Валерий Елманов - Не хочу быть полководцем
И вышел. Получалось что-то вроде проверки «на вшивость» — если ему наплевать на Апостола, то он не даст обещания, что не сбежит. Ну что ж, такой Тимоха и нам без надобности. Ну а коль согласится, значит, и мне можно на него положиться. Серьга дал слово, но… только на три месяца, а потому я его не принял, решив ковать железо, пока горячо. Так и заявил ему:
— Не пойдет. Выходит, через три месяца ты от меня фьють и поминай, как звали, а я опять останусь без человека. Да и Апостол может к этому времени не выздороветь, мало ли.
— А что же делать? — расстроился Тимоха.
— Соглашайся на полгода, — предложил я, — а лучше на год, для надежности. Хотя в такое время катить на Дон — конь надорвется. Там ведь зимой снега почти нет, зато грязи — твой жеребец уйдет в нее по самые бабки. Ладно, хватит с тебя и до середины следующего лета.
— А кто тебе сказал, фрязин, что я на коне буду? — горько усмехнулся Тимоха. — Серебра у меня на него нет, а красть — сызмальства таким не занимался.
— О коне и говорить нечего, — отмахнулся я, будто речь шла о чем-то сто раз обговоренном и давно решенном, только Серьга об этом позабыл. — Неужто твоя служба у меня коня не стоит? Само собой. И второго получишь — без сменной лошади в степи нельзя.
— Ты что, фрязин, всерьез?! — не поверил он.
— Я не просто фрязин, но фряжский князь Константин Юрьевич из славного рода Монтекки, — строго заметил я. — А князю нарушать свое слово все одно, что рожей в грязь окунуться, даже хлеще. Ее-то отмыть недолго, а чем с души ложь смоешь? Потому и слово мое так же крепко, как и твое.
— Стало быть, за то, что я у тебя послужу до следующего лета в холопах… — задумчиво протянул Тимоха, но я не дал ему договорить.
— Не в холопах — в стременных, а это куда выше. Что-то вроде помощника, не меньше. Ну и тягот побольше, не без того. Тут не только еду приготовить да платье вычистить и в доме прибрать, но и все прочее. Холоп — он лишь коня подводит да сесть помогает, а стременной в битве еще и спину прикрывает, ежели бой завязывается. — И посоветовал, глядя в разгоревшиеся от таких обещаний глаза Серьги: — Ты подумай, как следует. У меня на службе всякое может случиться, поэтому если боишься, то…
— Я?! Боюсь?! — Возмущению Тимохи не было предела. — Да ежели все так, яко ты сказываешь, да еще с двумя конями, то я верой и правдой, хошь супротив десятка, а то и двух.
— И коня, и бронь, — кивнул я. — Это холоп без оружия, а ты ж ратником будешь, да не простым, а стременным. Тебе без сабельки никак. Правда, получишь не сразу, — поправился я, припомнив, что ныне мои финансы поют романсы. — Но к концу зимы обещаю, что и вооружу, и приодену на загляденье. А там, как знать, может, совсем понравится служба, да ты подольше останешься, — добавил я на всякий случай.
— Э-э-э нет, — сразу насторожился Серьга. — Чтой-то ты…
— Сказано же: если понравится, — тут же осадил я назад, в душе ругая себя за излишнюю торопливость, и на всякий случай добавил: — Тогда же, к концу зимы, чтоб тебе не думалось, мы и вольную на тебя выправим. Мол, обязуешься ты отслужить… ну, скажем, до середины июля, а далее свободен как степной ветерок.
Помогло. Тимоха успокоился, хотя все равно предупредил:
— Гляди, боярин. Коли обман затеял, я все одно сбегу, а коль по правде — вернее меня у тебя человека не будет.
Пришлось побожиться перед иконой, после чего он деловито кивнул и сам в свою очередь присягнул, что будет служить мне верой и правдой. Словом, Годунов, несомненно, выиграл, приобретя богобоязненного парня, но мне почему-то показалось, что и я не проиграл.
При расставании я твердо пообещал Андрюхе, добравшись до Москвы, также выправить на него вольную, чтобы он впоследствии всегда мог уйти со двора Годуновых куда угодно. Сам Борис выразил надежду, что мы с ним еще не раз повидаемся, поскольку мир тесен, а где в Москве подворье князя Воротынского, он знает хорошо и непременно заглянет в гости.
— Я тебя не забуду, Вещун, — многозначительно сказал он напоследок.
Глава 8
МАША, ДА НЕ НАША
Знать встретила Воротынского настороженно, гадая, то ли князь в скором времени окончательно впадет в немилость, то ли царь в память о былых заслугах простит ему все упущения по службе. Учитывая то, что государь так и не предложил Михаиле Ивановичу перебраться в Кремль, хотя места в нем хватало, народ больше склонялся к первой из догадок. Потому никто и не торопился навестить его на подворье, расположенном на Никольской улице и притулившемся задней частью вплотную к монастырю Николы Старого.
— Ни один не заехал, ни один! — метался князь вечерами по светлице, которую выделил для моего проживания.
— Погоди, погоди, — пророчески посулил я. — Скоро от них отбою не будет.
И точно. После того как Иоанн Грозный снизошел к полуопальному, выслушал его предложения по поводу реорганизации рубежной службы и дал «добро» на внесение всех этих новшеств, приказав князю «ведати станицы и сторожи и всякие государевы польные службы», от гостей и впрямь было не отбиться. Вот только теперь Воротынскому стало не до приемов и застолий.
Год отвел ему царь на все про все, один год. На мой взгляд, времени куда как много, но сам Воротынский, глянув на первый ворох всевозможных грамоток, который ему приволокли из Разрядного приказа, усомнился в том, что удастся уложиться в отведенный срок. А уж когда подьячий заявил, что это лишь первый мешок, потому как людишек ему в помощь не дали, а на коня много не навьючишь, и вовсе впал в уныние, которое, в конце концов, закончилось попыткой «сдать машину» назад.
Хорошо, что я успел перехватить князя, когда он засобирался к царю просить отсрочки. Перехватить и убедить в том, что хоть дел и невпроворот, но уложиться можно, только в одиночку мне несподручно и от грамотных помощников при разборке бумаг я бы не отказался.
Конечно, можно было бы постараться самому, только зачем? К тому же разобраться в этих грамотках с непривычки чертовски тяжко, уж поверьте мне. Во-первых, я до сих пор не знал, как читаются те или иные буквы, во-вторых, писали в них порой как курица лапой, а в-третьих — специфика написания текстов…
Я не имею в виду обилие старинных слов, хотя оно тоже изрядно затрудняло понимание. Вот что значит «бех» или «бехом»? Нуда, я тоже решил, что оно как-то связано с бегом. Оказывается, «я был» и «мы были». Продолжать перечень или так поверите?
Вдобавок к этому шестнадцатый век имел несколько диковатые для меня правила грамматики. То ли для скорости письма, то ли еще почему, но тогда писали по-русски так же похабно, как сейчас по-английски. Поясню, что имею в виду. Если взять английское слово и прочесть его по писаному, в девяти случаях из десяти, если не в девяносто девяти из ста, звучать оно будет неправильно, то есть читать текст жителей туманного Альбиона по буквам невозможно.
Но я никогда не знал, что подобная дикость существовала и у нас. Если кратко об особенностях, то гласные буквы писались тогда лишь в начале и в конце слова, а в середине почему-то опускались, кроме тех случаев, когда они встречались вместе, да и то вписывали не обе, а только вторую по счету.
А теперь попрбйте прочтать по правдам XVI столтя — надлго голвы хватит?
Если бы было что-то одно — дикие правила, слова-архаизмы или непонятные буквы, я бы отважился, но когда все в одной большой куче — зачем мне лишний труд?
К тому же добавьте и еще одно пакостное обстоятельство. Дело в том, что все документы по правилам того времени по мере поступления подклеивались друг к другу, причем место каждой склейки фиксировалось так называемыми посложными подписями.
Когда я впервые увидел одну из таких бобин диаметром чуть ли не в полметра, то ахнул. Мало того что она такая огромная, но вдобавок часть этих склеек вообще не из той оперы, то есть не имело к сакмагонам совершенно никакого отношения, а остальные датированы разными годами и присланы из разных мест. А разрезать их, как заявили подьячие, нельзя. За такое деяние можно и на дыбу, поскольку классифицировалось как умышленная порча государевых бумаг.
Но тут выручил Воротынский. Узнав, в чем проблема, он колебался недолго, меньше минуты. Лишь спросил:
— Без оного никак?
— Никак, — твердо ответил я, и он бесшабашно махнул рукой.
— Семь бед — один ответ. Пущай режут, а ежели что — я повелел. Коль не управимся в срок, еще одной кары за оные разрезы мне все равно не учинят. — И тут же грустно пояснил причину предполагаемого гуманизма: — Остатние грехи куда как тяжельше. Надобно государю челом бить, что не можно нам управиться.
«Вы ставите нереальные сроки!» — возмутился Трус, а Балбес философски добавил: — «Этот, как его, волюнтаризм».
Вот только Иоанн Васильевич не очень похож на дорогого товарища Джабраила, да и на Саахова тоже. От него в таком случае простыми замечаниями не отделаться. Да и вообще, комедии Гайдая замечательные, но повседневная жизнь — увы — не имеет с ними ничего общего. А уж в шестнадцатом веке тем паче.
