, как они, оказалось. Из князей. Плесковичи с невоградцами не выдали, но они — посадники, их вече выкликнуло, вече и прогонит, если чего.
— А они что же?
— Они, Анексим, смелее всех себя явили. Хотя тоже понятно — до Юртая далеко, ордена биты недавно, до сих пор, поди, зубы по берегам Ородзи разыскивают… Плесковский посадник просто сказал, что полк соберет и сам с ним в Тверень явится, ну и невоградский тоже умалиться не смог, — Арсений Юрьевич чуть улыбнулся, — как же он потерпел бы, чтобы Плесков храбрее Невограда б вышел?
— Резанск, Нижевележск, Плесков, Невоград… с таким в поле не выйдешь, — вздохнул Годунович.
Обольянинов лишь молча кивнул. Прав Ставр-хитроумец, прав, как ни крути. Невоградские земли обильны, широко раскинулись, пока полки соберешь — полгода минет, не заметишь. Плесков, конечно, другое дело, народ там тертый, бывалый, рыцарей на рогатину брали, не моргнув, но сколько их? Да и не сможет никакой посадник оголить город, уведя всех до единого защитников. Ордена хоть и биты, а прознают об уходе полков — если не прямо на плесковские стены полезут, то землю зорить примутся, жечь порубежье, на это «божьи дворяне» великие мастера.
— Убедил-таки князей Гаврила Богумилович…
— Убедил, — князь Арсений с досадой потер лоб. — Красно говорил. Слезу пустил, поверите ли! Все то же, что мы слышали: нельзя с Ордою драться, надо вкривь да вкось, хана умилостивить, хана утишить… Не прислушались ко мне князья. Эх! — Кулаки тверенича сжались. — Приговор съезда — не шутка. Теперь, други, лежит нам дорога в Юртай…
— Нельзя тебе туда, княже. — Годунович решительно расправил плечи. — Казнят, и вся недолга. А Тверень сперва разорят вконец, а на остатнее ярлык Болотичу отдадут — за верную службу.
— Как же я могу, — негромко ответил Арсений Юрьевич, — как же могу князей звать вместе на кровавое поле выйти, если сам их приговора бегу, если на их слово плюю?
— А если в Юртае — на плаху потянут? — Ставр не опустил глаз. — Нельзя ехать, Арсений Юрьевич, нельзя, княже! Вели мне отправляться, все знают, что я в Тверени посольскими делами ведаю! Хоть и не так часто, как Болотич, а в Юртае сиживал, знаю, с кем из мурз да темников речи вести!
— Опомнись, Ставр Годунович, — князь только покачал головой. — Я бояр своих верных на смерть не отправляю.
— То долг наш, — горячо вступился Обольянинов. — Полки тверенские водить, в бой идти, посольства править. А князь — он княжеству голова! И если «на смерть» идти надо — то не князю!
— Неверно я сказал, — оспорил сам себя Арсений Юрьевич, поняв, что попался в ловушку. — Не «на смерть».
— А коль так, то чего ж и мне не съездить? — тотчас воспользовался Ставр.
— Нет, — отрезал тверенский князь. — Съезд княжий приговорил — так тому и быть. И ничего слышать не желаю! — Для верности Арсений Юрьевич сжал кулак и потряс в воздухе перед опешившими боярами, никогда не видевшими князя в таком гневе.
— Но хоть с собой возьми, княже! — почти взмолился Олег Кашинский.
— С собой возьму, — кивнул Арсений. И, резко повернувшись, почти бегом бросился прочь.
Бояре молча шагнули следом. Спиной Обольянинов чувствовал множество взглядов — их провожали. Смотрите-смотрите — вдруг охватила злость. Помочь небось не захотели…
3…А во дворе обители все оставалось тихо и мирно, как всегда. Возле свежего сруба суетились мужички-трудники, таская бревна и укладывая венцы. Работали дружно, но тяжелые обтесанные стволы поднимали с явной натугой.
— А ну-ка, посторонись, братия, — раздалось откуда-то из-за спины боярина.
Обольянинов повернулся — через двор мягкой медвежьей, но отнюдь не косолапой походкой плавно шел могучего сложения инок в обычном темном облачении и сдвинутом на затылок, несмотря на холод, клобуке. Мягкое, округлое, совсем не воинственное лицо, выбившиеся из-под кукуля светлые волосы; лицо окаймляет не успевшая отрасти бородка.
— Постороньтесь, говорю, — пробасил он, останавливаясь, возле троицы трудников, возившихся с длинным бревном.
— Да что ж ты с ним содеешь-то, брате Никита, — сокрушенно вздохнул кто-то из мужичков. — Петлями токмо вздымать…
— Без петель обойдемся, — заметил инок, без малейшей натуги подхватывая обтесанную лесину и вскидывая на плечо. — Ну, кажите, куда класть-то? Да смотрите, не суйтесь, а то зашибу ненароком…
Силач и впрямь в одиночку легко донес бревно до сруба, крякнул, аккуратно опуская по месту.
— Это кто ж такой? — вырвалось у боярина.
— А, заметил, — хмыкнул Годунович. — Это, брате Анексим, инок Никита. В миру, говорят, Предславом звали. Дружинником в Резанске был, да после того, как старый Олег Всеславич погиб, ушел. Молодому Всеславу Ольговичу служить не стал, сюда, в Лавру, подался…
— И откуда ты, Ставр, только все знаешь? — покачал головой Кашинский.
— Хотел бы все знать, Олег Творимирович, да только в этом деле мне с Болотичем не равняться.
— Подойдем, — вдруг услыхали они князя.
Завидев гостей, инок степенно, с достоинством поклонился:
— Здрав будь, княже Арсений Юрьевич. Здравы будьте, бояре тверенские.
— И тебе того же, Никита, — опередив приближенных, сказал князь. — Где только ни бывал, а такой силищи, как у тебя, не видывал.
— За то Длань Дающую благодарить надо, — инок смиренно склонил голову. — Неспроста, знаю, то случилось.
— Неспроста, — согласился князь. — Но такому молодцу меч пристало держать, а не бревна таскать.
— Бревна таскать, княже, потруднее, чем клинком махать, — твердо ответил Никита-Предслав.
— Чем же? — удивился Арсений Юрьевич.
— Меч, княже, прям и честен. Вот враг перед тобой, вот ты его срубил, землю оборонил. Честь тебе и слава. Собою гордишься, над другими себя ставишь.
Тверенский князь нахмурился.
— Землю защищать — грудь свою подставлять, инок. Собою других закрывать.
— Верно, — склонил голову Предслав. — Да только меч взять и на поле выйти — последняя часть дела. Надо, чтоб сперва появилось то, ради чего выходить. Грады. Села. Обители. Лавра. Те самые стены, что сложить помогаешь. И за этот труд никто тебя не возвеличит, не прославит. Сквозь тебя посмотрят.
Князь молчал, ждал.
— Да только недолго осталось нам срубы складывать. Быть скоро битве. Битве небывалой, — инок твердо взглянул прямо в глаза князю.
— Битве? Откуда же? Для того в Юртай и собрались, чтобы никакой битвы не было…
— Быть скоро битве, — настойчиво повторил Предслав. — Ни ты, княже, ни Гаврила Залесский, ни даже хан Обат ничего тут не сделают. Быть битве. Пришла пора.
— Откуда ж знаешь? — неожиданно хриплым голосом спросил Арсений Юрьевич.
— Ведаю, княже. Сын Господний мне сон послал. Не словеса словесить надо, а мечи точить да копья вострить.
— С такой-то силушкой — неужто ты в Лавре останешься?
— Останусь? Зачем обидное говоришь, княже? — Инок даже отвернулся. — Владыка Петр уже знает.
— Знает? Что знает?
— Что быть битве. — Предслав спокойно облокотился на жалобно скрипнувший венец. — И что мне там быть Длань велит.
Казалось, князь хотел сказать что-то еще, но сдержался. Твереничи шагали к воротам, однако спиной и затылком Обольянинов по-прежнему чувствовал взгляд инока — спокойный, умиротвореный, словно Никита-Предслав и впрямь точно знал, что и где ему предстоит сделать.
И не только знал, но и ничуть не сомневался ни в том, что это сделать надо, ни в том, что он сможет.
Глава 4
Возвращение в Тверень получилось невеселым.
Для начала обрушился мост. Ни с того ни с сего, надежный и прочный мост на выезде из Лавры. Заскрипел вдруг и пошатнулся, едва только на него вступили первые из конных твереничей. Спасибо Длани-Хранительнице, успели подать назад, никто не погиб, никого не завалило. Кинулись искать злоумышленников — однако нет, не подпилены столбы оказались, не подрыты. Просто надломились. Почему, отчего — кто ведает?
Прибежал отец-эконом, да только руками развел.
Делать нечего, пришлось возвращаться.
